Я заверил ее, что люблю званые коктейли, и, приуныв, положил трубку.

Я приехал с опозданием, но недостаточным, чтобы избежать буквально втискивания в комнату, забитую шестью десятками людей разного возраста и разной степени опьянения. Дым от сигарет тут же вызвал у меня кашель, и едва я решил было, что больше не вынесу оглушительного шума непрекращавшихся разговоров, как в мою сторону направилась через дрожавшую в воздухе дымку хорошенькая женщина с длинными, густыми, совершенно ореховыми волосами и дерзко вздернутым нахальным носом. На ней было блестящее черное платье с целой гроздью бриллиантов, искусно размещенных у края очень глубокого декольте.

— Я Вивьен Коулимен. Как вы себя чувствуете? Так мило, что вы пришли! О, разве эти званые коктейли не ужасны? Ну, а теперь пойдемте… Ах! — вскрикнула она, когда кто-то из гостей качнулся назад и залил мне костюм каким-то напитком цвета томатного сока. — Я вынуждена извиниться перед вами! До чего неуклюжими бывают люди… — Она подняла глаза на нарушителя порядка, но того уже и след простыл. — Ладно же, теперь я приглашу его к себе нескоро! Пойдемте наверх, господин Ван Зэйл и устраним последствия этого несчастья.

— Благодарю вас, госпожа Коулимен.

— Называйте меня Вивьен…

Я пытался определить ее возраст, но ей можно было дать и двадцать пять, и сорок лет. Даже на высоких каблуках она была ниже меня, а когда мы поднимались по лестнице, я отметил, что ее ноги приковывали к себе внимание не меньше, чем ее грудь, и едва подавил желание приподнять ей юбку, чтобы проверить, хороши ли ее ляжки, так же как лодыжки.

— Это вашего мужа я видел внизу у лестницы, госпожа Коулимен? — осторожно спросил я.

— Было бы крайне удивительно, если бы он оказался там. Он умер четыре года назад, — отвечала она, сопровождая меня в роскошную ванную комнату, отделанную в бледных розовато-лиловых тонах, где принялась оттирать мой костюм. Она чуть задержалась перед тем, как взяться за край пиджака, и я понял, что должен был остановить ее прежде, чем она доберется до брюк. Когда она наклонялась, мне была видна ее грудь, и моя рубашка уже стала прилипать к спине.

— Большое спасибо, — проговорил я, потянув к себе отчищенную полу пиджака, когда она выпрямилась, чтобы взглянуть на результаты своих усилий. — Остальное я сделаю сам.

Она улыбнулась. У нее были великолепные зубы и искрящиеся голубые глаза.

— Я напомнила вам вашу мать? — весело спросила она.

— Не совсем, — отозвался я, молясь о том, чтобы у меня не случилась эрекция. Я пытался принять меры предосторожности, прикрыв рукой пятно на бедре.

— Я благодарю Бога и за это! Ну что же, если я не могу сделать для вас ничего больше, я пойду вниз, но, когда спуститесь и вы, найдите меня, и я познакомлю вас с некоторыми интересными людьми.

Я был так благодарен ей за то, что она ушла прежде, чем мое возбуждение могло обнаружиться, что, спустившись с лестницы, почувствовал себя обязанным остаться. Однако едва я отыскал Вивьен, как она исчезла, представив меня кое-кому из своих гостей. Я совершенно неоправданно почувствовал себя разочарованным.

Когда гости стали, наконец, расходиться и я понял, что могу уйти, не показавшись невоспитанным, я поблагодарил ее за вечер и, снова выразив свою радость по поводу того, что она меня пригласила, одарил ее самой невинной улыбкой, которую женщины обычно истолковывали самым скабрезным образом.

— Я в восторге от того, что вы смогли прийти, Корнелиус! — сказала она по-дружески тепло, но, насколько я мог судить, не слишком горячо и обнадеживающе. — Вы были предметом надежд каждой хозяйки в Нью-Йорке… Я восхищена тем, что наконец-то сумела вытащить вас в свет!

Мне так и не удалось поговорить с Грэгом Да Костой.

— Все будет как нельзя лучше, — с подъемом говорил я Сэму. — Я скоро назначу свидание Вивьен Коулимен, а там и войду в доверие к Грэгу. Бьюсь об заклад, что через месяц мы будем знать все о близнецах Салливэнах.

— Нэйл, — извиняющимся топом заговорил Сэм, — это так очевидно, что не стоит даже говорить, но вы уверены, что Грэг не спит с нею?

