В конце видео она посмотрела в камеру.

– Мне следовало бы попросить прощения, особенно у вас, Одри и Мэтью, пощады, но я не заслуживаю ни того, ни другого. Я знаю это. – Рассказчица покачала головой, отвела взгляд от камеры, и экран потемнел.

Я сидел с открытым ртом. Если бы Джинджер провела в тюрьме большую часть жизни, тогда ее признание было бы попыткой широко распахнуть двери. Теперь же ей предстояло иметь дело с судом общественного мнения.

Сидя в той комнате, в окружении множества людей, которых мы не знали, Одри посмотрела на меня и покачала головой. Накрыла ладонями рот. Созданная ложью двенадцатилетняя реальность развалилась. Ее вдруг начало трясти. Нечто подобное я уже видел однажды, как и слышал душераздирающий крик. Тогда он входил в мою жену, сейчас – выходил. Я обнял ее и слушал, как Одри изливает душу. Через минуту она спрятала лицо в ладони и чуть слышно прошептала:

– Простишь меня?

Я покачал головой.

– Мне нечего прощать.


Подхваченная всеми средствами массовой информации новость разлетелась мгновенно. Большая часть репортажей в прайм-тайм была отдана признанию Джинджер. К чести своей, она вышла в эфир в тот день со своей программой, не принимала звонков, не прерывалась на рекламу и публично во всем призналась. А через день приняла приглашение на часовую ночную программу новостей в Нью-Йорке.

Принимая во внимание свидетельства и общественный протест, окружной прокурор при помощи губернатора и начальника тюрьмы быстро организовал мое освобождение. Мы с Одри потихоньку сбежали, на небольшие сбережения, что у нас остались, арендовали машину и поехали по побережью Джорджии, перебираясь из одной дешевой гостиницы в другую. Ничего шикарного, не Гавайи, но нам было все равно. Мы бродили по берегу, делясь друг с другом тем, что помнили из этих двенадцати лет, рассказывая и о хорошем, и о плохом. Моя жена хотела знать о жизни в тюрьме, о моей драке с тем парнем, было ли мне страшно. Когда мы были одни, Одри обводила мои шрамы пальцами и целовала каждый.

А еще целовала в грудь, там, где сердце. Я расспрашивал, как она оказалась в монастыре, как встретила Далтона, о видеозаписях у нее в спальне и давно ли она принимает снотворное. Мы почти все время держались за руки, редко отходили друг от друга дальше чем на вытянутую руку и почти не расставались, прижимаясь друг к другу, обвивая друг друга, как вьющиеся стебли у нее в саду. Мы не смотрели телевизор, не слушали радио и не читали газет – полный информационный вакуум.


В следующую пятницу мы вернулись в город и смотрели игру Ди с вершины Ведра. Завернувшись в одеяло, вдалеке от толпы, мы увидели, что Ди стал таким квотербеком и мужчиной, каким и должен был стать. Мы с изумлением наблюдали, как он разорвал цепи прошлого и нашел себя.

В перерыве между таймами комментатор сказал, будто слышал от надежного источника – Вуда, без сомнения, – что на сегодняшней игре присутствует особый гость.

– Дамы и господа, может, вы его и не видите, но мне сказали, что он меня слышит. Поэтому давайте поприветствуем самого прославленного игрока в истории школьного футбола, двукратного обладателя кубка Хайсмена, трехкратного чемпиона национальной лиги и лучшего игрока НФЛ Мэтью Райзина, Ракету, и поздравим его с возвращением на поле, которое он помог построить!

Толпа вскочила на ноги и стала скандировать: «Ра-ке-та! Ра-ке-та!»

Мы спокойно сидели вдвоем на вершине Ведра. Забавный получился момент. Комментатор вернулся, и мы увидели, как Рей выбежал на поле, неся что-то размером с банное полотенце, и заговорил в микрофон:

– Ракета, я знаю, что ты меня слышишь. Я долго ждал, чтобы сказать это. – Он повернулся к нам, и издалека я увидел его широкую, от уха до уха, улыбку. – Мы бы хотели отправить на пенсию твою майку.

Зрителям это тоже понравилось.

Одри сидела у меня между ног. Обнимая ее, я прошептал:

– Пожалуй, это хорошая мысль. Эта штука еще тогда не очень хорошо пахла. Не могу представить, как она воняет сейчас, спустя десять лет.

