— На Бирже все летит к чертям.

Мы помчались в большой зал, где перед аппаратом стояла уже целая толпа, и увидели, что цены стали понижаться еще до того, как гонг возвестил окончание торгового дня.

— Завтра, несомненно, начнется повышение, — заявил Льюис, когда мы собрались на совещание партнеров.

Позднее я говорил Сэму, что Льюису следовало бы распорядиться высечь эти слова на своем надгробном камне.

Кое-кто согласился с Льюисом, отмечая, что этот день был не тяжелее прошлого понедельника, хотя Мартин и заметил, что в понедельник два с половиной миллиона акций сменили владельцев в последний час торгового дня. За этим последовала довольно бесполезная дискуссия о том, что надо было делать, но, в конце концов, все могли лишь прийти к очевидному выводу, что должны демонстрировать видимость покоя и давать как можно больше заверений в том, что все в порядке.

— Прошу прощения, — заговорил я почтительно, как всегда на совещаниях партнеров, — но что, если нам никто не поверит?

Все посмотрели на меня, как если бы мои слова были богохульством.

— Не поверит — нам?

— Ну, знаете, мой мальчик!

— Вы, несомненно, очень заблуждаетесь…

— Вы, Корнелиус, наверное, забыли, — величественно произнес Льюис, — что мы боги Уолл-стрит! И уж если что-то говорим, то, разумеется, так и будет.

Сомнения остались не у одного меня. С необычным для него волнением Мартин воскликнул:

— Да разве вы, коллеги, не видите, что происходит? Мы уже во власти классической цепной реакции понижения — спад цен приводит к требованиям большего обеспечения со стороны покупателей, неспособность этих покупателей удовлетворить эти требования ведет к форсированным продажам их авуаров, эти продажи вызывают дальнейший спад, дальнейший спад ведет к еще более высоким требованиям…

— Бред собачий! — сердито заявил Клэй Линден. — Все, свидетелями чего мы сейчас являемся, не больше чем попытка мелких дельцов урвать деньги на разнице. В понедельник был плохой день, а вчера прекрасный. Сегодня все выглядело ужасно, согласен, но Льюис прав — завтра все снова станет лучше. У нас есть наличность. И теперь, Бога ради, давайте держаться вместе, проявим выдержку и пойдем вперед.

Я не знал, кому верить. Был склонен поддержать Мартина, у которого была умнейшая голова, но и самые блестящие люди, как известно, способны утрачивать ощущение реальности. И с нараставшей тревогой я ожидал того, что должно было случиться дальше.

Светало. Небо было темно-серым. Уолл-стрит дышала миазмами предчувствия беды, и все автоматически устремлялись к ближайшему аппарату, выдававшему котировки акций.

Как только началась торговля, громадные массы акций «Кеннекот» и «Дженерал Моторз» заполнили операционный зал биржи, и почти сразу же потекла лента котировочного аппарата. К одиннадцати часам все находившиеся в операционном зале Биржи пришли в неистовство. Падение курсов было таким стремительным, что лента аппарата уже не отражала происходившего, и только котировки облигаций, поступавшие к нам прямо из операционного зала, говорили о том, что все стремились только продавать. Телефон и телеграф истерически кричали из одного конца Америки в другой. Люди говорили, что наступил конец света, день Страшного суда. Все это выглядело так, как если бы земля перестала вращаться вокруг своей оси.

Все рушилось. Акции «Юнайтед Стейтс Стил» упали на двести пунктов, как бетонная глыба. «Рэйдио», «Дженерал Электрик», «Вестингауз»… Ни один метеор никогда не врезался в землю с такой скоростью, с какой падали акции в день этой катастрофы, 24 октября 1929 года.

Телефонные линии были забиты. Все связи прервались, в общей суматохе паника достигла небывалых масштабов. Тогда люди хлынули на биржу, и по всем дорогам молчаливые толпы судорожно потекли в деловой центр города.

Выйдя на улицу, мы с Сэмом увидели людей, стоявших четкими рядами на ступенях здания Министерства финансов. Молча, не двигаясь, словно ожидая некоего спасителя, который, как они знали, никогда не придет. Лишенные человеческого облика, они были похожи на ряды крупных черных птиц, боявшихся потерять способность ориентироваться в пространстве, словно жертвы какой-то массовой трепанации черепа, и атмосфера их страха висела над Главной улицей Америки, густая, как дым от какой-то фабрики гноя.

