Я ракетой рванулся из кресла, обежал вокруг письменного стола, ухватился за лацканы его пиджака, поднял его со стула и поставил на ноги.

— Вы… — я вылил на него поток ругательств. Комната поплыла перед моими глазами в горячем тумане гнева. Корнелиус с искаженным от ужаса лицом пытался высвободиться из моих рук. Наконец я опомнился, отпустил его, толкнул обратно на стул и навис над ним всей тяжестью моей нехлипкой фигуры. — Вы проклятый маленький сукин сын! — кричал я в ярости. — Только поговорите со мной так еще хоть раз!

— Полегче, Стив, — огрызнулся этот малый, вскакивая на ноги, вздернув подбородком и расправив плечи, и перестаньте вести себя, как последний идиот.

Я буквально задохнулся, ошеломленный такой молниеносной трансформацией учтиво-смиренного школьника в крикливого грубияна, и уже через секунду оказался в безопасности, по другую сторону письменного стола.

— А теперь послушайте меня, — быстро проговорил Корнелиус тихим голосом. — Я располагаю всеми доказательствами, необходимыми для того, чтобы упрятать вас за решетку, если не получу от вас того, чего хочу. И я это сделаю. Нет ничего проще. И не воображайте, что обвинение обернется против нас с Сэмом хотя бы уже потому, что мы так долго все скрывали. Мы скажем, что вы запугали нас, притворимся парой запутанных несмышленышей, и полиция отпустит нас домой, да еще и по головке погладит. А вот у вас не будет никаких шансов. Вас выпотрошат, лишат всего и закопают в землю, и вам не нужно будет больше ничего, кроме надгробного камня.

— Вы просто сумасшедший, — запротестовал я. — Если вы это сделаете, фирма «Ван Зэйл» погибнет.

— Туда ей и дорога! — огрызнулся Корнелиус. — Мне-то какое до этого дело? У меня по-прежнему будут мои пятьдесят миллионов баксов, и плевать я хотел на все остальное! Вложу деньги в кино или в производство самолетов, сделаю еще пятьдесят миллионов, а вы в это время будете сидеть в какой-нибудь вонючей тюряге! — Я полез в карман за фляжкой. Молчание затягивалось. — Подумайте хорошенько, — бросил Корнелиус.

И резко повернувшись, вышел из кабинета.


Я думал все дни рождественских праздников. Мне пришлось удовлетворить все его требования, но я понимал, что он будет требовать все больше и больше, несмотря ни на какие уступки. В банке «Ван Зэйл» я стремился быть человеком номер один, а стал им Корнелиус. Мы шли встречными курсами. Мне нужно было выиграть время, чтобы отойти на позицию, с которой я смог бы так же ловко свернуть ему шею, как он сделал это со мной. Я должен был отступить, примириться и затаиться.

Но я не имел ни малейшего понятия о том, как мне следовало поступить, и чувствовал себя в положении человека, которого женщина ударила по лицу рукояткой пистолета.

Эти мысли не оставляли меня ни на минуту вплоть до января, когда пришло письмо от нашего партнера в Лондоне, Хэла Бичера. Он писал, что хотел бы вернуться на некоторое время в Нью-Йорк, так как считал, что здесь принесет банку больше пользы, чем на лондонской Милк-стрит.

Все получилось как нельзя лучше. Лондонский офис в течение некоторого времени переживал застой, и незадолго до смерти Чарли мы уже обсуждали возможность отзыва Хэла в Нью-Йорк. Теперь же, когда мы искали новых партнеров и прикладывали усилия к укреплению фирмы, отзыв консервативного, стареющего Хэла представлялся еще более целесообразным, так как нужно было очень умело вести фирму по бурным волнам, бушевавшим уже два года после кровавой трагедии. И было решено послать вместо Хэла в Лондон меня. У меня был опыт работы в Европе. Появившись на Милк-стрит, я мог бы оживить деятельность лондонского офиса, и даже распространить ее на другие европейские страны. Я уже представил себе целую европейскую империю «Ван Зэйл энд компани» с отделениями в Гамбурге, Цюрихе и Париже. А пока я стану наращивать успехи в Европе, Корнелиус будет совершать одну за другой ошибки в Нью-Йорке. И уже через пять лет я смогу вернуться и вывести его из игры. Я должен это сделать.

— Я целиком за обновление лондонского офиса, — заявил Мартин при обсуждении этой идеи на совещании партнеров. — Совершенно очевидно, что финансовая картина там изменилась. Ссудные операции с иностранными правительствами будут сокращаться, и столь же очевидно, что мы должны приложить гораздо больше усилий, чем прежде, чтобы завладеть нашими внутренними промышленными и коммерческими рынками. Пол был специалистом по английской промышленности, и вы, Стив, провели с ним два года в Англии. Можно с уверенностью сказать, что никто так не подходит для того, чтобы перестроить деятельность нашего лондонского представительства в духе новой, реальной инновационной политики.