— Но этого не может быть! — пораженный, воскликнул я. А секундой позже понял, что веду себя, как мальчик двадцати одного года, каким, собственно, и был на самом деле. Я сделал над собой усилие, попытавшись рассуждать хотя бы как тридцатилетний. — Думаю, что это мало вероятно, — осторожно заметил я тогда. — Ты, Сэм, не видел всех этих людей, но Вивьен Коулимен женщина высокого класса. Я имею в виду, что нахожу ее действительно исключительной. Она, конечно, не монахиня, но, уверен, если бы ей понадобился любовник, она не остановила бы свой выбор на таком типе, как Да Коста, который выглядит, словно помят при столкновении трамвайных вагонов.

— Гм… Судя по фотографиям, Джей Да Коста тоже выглядел, как мрачный призрак из прошлого, но, кого ни спроси, каждый скажет, что он коллекционировал женщин, словно жемчужины нанизывал на нитку.

— Джей не был гангстером!

— Ему это было не нужно. Он был богат и неуязвим, крупный успех сам шел ему в руки. Но кто скажет, как все обернулось бы, если бы ему в свое время не приходилось бороться за существование в Нижнем Истсайде? Мне известно расхожее мнение о том, что братья Да Коста генетические уроды, но это говорит лишь об их необычных шансах в жизни. Согласен, появление одного генетического урода возможно, но чтобы два? Если хочешь знать мое мнение, я думаю, что и Грэг, и Стюарт были в большей степени сыновьями своего отца, чем это кому-то показалось бы.

— Но почему люди так не думают? — спросил я, настолько пораженный этим анализом, что в моем сознании даже стерся отвратительный образ Да Косты, укладывающегося в постель с Вивьен.

— Потому что люди здесь, на Уолл-стрит, не любят, когда им напоминают о том, как часто они становятся похожими на Аль Каноне. Уолл-стрит набит гангстерами, Нэйл, и тебе это известно так же хорошо, как и мне. Однако здесь не принято называть себя гангстерами. Они называют себя биржевыми маклерами или президентами филиалов банков, а порой и инвестиционными банкирами.

Я швырнул в него скрепку для бумаг и заявил, что всем известно, какие теперь уважаемые люди биржевые маклеры — столь же уважаемые, как и благопристойные, высоконравственные, честные джентльмены, ставшие инвестиционными банкирами. Потом мы вернулись к разговору о наших планах сближения с Да Костой, дискредитации близнецов-Салливэнов и устранения Стива. В результате три дюжины красных и белых гвоздик были доставлены посыльным в дом Вивьен, и, едва начало смеркаться, как мы с нею уже говорили по телефону.

— Корнелиус, спасибо за цветы — это так мило с вашей стороны. Кстати, вас интересует музыкальная комедия? У меня есть билеты на премьеру «Уличной певицы», на вторник, говорят, это будет огромное музыкальное событие сезона. Со мной должен был пойти Грэг, но, оказывается, он занят, а одна я пойти не могу. Разумеется, если вы испытываете отвращение к бродвейским мюзиклам…

— Это просто восхитительно! Не могу ли я пригласить вас поужинать после представления?

Она сказала, что могу, и, взлетев по лестнице, я принял холодный душ, напевая коронную арию знаменитого тенора из «Пертской красавицы» Бизе. Моя сестра Эмили обычно говорила, что мой музыкальный вкус был весьма странным: «либо математическая камерная музыка, либо флоридская какофония!» А мать всегда заступалась за меня, утверждая, что лучше иметь хоть какой-то музыкальный вкус, чем вовсе никакого.

Сэму удалось расширить мой кругозор настолько, что я теперь с удовольствием слушал «Александер рэгтайм банд», но в душе я оставался музыкальным снобом и находил бродвейские шоу примерно такими же увлекательными, как зубная боль. Однако сейчас это трогало меня мало. Взгляд мой был прикован к великолепному декольте Вивьен, начинавшемуся в шести дюймах от моего правого локтя.

После ужина в уютном ресторане «Поз ар», когда она призналась мне в своей любви к картинам французских импрессионистов, я спросил ее, не хотела бы она зайти ко мне и посмотреть моего Ренуара. Меня страшно разозлил ее отказ, но я сохранил бесстрастное выражение лица и проводил Вивьен домой.

— Я очень рада, что ваши деньги вас не испортили, — улыбаясь, заметила она, когда пришло время расстаться. — Некоторые богатые люди настолько привыкают немедленно получать все, чего они хотят, что становятся похожими на избалованных детей.

