— Стив прав, — сказал Мартин. — Если он будет вынужден сказать правду, последствия будут роковыми. Стив, вам лучше снова уехать в Европу, и чем скорее, тем лучше.

— О Боже, — не выдержал я, и, хотя мои партнеры посмотрели на меня с любопытством, они решили, что это был просто признак юношеской истерии. Понял меня только Стив. Он бросил на меня цинично-насмешливый взгляд и, встретившись с моим, отвернулся.

— Мне не хочется ехать в Лондон, — проговорил он, не глядя на меня. — Мое место здесь, в Нью-Йорке, и я не хочу связываться с лондонским филиалом. Если уж я должен уехать в Европу, то позвольте мне обосноваться в Париже, чтобы изучить там европейские экономические перспективы. Это было бы обоснованной временной командировкой, и небесполезно для нас в будущем.

Я посмотрел на него с новым уважением, и в первый раз в жизни он мне почти понравился. Разумеется, это давало мне новую надежду на сохранение его брака.

Спешить с отъездом у Стива не было нужды, так как мы не имели подтверждения о том, что в банке «Ван Зэйл» будет проводиться расследование, но, чтобы избежать возможного обвинения в бегстве из страны, он стал готовиться к отъезду. Эмили была обрадована перспективой побыть в Европе и принялась вспоминать лето, проведенное там после окончания колледжа. Ее девочке, Розмари Луизе, к тому времени исполнился год, и она была почти такая же прелестная, как и Викки. Эмили говорила, что мальчики Стива полюбили свою сестру. Будущее семьи Салливэнов представлялось в розовом свете.

Однако горькая чаша не миновала инвестиционных банкиров Уолл-стрит, и двадцать четвертого января 1933 года все мы оказались на шаг ближе к публичному наказанию за прошлые грехи. Специальный подкомитет сенатского Комитета по банкам и валюте, занимавшийся расследованием уже в течение восьми месяцев, назначил новый состав Совета, и, в конце концов, мы оказались лицом к лицу с господином Фердинандом Пекорой, иммигрантом с Сицилии, вознамерившимся поставить могущественных банкиров Восточного побережья на их аристократические колени.

Давид встретился со своим Голиафом. Завязалась битва.


Тем временем Америка уже раскачивалась на самом краю пропасти анархии от одного кошмара к другому, с двенадцатью миллионами безработных, в условиях открытого бунта фермеров и ежедневных банкротств банков, под аккомпанемент сторонников Рузвельта, не перестававших распевать песенку «Нас ждут счастливые дни».

За день до инаугурации нашего нового президента банки работали всего в десяти штатах, и не было не только золота в количестве, достаточном для поддержания валюты, но и наличности в Казначействе для выплаты зарплаты правительственным чиновникам.

Это было, наконец, самое дно. Мы были банкротами.

Пришедший к власти Рузвельт, по совету Ламонта, закрыл все банки, и Америка отказалась от золотого стандарта. Годом раньше никто из нас не поверил бы в эту ересь, но поскольку теперь мы видели в этом, возможно, единственное средство спасения, то решили, что эту ересь придется принять. Морган из банка Моргана оказался таким храбрецом, что даже приветствовал ее.

Рузвельт пошел дальше, размахивая топором, как мясник, сокрушая все, что попадалось па глаза, и разбивая на куски установившуюся традицию. Какое-то время мне казалось, что он не ведает, что творит, поскольку в вопросах экономики он был полным невеждой, по, разумеется, завоевал успех, следуя принципу, что любое действие хуже бездействия. В июле он даже, вопреки экономической теории, стал распродавать золото по высосанной из пальца цене, и я уверен, что все мы могли бы превратиться в истериков от этого сумасшествия, если бы не были загипнотизированы Пекорой. Постепенно, по мере углубления расследования, Рузвельт ушел в тень, судороги Америки стали не более чем фоном апокалипсиса, и все мы могли любоваться тем, как Пекора точил свой меч.

Пекора был крестоносцем, прогрессивным борцом за правду, порядочность и честную игру. Он говорил о миллионах людей, желавших знать, что в действительности происходило в блестящие месяцы Большой игры на повышение, а когда увидел, что инвестиционные банкиры сжались от страха в своих поблекших дворцах, принялся лупить молотком по закрытым дверям привилегий и могущества.

— Этот отвратительный коротышка Пекора! — негодовал Льюис. — По-моему, гангстеры — единственный предмет импорта из Сицилии в нашу страну.