Все партнеры отнеслись к этому заявлению одобрительно. Я видел, как Льюис уже смаковал мысль об улыбавшемся ему положении единственного старшего партнера в Нью-Йорке, а Клэй радовался возможной свободе действий. Я позволил себе изобразить мимолетную циничную улыбку. Корнелиус вполне мог расправиться с ними обоими, и это внушало мне беспокойство. Теперь я уже не сомневался в его способности смести любого, кто встанет на его пути.

Я взглянул на Корнелиуса и понял, что он уже давно смотрел на меня. После того, как мы обменялись любезными улыбками, он полушутя сказал:

— Вы же англофил, Стив, не так ли? Уверен, что вы сделаете большое дело. Там у вас по-прежнему много друзей?

— Можете не сомневаться, — ответил я, лениво улыбнувшись ему через стол, и почему-то первой, о ком я подумал, была Дайана Слейд.

Глава пятая

Был март 1929 года, когда я приехал в Лондон. Кэролайн должна была присоединиться ко мне в июне, после окончания занятий в школе у мальчиков. Таким образом я был предоставлен самому себе. Саутгемптон, куда прибыл мой пароход, встретил меня дождем, но к тому времени, как я добрался до Лондона, небо уже было пастельно-голубым, и весенний ветерок играл тщательно подстриженной травой в парках. Распахнув окно в своем номере отеля «Ритц», я всей грудью вдыхал мягкий воздух, рисуя в своем воображении обычные для конца зимы метели, которые, вероятно, в те минуты заметали Нью-Йорк. Рядом с парком бурлила заполненная бесконечными автомобилями Пикадилли.

Не теряя времени на ностальгические воспоминания о Бродвее, я заказал бутылку шотландского виски двенадцатилетней выдержки, послал секретаря купить ежедневные газеты и велел слуге сразу же распаковать чемоданы и извлечь мой лучший костюм из английского твида.

Следующий час я провел очень приятно, просмотрев финансовые колонки в газетах. Как сорняк, бурно цвел «Вулворт». Я отметил про себя, что нужно будет купить новую партию акций. Ничего не понимавшие в финансах интеллигенты наперебой обсуждали популярность среди рабочего класса системы покупки в рассрочку. Мои глаза задержались на названиях крупных промышленных компаний: «Портланд цемент», «Шелл ойл», «Курто», «Остин энд Моррис», и я вспомнил о том, что нужно купить автомобиль. «Роллс-ройс» должен быть черным — я помнил, с каким презрением смотрели в Сити на яркие машины, но подумал, что можно купить и броский «фрэзер-нэш-Булонь» для поездок на уик-энды.

Я пробежал глазами спортивные страницы, но не нашел там ничего, кроме английского футбола, взглянул на репертуар театров и отметил пару пьес. Рассеянно налив себе новую рюмку лучшего из всех видов шотландского виски, я содрогнулся при воспоминании о невыдержанном виски, этом самогоне из Нью-Джерси. Но Америка уже отступала, и моим сознанием понемногу начинала овладевать чуждая, волнующая, экзотическая Европа. Я чувствовал себя так, словно только что приехал на какой-то блестящий прием. И мне оставалось лишь включиться в открывшуюся передо мной жизнь.

Сняв трубку телефона, я позвонил в находившийся почти рядом, в самом сердце Мейфэра, офис Дайаны Слейд и попросил к телефону хозяйку.

Раздался щелчок. И неожиданно прозвучал голос Дайаны:

— Стив?

— Дайана! Как поживаете? Вы получили мое письмо?

— Конечно получила! Как приятно слышать вас снова, Стив! — в ее завораживавшем английском произношении что-то изменилось. Интонация, передававшая когда-то формулу «прочь-руки-от-меня-скотина», теперь превратилась в многообещающую, полную совсем другого смысла, вроде «может-быть-мы-с-вами-в-конце-концов-поймем-друг-друга». — Добро пожаловать в Англию!

— Спасибо! — поблагодарил я. — Это прекрасно, что я снова здесь. Как ваши успехи? — Мы пару минут говорили друг другу о том, как прекрасно жить и делать деньги. Под конец я осторожно спросил ее: — Скажите, Дайана, хоть я и догадываюсь о том, что весь ваш календарь до самого Рождества расписан по минутам, но не могли бы вы сжалиться над бедным заезжим американцем и пообедать со мной сегодня вечером?