Пробиваясь обратно к банку, мы слышали, как среди толпы, прикованной к цифрам котировок, кто-то сказал о том, что между нами и лидером инвестиционных банков, банком Моргана, что в доме двадцать три по Уоллстрит, шла некая тайная переписка. Ламот из банка Моргана должен был провести переговоры с крупными коммерческими банками об образовании многомиллионного пула с целью вернуть рынок в его берега, а в половине второго некий Ричард Уитни, брокер Моргана, отправился на биржу, чтобы уже не продавать, а покупать.

По-прежнему безнадежно больной, рынок воспрял, когда банк Моргана положил свою руку на его горячий лоб.

— Морган действует в своей лучшей манере сиделки! — проворчал Клэй.

— Только Ламонт мог описать величайшую катастрофу в истории Уолл-стрит как небольшую, хотя и мучительную волну продажи! — усмехнулся Льюис, критикуя Ламонта, прибегшего к той же тактике, за которую он сам ратовал всего двадцать четыре часа назад.

По правде говоря, все мы ревновали. Естественно, мы гордились тем, что на помощь пришли инвестиционные банкиры, но день этот был ужасным, мы были вконец измотаны и ожидали, что популярность Моргана прибавит нам бодрости. Все много говорили о том, что если бы был жив Пол, он возглавил бы консорциум банкиров, и тогда банк «Ван Зэйл» стал бы финансовым спасителем человечества. Каждый чувствовал облегчение от того, что Крах, наконец, произошел, потому что, каким бы ужасным, каким бы катастрофическим он ни был, теперь все было позади. Словно мы с трудом пережили тяжелейшую беременность и выжили при ужасных родах, произведя на свет чудовище. Теперь от нас требовалось лишь отбросить этот кошмар и снова вернуться к нормальной жизни.

— С какой стороны ни взгляни на сложившуюся ситуацию, сказал Клэй, она будет улучшаться. — Мы побывали на самом дне. Ниже падать некуда.

Я обратил внимание, что Мартин хранит молчание, но подумал, что он просто сгорает от желания сказать: «Я же вам говорил!»

Следующие два дня мы провели, убеждая друг друга в том, что все прекрасно. На бирже было много продаж, но цены были неустойчивыми, и президент Гувер рассыпался в Белом доме направо и налево утешительными банальностями. Так было почти до закрытия торгов в субботу, когда мы с Сэмом услышали о том, что консорциум банкиров прекратил «аварийную» скупку акций «Уитни» с целью максимального возмещения затрат пула.

Перед самым закрытием торгов в субботу цены снова начали падать.

— Но это же невозможно! — в недоумении сказал я Сэму. — Если мы уже оказались на самом дне, то куда же нам еще падать?

— Может быть, положение восстановится в понедельник.

Мы посмотрели друг на друга. Именно в этот момент мы поняли, что кризис не был преодолен и что самое худшее впереди.

Следующий день был воскресным. Бог, вероятно, был в восторге от того, что буквально все устремились в церковь. Протиснулись в церковь Троицы и мы с Сэмом и провели там целый час, прижатые к колонне. Люди стояли вплотную друг к другу, и не было никакой возможности даже встать на колени, чтобы помолиться. По окончании службы мы поехали в банк.

На Уолл-стрит кипела работа. Люди весь день выгребали огромные количества бумаги, скопившейся во время Краха. До самых сумерек работали и мы. Вернувшись домой, мы не знали, за что приняться. Мне хотелось встретиться с Вивьен, но в голове моей кишели цифры, и секс терял свою привлекательность. Сэм попытался было пить, но быстро отставил недопитый стакан и подошел к патефону. Я видел, как он повертел в руках пластинку с записью «Александер рэгтайм бэнд» и спрятал ее обратно в шкаф.

В понедельник брокеры с мутными глазами после расклейки записей и просмотра счетов клиентов, на что у них ушел весь уик-энд, собрались на бирже для очередного круга сокрушительных торгов.

Рынок, уже почти смертельно больной, начал постепенно замирать, и даже банк Моргана не мог предложить никаких паллиативных мер. Цены падали, пункт за пунктом, кровотечение ликвидации неуклонно усиливалось, и вместо благопристойности, которую подобало бы проявить у постели умирающего, бушевал приступ бешеной деятельности. Клерки и посыльные бессмысленно носились взад и вперед по Уолл-стрит, банкиры собирались на бесполезные совещания, брокеры, пошатываясь от головокружения, сновали, как обезумевшие муравьи. Цены снова летели вниз. И снова Уолл-стрит начала тонуть в бумажном море по мере того, как торги становились все интенсивнее. В эту ночь никто не уходил с биржи домой. Свет не выключали до рассвета, и те, кто работал день и ночь уже целую неделю, двигались по коридорам, как автоматы.

