Когда баронесса ушла в комнату за деньгами, Катя обратилась к ямщику:

— Одежду когда мне достанешь? Вам уезжать скоро, поторопись.

— Не боись, не обману. Подожди чуток, пока барыня позавтракает, да лошадей запрягут, я к бабе своей сгоняю, она тут недалече.

Похоже, мужик ничего не понял из разговора Кати с ее спутницей, он по-прежнему тыкал ей, как какой-нибудь бродяжке. Но на это, пожалуй, стоило махнуть рукой.

— Хорошо, — надеясь, что не окажется обманутой, Катя вернулась в комнату, столкнувшись с выходящей баронессой.

Горничная складывала перины, Оршола, сияя свежим платьем и заново причесанными волосами, стояла у окна. Появление Кати она проигнорировала. Княжна молча опустилась на лавку, пытаясь разобрать пальцами спутанные космы. Желудок больно сдавило от голода.

Вернулась баронесса, подойдя к дочери, продемонстрировала ей кольцо. Оршола произнесла в ответ по-венгерски что-то, и в ее голосе прозвучало явное осуждение. В ответ на ее слова Габриэла засмеялась и, сняв кольцо с пальца, уложила его в изящный несессер. И если пару минут назад в сердце Кати еще жила безумная надежда, что баронесса выкупила кольцо, чтобы вернуть законной владелице, то теперь эта надежда испарилась. Похлопав Оршолу по плечу, Габриэла оглянулась на Катю и, увидев, что та возится с волосами, вынула и протянула ей щетку:

— Возьмите, княжна! Впрочем, если хотите, вас причешет моя горничная, Магда прекрасный куафер. А потом, после того, как мы перекусим, заедем по дороге в какую-нибудь модную лавку в Торжке и наконец купим для вас одежду.

— Благодарю вас, мадам, но мне ничего не нужно, — ледяным тоном произнесла Катя. — Еще немного терпения и я верну вам ваши вещи и навсегда избавлю вас от своего присутствия.

— Это еще что такое? — Габриэла изумленно округлила глаза и в замешательстве оглянулась на дочь. — Оршика, ты снова обидела мадемуазель Катерину?

— Я не сказала ни слова, — буркнула Оршола.

— Тогда в чем дело? — мадам Канижай приблизилась к Кате и попыталась заглянуть ей в лицо. — Я думала, что все наши распри позади. Тем более, что это кольцо окончательно убедило меня в том, что вы действительно княжна Шехонская.

— Знаете, мадам, — сказала Катя, — эта внезапная доверчивость поражает меня так же, как ваше прошлое недоверие. Я не могу понять причин ни того, ни другого. На основании ваших собственных, непонятных для меня умозаключений, вы вместе с вашей дочерью то объявляете меня самозванкой, то вдруг неожиданно проникаетесь верой в мою честность. Что, собственно говоря, может доказывать это кольцо? Быть может, я его украла, а вам продолжаю лгать?

Габриэла негромко рассмеялась:

— Мадемуазель Катерина, вы не перестаете удивлять меня своей оригинальностью! Никогда прежде не встречала такой своеобразной девушки, а уж поверьте, я их повидала немало. Бьюсь об заклад, что когда вы выйдете в свет, вся Москва будет у ваших ног!

— Спасибо, мадам, — Катя иронически поклонилась. — Если мы еще когда-нибудь встретимся, я непременно сообщу вам, насколько близки вы оказались к истине.

— Ну все, довольно, мадемуазель Катерина, — лицо баронессы стало серьезным. — Я знаю, что мы виноваты перед вами, и я, и Оршика. Я от всего сердца прошу у вас прощения за все причиненные обиды и недоверие, и спрашиваю вас: что я могу сделать для того, чтобы вы нас простили? Я уверена, — она оглянулась на дочь, — что и Оршика тоже захочет принести вам свои извинения.

Оршола покраснела так, что веснушки начисто исчезли под багровым румянцем, и метнула на мать недовольный взгляд. Но едва она открыла рот, Катя перебила ее:

— Не трудитесь, мадемуазель. Все, что вы обо мне думаете, вы уже высказали ночью. Не стоит повторяться. Сердечно благодарю вас, и не поминайте лихом!

И княжна вышла из комнаты, едва удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. Прошла мимо смотрителя в сени и без сил прижалась лбом к двери чулана, где еще несколько часов назад сидел под замком Драгомир.