— Зачем ждать, когда принесут заказ, — холодно заметил я, — если можно получить то, что вам нужно, от продавца, постучавшего в вашу дверь?

Она засмеялась.

— Вы так думаете? Спокойной ночи, Корнелиус.

Я был зол. Я ненавидел поддразнивающих женщин и возмущался тем, что на мое серьезное предложение обратили не больше внимания, чем на тявканье любимого пуделя.

Чуть не плача при мысли о неисследованном декольте, я вернулся домой, чтобы излить свои огорчения Сэму, но, не обнаружив его в доме, понял, что он проводил ночь со своей новой девушкой.

Я в унынии потоптался около пруда, пытаясь успокоиться. А потом долго сидел в пижаме на краю кровати, чувствуя полное одиночество. В голове проносились воспоминания о моей сердечной, понимающей, любящей сестре.

Я снял трубку телефона.

— Привет! — сказал я отчиму, ответившему после первого же сигнала. — Нельзя ли попросить Эмили?

— Мы в постели, Корнелиус. Ты знаешь, который сейчас час?

— О, простите, — с удивлением отвечал я. — Я позвоню завтра.

— Минуточку. С тобой хочет поговорить мама.

Я вздохнул. Телефонные разговоры с матерью всегда были абсолютно бесполезными.

— Корнелиус? Дорогой, почему ты звонишь так поздно? Что-нибудь случилось?

— Нет, мама. Я просто хотел поговорить с Эмили, но это неважно.

— О Небо! Это наверняка телепатия! Эмили собиралась позвонить тебе завтра утром.

Это звучало более многообещающе, чем обычные для матери просьбы хорошо питаться, высыпаться и пользоваться открывавшимися в Нью-Йорке возможностями для приобщения к культуре.

— Собиралась позвонить? — переспросил я с деланым интересом.

— Да. Послушай, дорогой мой, если уж у нас есть возможность поговорить, я расскажу тебе всю историю. Эмили… да, боюсь, что для этого есть только одно слово. Эмили, голос матери понизился до шепота, — стала жертвой коварной измены.

— Измены!

— Помнишь этого смазливого выпускника Вест-Пойнта, с которым она познакомилась на Рождество?

— А, этот. Да, помню. Он мне сразу не понравился.

— Суть не в этом, Корнелиус, — раздраженно оборвала меня мать. — Дело в том, что он очень понравился Эмили — очень — а вчера мы узнали о том, что состоялась его помолвка с этой ужасно вульгарной девушкой, Кристал Смит…

Меня одолевала зевота, пока мать пересказывала местные сплетни. Наконец я сказал:

— Говори про Эмили, мама.

— Да, бедняжка! Я, разумеется, подумала, что было бы лучше, если бы она на время уехала, чтобы прийти в себя. Возможно, для вас обоих было бы хорошо, если бы она пожила у тебя в Нью-Йрке до Дня Благодарения…

— Как!

— Да. Разве это не блестящая мысль? — довольная собой, спросила мать. — Ты можешь познакомить Эмили с разными молодыми людьми, и, кроме того, она могла бы воспользоваться многочисленными культурными развлечениями.

Я подумал о своей красивой, целомудренной, интеллектуальной сестре и попытался представить ее в компании Сэма и его новой девушки или со мной и Вивьен Коулимен. Разумеется, мы с Сэмом стали жить по-другому, но все же оставались далеко не монахами.

— Конечно, я с удовольствием приму у себя Эмили, — осторожно заговорил я, — но не думаешь ли ты, что было бы лучше ей остановиться у Сильвии? Вряд ли будет правильно, если она поселится с двумя холостяками.

— Силы небесные, Корнелиус! — в ужасе воскликнула мать. — Уж не хочешь ли ты сказать, что твой дом не годится для молодой девушки?

Я закрыл глаза, глубоко вздохнул и ответил самым сладчайшим голосом:

— Разумеется, нет, мама. Просто я подумал, что такая пожилая женщина, как Сильвия, была бы для Эмили более подходящей компаньонкой.

— Сильвия, — холодно проговорила мать, — в Сан-Франциско, у своей кузины. Возможно, я могла бы сама привезти Эмили в Нью-Йорк.

На лбу у меня выступил пот.

— В этом нет необходимости, мама. Меня обижает твое опасение, что я не смогу должным образом позаботиться о своей собственной сестре.

— Но, Корнелиус. Ты же сам сказал…

— Меня это очень обижает, — заметил я. — Пожалуйста, скажи Эмили, чтобы приезжала поскорее. Спокойной ночи, мама.

Положив трубку, я, как сноп, повалился на подушки.