— Стив, как это мило с вашей стороны! — проворковала она в ответ. — Я просто в восторге! Сначала приезжайте ко мне, и мы немного выпьем — ведь у вас есть мой новый адрес, не правда ли?

Это было настоящее гостеприимство. Настроение у меня еще больше поднялось.

— Ну, разумеется, есть. Спасибо, Дайана, — отвечал я и, условившись о времени, повесил трубку, и что-то жизнерадостно запел, как ковбой, а чтобы отметить удачу, опрокинул еще одну рюмку.


В то время Кэролайн вызывала у меня чувство какой-то досады. Когда я в первый раз сказал ей о решении уехать в Европу, она разозлилась.

— В Европу! Стив, ты совсем рехнулся! — Она пожелала узнать причины такого решения, но мне было трудно объяснить ей, что меня втянули в жесточайшую борьбу и что отъезд в Европу будет блестящим маневром, который позволит вернуть утраченное.

— Ты восхищалась Европой, когда мы были там с Полом и Сильвией во время войны! — запальчиво бросил я.

— Да, ведь когда человек молод, ему ничего не стоит прожить пару лет в чужой стране! Но теперь — Англия, все эти невыносимые аристократы и затхлые традиции, ужасная пища и вода — о, Стивен, ты действительно свихнулся! Я не согласна! Я отказываюсь туда ехать!

Мы оба вышли из себя. Кэролайн заперлась в одной из комнат для гостей, а я обозлился настолько, что высадил дверь и буквально вытащил ее оттуда. Она громко кричала, но демонстрация силы всегда производила на нее отрезвляющее впечатление. И хотя я больше не удерживал ее и она могла уйти, Кэролайн позволила мне отвести себя в ванную, где мы оба и успокоились под душем.

— В этих ужасных английских ванных комнатах даже душа нет! — мрачно напомнила она мне. Мы завернулись в одно большое полотенце, и она больше не пыталась убедить меня изменить принятое решение.

И все же я едва дождался перерыва в моей семейной жизни, наступившего в марте. Кэролайн постоянно жаловалась на то, что не выдержит разлуки с друзьями, со своей благотворительной деятельностью, с организациями, ратовавшими за контроль рождаемости, с домом, садом, слугами и со всеми прелестями североамериканской жизни. Наш мир, заключенный под душем, был недолговечным. Интерес Кэролайн к сексу снова упал до нуля, и чем больше она дулась, тем больше это меня раздражало. Я боялся, что ее поведение могло отразиться на Скотте и Тони.

В конце концов, я попытался изобрести повод для перемирия и попросил ее следить вместо меня за моими братьями. Эта невинная просьба очень удачно служила двум целям: умиротворяла Кэролайн, стимулируя ее пастырский интерес к моей карьере, и позволяла мне чувствовать себя менее виноватым, предоставляя самим себе Люка и Мэтта. Поскольку надеяться на их корреспонденции было безнадежно, они почувствовали большое облегчение, когда я сказал им, что Кэролайн будет писать мне о них, и обязал их приходить к ней каждую неделю и рассказывать о своих делах. Как этот надзор будет осуществляться, когда Кэролайн в июне уедет ко мне, я не имел ни малейшего представления. Оставалось надеяться, что если они не скомпрометируют себя до отъезда Кэролайн из Нью-Йорка, то, возможно, дальше смогут работать без присмотра.

Перед отъездом из Нью-Йорка я назначил Люка на роль своего сторожевого пса в банке на углу Уиллоу и Уолл. Его брокерская фирма по-прежнему продолжала вести счета треста «Ван Зэйл Партисипейшнз», но Люк занял мое место в управлении трестом. Я придумал для него должность инспектора межведомственных инвестиционных трестов, поставил его письменный стол в большом зале и велел ему раз в неделю отчитываться старому Уолтеру. Но поскольку Уолтер почти ничего не понимал в инвестиционных трестах, Люк получал довольно большую самостоятельность. Разумеется, он не был банкиром и никогда не стал бы им, но у него была светлая голова, он видел, как я управлял трестом с 1926 года и как брокер треста был в курсе состояния портфеля ценных бумаг. Это позволяло использовать его как моего помощника, и, поскольку я знал, что Кэролайн сразу учует недоброе, если работа окажется ему не под силу, я считал, что обеспечил достаточную защиту. Как бы то ни было, мне понравилась идея получения внутренних отчетов из банка. Если бы Клэй попытался поиграть мускулами на моей территории или Корнелиус внезапно решил бы ободрать инвестиционные тресты, известие об этом пришло бы ко мне по трансатлантическому кабелю в тот же день.