Мы посмеялись над этой мыслью, но, как и сам Льюис, были перепуганы насмерть. Уолл-стрит дрожала.

Для нас скоро стало очевидным, что выдворения всех трех братьев Салливэнов из страны было недостаточно. Пекора уничтожил инвестиционную банкирскую фирму «Холси, Стьюарт», вытряс «Нэйшнл сити Ком-пани» и даже вскрыл махинации банка Моргана, с начала и до конца. Для него не было ничего запретного, и он не жалел никого. Наконец, когда мы узнали, что он изъял из банка Моргана все соглашения о партнерстве, а также банковские протоколы, мы поняли, что было жизненно важно, чтобы он прошел мимо банка «Ван Зэйл». Пекоре не понадобилось бы много времени, чтобы выявить связь между моим брокерским приобретением акций «Ван Зэйл Партисипейшнз» и расширением моих полномочий в статьях партнерского соглашения, и, как только были бы просмотрены бухгалтерские книги треста, Пекора снял бы со всех нас скальпы.

— Но как отвлечь его внимание от нас? — в отчаянии спрашивал Мартин. Он абсолютно неподкупен, и обязательно захочет провести расследование в нашем банке.

Льюис смог лишь пробормотать что-то по поводу подкупа сенаторов из подкомитета. Он был в состоянии непроходившего страха с тех самых пор, как Пекора выявил факты уклонения от уплаты налогов Чарлза Митчела, президента «Нейшнл Сити Банк».

Я внезапно увидел свой шанс. Если бы мне удалось спасти банк от Пекоры, моя власть в фирме даже не удвоилась бы, а учетверилась.

— Предположим, — невыразительно заговорил я, что Пекора получает информацию, которую не сможет игнорировать. Время у него ограничено. Он знает, что и Конгресс, и публика в конечном счете начнут утрачивать интерес к расследованию, и поэтому захочет, чтобы каждая его жертва стала поводом для первоклассного скандала. Мы хорошо скрыли махинации треста. Он не может с уверенностью рассчитывать на то, что у нас он получит такую возможность. И если услышит, что какой-то другой из виднейших банков представляет собою большую ценность с точки зрения публичного скандала, то не кажется ли вам, что он может нас обойти?

Все заговорили разом, желая знать, какой именно банк я имел в виду.

— «Диллон Рид», — объявил я. — Все мы хорошо знаем, что там творится.

— Бога ради! Вы полагаете, что мы можем провести Пекору? — мне явно удалось потрясти Клэя Линдена.

— Но, Корнелиус, — охваченный ужасом, заговорил Льюис, — традиция Уолл-стрит требует от американских банкиров держаться вместе. Мы должны быть лояльны к «Диллону Риду», как и он должен быть лоялен к нам.

— Дрянная традиция, — возразил я. — Вопрос стоит так: или они, или мы.

Жертвой оказались они. Пекора прошел мимо нас, и, когда мы поняли, что спасены, Льюис чуть не плакал у меня на плече в припадке благодарности.

— Слава Богу, Пекора никогда не будет интересоваться моими налогами! — твердил он. — Какой невообразимо счастливый исход!

— Скажите мне, Льюис, — бесстрастно спросил я, — что там у вас на самом деле с налогами?

Он рассказал. Огромное облегчение сделало его словоохотливым. Его хитрость заключалась в том, что источник дополнительного дохода у него был не связан с доходом от партнерства. Как я и подозревал, это был вариант плана, который привел Митчела к обвинению в уклонении от уплаты налогов. Для установления «убытка» с целью уменьшения подоходного налога были проведены переговоры о фиктивной продаже активов. Было ли это явное мошенничество уклонением от уплаты налога, или даже укрытием дохода от налога — это вопрос суда, но даже если бы Митчел выиграл дело, карьере его в любом случае пришел бы конец.

— …Только ради Бога никому об этом не говорите, — добавил крепкий задним умом Льюис, по-прежнему одухотворенный своим избавлением.

— Разумеется! — успокоил я его. Позднее Сэм заметил:

— Боже, каким Льюис оказался дураком!

— Обманув Налоговую службу?

— Да нет же! Рассказав тебе правду! И что ты намерен делать?

— Пока ничего, — неопределенно ответил я, — но разве плохо знать, что мы можем достать Льюиса в одночасье, если нам это понадобится?

— Прекрасно, — отозвался Сэм.