Мы с Сэмом всю ночь пили кофе в моем кабинете, а под утро на полчаса задремали, уже после того, как пришли уборщицы.

Встало солнце. Был вторник 29 октября 1929 года, и, подобно тому, как умирающий порой с облегчением принимает смерть, мы безмолвно ожидали последних конвульсий рынка, который еще недавно был предметом зависти всего мира.

Пробило десять. Огромный гонг прогремел в большом зале биржи, и апокалипсис начался.

Громадные массы акций водопадом обрушились на рынок, как кровь, хлещущая из только что убитого тела. Пол усыпали распоряжения о продаже, и в этой бумаге буквально утопали брокеры. За полчаса объем продаж перевалил за три миллиона, а к полудню за восемь, и конца не было видно. Эта кровавая бойня всех нас гипнотизировала. В толпе, собравшейся вокруг котировочного аппарата, не было слышно разговоров, лишь раздавался порой то истерический смех, то сдерживаемые рыдания.

Помню, как мы с Сэмом вышли в час дня на улицу и увидели, что Уолл-стрит снова забита людьми от одного конца до другого. Я вспоминаю эти лица, серые, застывшие, отражавшие ужас невообразимых несчастий. Помню тишину, нарушавшуюся только шумом шагов. Помню ссутулившиеся плечи, поникшие головы, тяжелую походку потерявших надежду мужчин.

Когда удар гонга оповестил об окончании этого безумного дня на бирже, оказалось, что было продано шестнадцать с половиной миллионов акций, и это был полный крах. Уолл-стрит подавилась трупом рынка, и на иностранных рынках по всему миру начался всеобщий кризис.

— Им придется закрыть Биржу.

— Морган требует, чтобы этого не делали.

— Если бы был жив Пол…

Никто не смел взглянуть в лицо случившемуся. Мы были в глубоком шоке. Были сломаны человеческие жизни, весь мир словно смыл пронесшийся смерч, и мы по-прежнему рассуждали о том, удастся ли Моргану заставить Биржу приостановить торги.

— Публика захочет заставить банкиров заплатить за этот день, — сказал Мартин. — Раньше мы могли хотя бы похвастаться прекрасной одеждой, а теперь они видят нас совершенно голыми. Они никогда не простят нас и никогда не забудут.

Плохо представляя себе, который час, я вернулся в свой кабинет, и тут же зазвонил телефон.

— Ван Зэйл, — механически ответил я в трубку, все еще раздумывая над прогнозом Мартина о судьбе инвестиционных банкиров.

— Корнелиус, это Люк Салливэн.

Меня пронзило предчувствие еще одной зловещей катастрофы. Должно быть, Мартин передал мне часть своей телепатической энергии.

— Люк, — отозвался я, — я слушаю.

Поглощенный катастрофическим обвалом на Бирже, я совершенно забыл о существовании фирмы «Ван Зэйл Партисипейшнз».

— Послушайте, Корнелиус, я влез по уши в долги в надежде на то, что положение на рынке улучшится и все встанет на свое место, но… черт побери, я буду с вами честен. Я не могу получить отсрочки выплат по ссудам, мы в большой, в очень большой беде, и мне срочно нужны деньги. Вы можете разрешить выдать мне пару миллионов?

Зловоние опасности было таким сильным, что меня едва не вырвало.

— Нет.

— Проклятие! Я же знаю, что вы можете это сделать! Послушайте меня! Это крайняя необходимость, и банк должен за нас поручиться!

Но я знал все о подобной ловушке. Знал, как легко оказаться соучастником сговора с целью сокрытия преступления. Мне следовало держаться как можно дальше от близнецов Салливэнов, и я не должен был изменять этому принципу.

— Попросите у Стива, — сказал я.

— Господи Иисусе, как может Стив из Европы санкционировать такую сумму? Послушайте, вы, тупой мальчишка…

— Вы слишком возбуждены, — перебил его я и положил трубку.

И позволил себе потратить целую минуту на то, чтобы унять дрожь, сотрясавшую меня с головы до ног, а потом собрал своих партнеров на еще одно чрезвычайное совещание.