Ну почему она такая стоеросовая дура, почему?!! У нее просят прощения, обещают довезти до дома, а она, вместо того, чтобы спрятать подальше свою идиотскую гордыню, срывается и сжигает за собой мосты. После всего, что было сказано, ей и вправду остается только одно: идти, куда глаза глядят, в надежде, что долгий путь все-таки приведет ее в Первопрестольную…

Но ведь именно это решение она и приняла еще ночью. Что изменилось?.. Баронесса верит ей сейчас, но кто даст гарантию, что в ближайшем будущем очередной каприз не заставит ее снова изменить мнение?


[1] Изумрудные копи Урала были обнаружены только в 1830 году.

[2] По Владимирскому тракту — пути, которым проходили по этапу осужденные на каторгу в Сибирь.

[3] Via Dolorosa, букв. «Путь Скорби» (лат.) — улица в Старом городе Иерусалима, по которой пролегал путь Иисуса Христа к месту распятия.

[4] Но́вая Грана́да — испанское вице-королевство в Южной Америке, существовавшее на территории современных Колумбии, Венесуэлы, Панамы и Эквадора до 1821 г.

* * *

Снаружи послышались тяжелые шаги, входная дверь скрипнула за ее спиной. Но Катя даже не пошевелилась. И лишь когда тяжелая рука опустилась ей на плечо, боязливо выпрямилась, бросив взгляд за спину. Ямщик, сопя, протянул ей узел с одеждой и корзинку, из которой весьма соблазнительно пахло.

— Спасибо, — сказала Катя, поворачиваясь к нему и протягивая руку.

— Погодь, — ямщик мотнул головой, указывая на выход. — Идем, в амбаре одежу наденешь, а потом я тебя на дорогу выведу.

Немного удивленная миролюбием своего врага, Катя молча последовала за ним. Выйдя из дома, они прошли по двору, где с квохтанием бродили куры, и приблизились к амбару. Еремей опустил наземь корзинку и, отодвинув засов, распахнул перед девушкой тяжелую дощатую дверь:

— Иди.

Катя скользнула в пахнущее сеном и мышами полутемное пространство. Ямщик затворил дверь, но солнечные лучи, слабо пробивавшиеся сквозь щели, все-таки давали немного света.

Торопливо разложив узел на огромном бревне, Катя вытащила и развернула синий косоклинный сарафан с застежкой из затейливых медных пуговок и льняную рубаху с вышивкой, — все вполне чистое и пристойного вида, но немного слежавшееся и пахнущее горьким запахом полыни[1], - видимо, долго хранилось в сундуке. Еще в узелке, который оказался яркой, цветастой шалью, лежали обшитая пестрой тесьмой душегрейка, армяк из плотной черной сермяги, пара лаптей и шерстяные онучи, а также, к большой радости девушки — деревянный, тщательно выструганный гребешок и алая лента.

Катя начала переодеваться. Надев сарафан и душегрею, она немного поколебалась, глядя на свои башмаки, но решив, что костюм крестьянки будет смотреться на ней естественнее, если она наденет все детали, прикинула чуть великоватые лапти и принялась обертывать ноги онучами. Как ни странно, ей уже приходилось когда-то делать это, еще в детстве из любопытства научилась этому искусству у кормилицы. Закончив и обувшись, она наскоро расчесала волосы, заплела косу, повязала голову платком и накинула армяк. Вся одежда показалась ей немного широковатой, но довольно удобной, а главное — теплой. Жаль только, что зеркала нет.

Аромат съестного из корзинки не давал покоя и, несмотря на то, что ямщик многозначительно покряхтывал за дверью, давая ей понять, чтобы поторапливалась, Катя поспешно развернула лежавшую сверху тряпицу, схватила еще теплую лепешку и начала торопливо и с наслаждением жевать. Кроме лепешек в корзинке оказалось с десяток вареных яичек, здоровый ломоть солонины и три больших печеных репки.

— Эй, скоро ты там? — послышалось за дверью.

Запихнув в рот последний кусок лепешки, Катя поспешно облизала пальцы, схватила корзинку и аккуратно сложенный капот баронессы, и вышла наружу.

Ямщик внимательно оглядел ее:

— Совсем другое дело! — объявил он, ухмыльнувшись. — Красивая ты девка, жаль, тоща больно, ну да найдется, кому откормить. Идем, что ли?

— Подожди, — сказала Катя, приметив стоявший под навесом экипаж баронессы и копошившуюся возле него Магду. — Одежду верну…

Она приблизилась к горничной и та вскинула голову, не сразу узнав в молоденькой крестьянке гостью своей госпожи. В глазах мелькнуло недоумение и что-то вроде испуга. Катя протянула ей свернутый капот:

— Магда, пожалуйста, верни это баронессе.

— Госпожа спрашивала о вас… — пролепетала горничная и боязливо, словно ее могли укусить, приняла одежду хозяйки из рук Кати. — Вы уходите?