Глава седьмая

После того, как Пекора и сенатский подкомитет сделали перерыв на остаток лета, мы с Алисией уехали в Бар Харбор, где в прошлом году я купил коттедж, и скоро к нам присоединились дети. Вивьен, в конце концов, согласилась оставлять Викки каждый август со мной, а поскольку мои адвокаты добились такой же уступки и от Ралфа Фоксуорса, к нам приехал и Себастьян со своей няней.

Никогда раньше у меня не было такой благодарной возможности вести спокойную семейную жизнь. Мы брали детей с собой на пикники и прогулки, я долгие счастливые часы играл в игрушечную железную дорогу, купленную Алисией для Себастьяна. В том году торговая фирма «Ф. А. О. Шварц» не могла пожаловаться на отсутствие покупателей. Я опустошал ее магазин, делая подарки Викки, и, хотя Алисия предупреждала меня, чтобы я ее не баловал, я не обращал внимания на ее советы. Викки было два с половиной года, и она уже разговаривала со мной. Мы обычно вели с ней долгие разговоры после того, как я прочитывал ей любимую сказку на ночь, и я не уставал восхищаться ее развитием. Разумеется, у меня хватало такта хвалить и мальчиков Алисии, но, сказать правду, Себастьян в развитии несколько отставал, а Эндрю был простоват, и, ни у одного из них не было ни малейшего сходства с матерью. Впервые в жизни я понял, какие трудности должен был испытывать мой отчим, и пришел к выводу, что история повторяется. Мифические жернова Господа запоздало перемалывали мою былую бесчувственность.

В сентябре дети уехали, дом без них стал казаться вымершим, мы заперли его и возвратились в Нью-Йорк.

Не менее пустым показался нам и дом на Пятой авеню: детская наверху, в восточном крыле дома, по-прежнему пустовала, на мебели белели чехлы от пыли, шторы на всех окнах были спущены.

В тот год жернова Господа мололи без устали.

«Бери от жизни все, что хочешь, — гласит старая испанская пословица, — и плати за все». В конце концов седьмого сентября 1933 года мой кредит доверия иссяк.

Погода стояла очень жаркая, столбик термометра поднимался до девяноста градусов по Фаренгейту, и над городом дрожала влажная дымка. Это был отвратительный, безобразный день.

По иронии судьбы я его ждал, потому что тем утром Сэм должен был возвратиться из Европы, куда я его послал для наблюдения за Стивом. После того, как Пекора завершил свое летнее расследование, Стив решил пробыть в Европе до декабря, чтобы слишком быстрое возвращение не вызвало подозрений, и я сразу подумал о том, не заманила ли его к себе снова Дайана Слейд. У меня по-прежнему не было желания ехать в Европу, Сэм же охотно вызвался поехать вместо меня. Представлялась идеальная возможность сочетания частной миссии с разведкой в интересах бизнеса. Я решил, что один из нас должен хотя бы в общих чертах познакомиться с банковским делом в Европе, и Сэм, родившийся там и владевший двумя языками, подходил для этого больше, чем я.

Он с энтузиазмом отправился в Шербур в конце июля, и, проведя две недели в Париже у Стива и Эмили, пересек границу и оказался на своей родине.

Я получил от него одну открытку. На ней был изображен Кёльнский собор, а па обороте было всего одно слово: «Wun-derschon!». Подписался он своим настоящим именем: Ганс-Дитер.

— Сэм, должно быть, очень рад, — неопределенно сказал я Алисии и успокоился.

Чувства Сэма по отношению к Германии были слишком запутаны, и я опасался, что ему не понравится германская часть поездки. Джейк познакомил его с банком Райшмана в Гамбурге, и именно из Гамбурга он, в конце концов, отправился обратно в Штаты.

Я приехал на западную Двадцать пятую улицу, чтобы встретить пароход «Манхэттен», и едва Сэм вышел из зала таможенного досмотра, как я почувствовал, что он изменился. Это было странно, так как изменения были внутренние, но я знал его так хорошо, что не усомнился в значении ни одного из полдюжины признаков, подсознательно отмеченных мною при встрече. На нем был заграничный костюм, и выглядел он более ухоженным, чем обычно. Волосы стали короче и были причесаны по-новому, так, что облик стал иным. Сверкали начищенные ботинки, похрустывали накрахмаленные манжеты, а кожа выглядела так, словно он ежедневно мыл руки ледяной водой.