Игра продолжилась, и речи комментатора эхом отдавались у меня в ушах. Я слышал слова, которыми он описывал меня, но они казались какими-то пустыми, как будто относились к кому-то другому, как одежда не по размеру. Да, тот Мэтью Райзин вошел в тюрьму, но я не уверен, что тот самый Мэтью Райзин вышел из нее. После освобождения я узнал, что весь народ бурно обсуждал, что я мог бы сделать, если бы играл. Они строили догадки и теории, рассуждали о моей игре, мечтали о моей игре и сожалели, что я не играл. Они даже включили мою персону в видеоигры. В барах и гостиных, на парковых скамейках и в офисах – все и всюду говорили об этом.

Выйдя свободным человеком, я попал в гущу спора, который велся уже давно. Спора обо мне, который не включал меня и в котором я не играл никакой роли, не имел своего слова. Поток вопросов не иссякал, и это застигло меня и нас врасплох. В тюрьме я ощущал себя забытым и, дабы выжить в аду, каждый день играл в мяч с Гейджем. Я забыл о мечтах, я выгонял из себя злость. Любящая футбол публика этого не делала. Некоторые особенно упертые до сих пор собирались в пивных и носили мои свитера. Продавали их через Интернет, как будто это имело какое-то значение. Мы быстро узнали, что они просто не могут понять, как я так легко сдался. Они видели меня на тюремных видеозаписях, на тренировках с Ди и не сомневались, что моя цель – продолжить оттуда, где я остановился. Все это крайне озадачивало меня, поэтому мы держались в стороне от всякой толпы.

Когда трибуны опустели и Ди закончил давать интервью и отвечать на вопросы о нашем местонахождении, Вуд, Ди и Рей встретили нас на пятидесятиярдовой линии – трогательное и тихое возвращение домой. Вуду незачем было спрашивать нас, как мы поживаем. Все было написано у нас на лицах. Ди принял душ и переоделся в бомбер. Тот самый, в котором его сфотографировали на обложку еженедельника «Спортс иллюстрейтед». Он вручил Одри мяч.

– Это тебе.

Она повертела мяч в руке, потом поцеловала его.

– Я всегда была падкая на квотербеков.

Вуд нарушил долгое молчание и поднял свой телефон.

– Я знаю, вам двоим нужно время, и оно у вас есть сколько хотите. Я просто довожу до вашего сведения, что мой телефон разрывается. – Телефон вибрировал, даже когда Вуд говорил. Он повернул его дисплеем к нам. – Видите, что я имею в виду?

Я много и упорно думал об этом. Если последние дни мне что и показали, так это то, что Одри еще слишком слаба. Все ее эмоции были у жены на лице, и нам требовалось время. Мне хотелось снять домик где-нибудь на Аляске, милях в пятидесяти от всех, и пожить, вспоминая нас.

– Знаю, вам всем хотелось бы, чтобы я… – я улыбнулся, – попробовал по-настоящему. Присоединился к команде. Но мы… нам нужен год, два, три или десять, просто чтобы вспомнить друг друга, побыть женатыми, смеяться, забыть все это. – Я обнял Одри. – Несколько лет назад я отказался от этой мечты. Я понятия не имею, что буду делать, но… Одри для меня центр вселенной – весь мой мир. – Я повернулся к Вуду. – Ты можешь просто сказать им это вместо меня?

Он кивнул.

Мы стояли нашей маленькой группкой. Одри обежала взглядом трибуны, поле, все вокруг, потом взглянула на меня, лизнула большой палец и стерла что-то с моей щеки. Вуд засмеялся.

– Почти ничего не изменилось.

Она пожала плечами.

– Ну не могу же я оставить крошки у него на лице.

Ди улыбнулся и покачал головой.

Одри расправила плечи. Морщинка залегла между глаз.

– Мэтью, ты меня любишь?

Остальные придвинулись ближе, чтобы услышать мой ответ. Я не очень понимал, к чему это идет, и не был уверен, что хочу вести этот разговор перед всей компанией.

Я видел, как всего за неделю из хрупкой женщины, глотающей снотворное у себя в коттедже, она превратилась в ту, что стояла сейчас передо мной. Я бы согласился на любую, но куда больше предпочитал эту. Жена шагнула ко мне, не сводя внимательного взгляда, и ткнула в грудь.

– Мэтти… ты любишь меня?

Первый раз не обеспокоил меня так сильно, но второй прозвенел тревожным звоночком. Я не мог сообразить, к чему она клонит. И тихонько пробормотал:

– Милая…

Одри склонила голову набок. Голос ее звучал мягко, а слова шли из самого сердца и надламывались, слетая с губ.

– Ты любишь меня?

– Одри, я…

Того, что произошло дальше, я не предвидел. Вуд и Ди, как я теперь понимаю, ожидали, потому что снимали это на свои телефоны. Одри вложила мне в руку мяч, поцеловала и отступила назад.

– Покажи мне.