— Да, — Катя постаралась улыбнуться как можно лучезарнее. — Пожалуйста, передай своей госпоже, что я сохраню о ней и ее гостеприимстве самые лучшие воспоминания.

И не дожидаясь ответа горничной, девушка поспешила за Еремеем, который уже шел через двор к воротам. Идти в лаптях было очень непривычно и не слишком комфортно, но Катя понадеялась, что постепенно привыкнет. Они вышли на дорогу. Впереди расстилалась река, и спускавшийся к воде город, огни которого она видела прошлой ночью, оказался совсем рядом. Белые стены и купола монастыря мягко светились в лучах слабого осеннего солнца.

— Значит, слушай, — сказал Еремей, — в Торжок не ходи, неча там делать. Иди вдоль берега, — он махнул рукой в сторону от города, — с полверсты пройдешь, будет там деревня Ильинка, где мужики извозом занимаются. Спросишь там Федьку Новоторжанина, это кум мой, скажешь, что от Еремы и что я просил тебя до Москвы отвезти.

— И он… отвезет? — спросила недоверчиво слушавшая его девушка.

Ей страшно было поверить в то, что не придется брести по дорогам в одиночестве. Но Еремей спокойно подтвердил:

— Отвезет, куда он денется! А не хочешь с ним, можешь на станции остаться. Через два дня фура почту в Москву повезет, могу тебя туда пристроить.

Ждать еще два дня? Катя замотала головой:

— Нет, я лучше в Ильинку пойду.

— Добро, — кивнул ямщик. — Ты не сумлевайся, Федька мужик совестливый, не обманет. — Помолчал немного, помялся и вынув из кармана что-то звякнувшее, раскрыл заскорузлую ладонь, на которой лежали три серебряных рубля и несколько алтын. Покраснел, смущенно почесал макушку кнутовищем и пояснил: — Ежели что, хватит на проезд до Москвы, да на прокорм.

Катя растерянно молчала. В голове мелькнула невольная мысль, что получив ее кольцо, не только с лихвой возместившее убытки, но и обогатившее его, он мог бы быть и пощедрее. Хотя, на дорогу до Москвы этих денег должно было хватить. Но когда она представила, что возьмет из его рук эту так походившую на подаяние мзду, ее едва не замутило.

Видя, что девушка не двигается с места, глядя на него, точно кролик на удава, ямщик посопел еще немного, потом, взяв руку Кати, втиснул в нее монеты и, развернувшись, молча пошел прочь.

И только у ворот почтового двора на миг обернулся, и вздрогнувшая Катя услышала его оклик:

— Ильинка, Федька Новоторжанин, не забудь, слышь!..

Мощная фигура в красном форменном кафтане скрылась за воротами. Дрогнувшие пальцы Кати разжались и монеты, зазвенев, упали в прелую траву. Несколько минут она стояла на берегу, тупо глядя на мутную, серую, быстро бегущую воду. Ухо уловило звон почтового колокольчика, и Катя вовремя сошла с дороги, увидев надвигавшуюся на нее усталую тройку, которая ехала к почтовой станции. Увиденное напомнило ей о баронессе. С минуты на минуту здесь может появиться ее экипаж, пора уходить.

Уже не колеблясь, Катя быстро собрала раскиданные в пыли колесами кибитки монеты, отряхнула ладошки и, перекрестившись на монастырские купола, пошла по дороге.

Ей удалось благополучно миновать заставу на выезде из города: дежуривший там пожилой офицер благосклонно принял алтынник, застенчиво вложенный ему в руку Катей и, не задавая лишних вопросов, пропустил девушку. И, невольно окрыленная своей первой удачей, она подумала, что не так уж и сложно путешествовать без бумаг. Были бы деньги…

Дорога вовсе не была безлюдной. Люди, пешие и конные, крестьянские подводы, кибитки, дребезжащие почтовые кареты время от времени проскальзывали мимо, обдавая девушку облаком пыли. У спешащей, как видно, на рынок торговки, что проехала на нагруженной товаром телеге, Катя купила шипучих кислых щей[2] в баснословно дорогой бутылке, и вскоре, когда городские стены растаяли за поворотом дороги, нашла себе укромное местечко на опушке леса, чтобы основательно перекусить.

Несмотря на свою худощавость, Катя была девушкой весьма прожорливой, и голод переносила очень тяжело. Поэтому корзинка опустела почти наполовину, когда она наконец почувствовала себя сытой. Но холодная еда и питье отнюдь не согрели, да и от земли тянуло промозглым холодом, и вскоре Катя уже снова шла по дороге.