Ди выложил видео на Ю-тьюб, Вуд начал отвечать на телефон, и жизнь вновь завертелась в стремительном, безумном ритме.

Глава 35

Неделей позже

Женщина поправила мне воротник – новенькая.

– «Молдоун» на Пятой?

Сидевшая рядом со мной Одри усмехнулась. Леди имела в виду мой костюм в мелкую полоску.

– Да, – сказал я. – Спросил у Молдоуна, нет ли у него оранжевого, тюремного, но они только что кончились.

Она фыркнула. После всего случившегося люди не знали, как им вести себя в моем присутствии и как на меня реагировать. Большинство считали меня – и у них были на то веские основания – извращенцем, которого следовало бы навсегда упрятать за решетку. Такое отношение быстро не изменишь. Вот почему я старался создавать непринужденную атмосферу, и тема, условно говоря, «там и здесь» стала забавным способом разбить лед.

Женщина рассмеялась, вскинула бровь и посмотрела на Одри.

– Не уверена насчет оранжевого, но от этого цвета у вас глаза пляшут.

Она уже дала мне распоряжения насчет публики, когда та появится; насчет дополнительных секьюрити, приглашенных следить, чтобы все прошло гладко; насчет Джима, который войдет в «ту дверь» через двадцать три минуты.

Зал уже начал заполняться, люди щелкали фотокамерами.

– Вы не против, если я пообщаюсь?

– Пожалуйста.

Я встал, отцепил шнур и подошел к барьеру, за которым молча сидели люди, сложил руки и улыбнулся.

– Когда мы встречались в прошлый раз, все закончилось не очень хорошо. Мне бы хотелось исправить это. – Я прошел взглядом по публике, но разобрать лица было невозможно из-за обилия прожекторов. Я повернулся к режиссерскому боксу и прошептал одними губами: – Свет. – Освещение мгновенно изменилось – теперь прожектора были направлены на зрителей. – Так-то лучше. – Я повернулся к парню в первом ряду и протянул руку. – Привет, я – Мэтью Райзин.

Парень вскочил, пожал мне руку и потрепал по плечу, после чего затараторил так, что два его подбородка запрыгали. Вечер прошел в таком же духе. Люди были искренне рады и счастливы – за меня, за нас. Многие хотели поговорить с Одри, сфотографироваться, и не только со мной. Минут через десять-пятнадцать уже можно было выключать свет – моя жена просто сияла.

Сделав несколько фотографий, я остановился и обратился к аудитории.

– Возможно, это прозвучит немного безумно, но тюрьма по части безумия самое лучшее место… – Смех – это что-то вроде нагнетательного клапана в отношении к публике, и в данном случае так оно и было – они смеялись. И в этом смехе я слышал молчаливый шепот коллективной благодарности: Спасибо, что не держишь на нас зла за то, что мы все это время так плохо думали о тебе. Да, такова жизнь. Добро пожаловать на землю. – В прошлый раз здесь был паренек, Мак. Если не ошибаюсь. Его не…

Прежде чем я успел закончить, позади меня закрылась дверь. Из режиссерского бокса вышел молодой человек в бейсболке с буквами ESPN. Свет бил мне в лицо, поэтому он обошел меня с другой стороны и, держа бейсболку в одной руке, протянул мне другую.

– Мэтью.

Мы поздоровались.

– Рад видеть тебя, Мак.

Он кивнул, попытался что-то сказать, но не смог и только сделал кому-то знак. Над сценой ожил большой экран: видеозапись моего последнего выступления здесь, встреча с Маком, наш разговор, мой автограф на мяче, наша фотография. Когда все закончилось, он сказал:

– Это из-за тебя я здесь работаю. Я – один из ассистентов режиссера сегодняшнего шоу. Трудно выразить словами, какая честь для меня видеть тебя сегодня здесь.

Иногда рукопожатия мало. Я обнял его. Не знаю почему, но я гордился им. Мак повернулся к ассистенту, тот бросил ему мяч, и Мак протянул его мне.

– Ты не против?

– С удовольствием.

Я подписал несколько мячей для зрителей и сфотографировался, наверно, сотню раз, когда на сцену вышел Джим Нилз. Мы все поспешили вернуться, но он поднял руку.

– Я подойду сам. Ты это заслужил.

Публика рассмеялась. Следующие тридцать минут мы с Джимом подписывали мячи, фотографировались и говорили со зрителями. Это был праздник.

Наконец Джим указал на сцену.

– Пройдем?

Ассистент снова подключил меня к микрофону, и мы сели. Одри просунула руку в мою. Красный свет сменился зеленым. Джим посмотрел в свои заметки, подумал и демонстративно отложил их.