Я как раз изливала свои чувства за ленчем в «Савое» перед своими тремя гостями, когда услышала, как за соседним столиком какой-то американец проговорил:

— …И я отправился в Нью-Йорк, к Ван Зэйлу.

— Вы виделись с Ван Зэйлом? — спросил его собеседник-англичанин.

— Да, и нашел его весьма компетентным и совсем молодым человеком, но было совершенно ясно, что он знает, чего хочет. Позднее я сказал ему о том, как меня удивил уход Салливэна. Вам приходилось встречаться с Салливэном?

— Нет, но мы все, разумеется, о нем слышали. Дела у него плохи. Вы же знаете, он пьет.

— Вот и Ван Зэйл говорил то же самое. Он сказал мне, что «отставка» Салливэна была вынужденной, что они сами хотели избавиться от него и были очень рады возможности дать ему уйти с неподмоченной репутацией.

— Что ж, это меня не удивляет, — сказал англичанин. — Но теперь у них крепкий человек в отделении банка «Ван Зэйл» на Милк-стрит, американец, получивший образование в Англии, по-настоящему цивилизованный парень…

И он заговорил о преимуществах английского образования.

Мои гости с азартом обсуждали вопрос об учреждении новой организации для борьбы за обучение девочек в начальной школе, но я уже не могла сосредоточиться на этом и, как только сочла свой уход достаточно приличным, отправилась домой.

Я решила рассказать Стиву об услышанном разговоре, надеясь таким образом заставить его задуматься о его пьянстве, не опасаясь неприятной сцены. Я знала, что происходит, когда кто-то пытается критиковать поведение горького пьяницы, но подумала, что, если просто перескажу Стиву, что слышала, гнев его мог бы обратиться не против меня, а против Корнелиуса.

Я почти полностью преуспела в этом. Он немедленно решил подать на Корнелиуса в суд за клевету, но быстро успокоился, проявил большую рассудительность и торжественно пообещал мне, что покончит с пьянством.

Это я слышала и раньше, но, тем не менее, одобрила его намерение и тщательно пересмотрела календарь наших светских мероприятий, чтобы сделать жизнь более спокойной и тихой. Одновременно я отложила свои намерения начать карьеру основательницы фонда для финансирования различных образовательных проектов. Я не имела ни малейшего понятия о том, ждал ли меня успех в этой области, но мне казалось очевидным, что в тот момент было бы вовсе не в интересах Стива, если бы его жена занялась своей карьерой, добиваясь успеха, когда его собственное дело разваливалось. Вместо этого я подумала, что, может быть, стоило показать свои способности в организации фондов, выбрав благотворительность, направленную на улучшение жизни бедноты Ист-Энда, и принялась за работу. Это был для меня хороший опыт, шло время, и Стив вряд ли мог увидеть здесь угрозу для себя, особенно потому, что мое поведение было достойно женщины моего класса, для которой вовсе не зазорно заниматься благотворительностью. Кроме того, я умела помогать бедным — факт, о котором я часто забывала, но это была чистая правда. Разумеется, женщины Ист-Энда давали мне пищу для размышлений. У них была масса детей, жили они, как правило, в единственной комнате, без водопровода, с туалетом на тридцать семей, и умирали от недоедания и истощения уже в моем возрасте.

Я часто думала о том, как счастлива, хотя проблемы со Стивом все усложнялись. И чтобы отвлечься как от мрачной тени алкоголизма, так и от отталкивающего быта Ист-Энда, я снова погрузилась в чтение газет и журналов.

В новом журнале «Пикчер Пост» была помещена фотография известного миллионера, господина Корнелиуса Ван Зэйла, па нью-йоркском балу, посвященном открытию его музея нового искусства и тридцатилетию со дня его рождения. Господин Ван Зэйл выразил искреннее восхищение некоторыми направлениями современной живописи. Он полагал, что произведения Пикассо являются, вероятно, неплохим вложением капитала, и собирался приобрести также несколько полотен Модильяни. В данном позднее «Тайму» интервью о первых тридцати годах своей жизни господин Ван Зэйл сказал, что он этими годами очень доволен и надеется, что следующие тридцать лет будут не менее интересными. На вопрос о философии своей жизни господин Ван Зэйл ответил, что он верит в приверженность старой Америки к экономии денег, тяжелому труду и верности своей семье и флагу страны.

Тем временем в Европе свирепствовала свастика. В кинотеатрах мы смотрели хронику и слушали истерические речи на сборищах нацистов, и я закрывала глаза, чтобы не видеть ни современной Германии на экранах, ни извращенного искусства Дюрера и Босха в художественных галереях. В моем сознании укоренилась старая метафизическая концепция зла. Я впервые почувствовала, как мне близки средневековые умы, которые смогли так четко представить адское пламя и вопли душ в чистилище, и теперь казалось, что это пламя снова бушует вокруг меня в кошмарном сне, которого не смог бы выдумать и сам Босх.

В то лето Эмили собралась было снова привезти детей в Англию, но в последний момент передумала, потому что международное положение продолжало ухудшаться. Тони приехал один, но вернулся в Америку еще до конца августа.

В сентябре был мобилизован английский флот, Гитлер кричал о том, что Чехословакия является его последним территориальным требованием, и Чемберлен отправился в Мюнхен умиротворять его.

Когда он вернулся в Англию с клочком бумаги в руках, я озадаченно спросила Стива:

— Неужели он не понимает? Неужели не видит? С этой публикой не может быть компромисса. Это ясно Дафф Куперу, это понимают и Иден, и Черчилль…

Но страна в экстазе облегчения ничего не хотела видеть, не желала взглянуть на огонь, бушевавший над нашими головами в обреченном коридоре времени. Даже я смотрела в сторону от опасности, и, когда у Стива наступил окончательный коллапс, это показалось облегчением, так как отвлекло от внешнего мира, переключив все внимание на наши собственные, суровые и всепоглощавшие проблемы.

В конце года от него ушли еще двое из самых солидных клиентов. Да и вообще банкирам приходилось плохо, а для Стива настали просто катастрофические времена. Пока он лежал целую неделю в постели после самоубийственного запоя, я отправилась в наш банк, воспользовалась своей партнерской властью и потребовала точного отчета о его финансовом положении.

Оно было плохим, хуже, чем я ожидала, и я поняла, что банк обречен. Было очевидно, что нужно прекратить операции, спасти остатки нашего капитала и уехать на время в Мэллингхэм. Осознав эту перспективу, я поняла, как устала от лондонской жизни. Детям нельзя было оставаться в Лондоне во время войны, да и Стиву нужен был покой для восстановления сил, у нас все еще было вполне достаточно денег, чтобы жить с комфортом в сельской местности. У Стива было бы время подумать над тем, что делать дальше, и я была уверена, что, если бы он только бросил пить, он без труда нашел бы для себя прекрасную работу. Ему, вероятно, следовало бы не возвращаться к банковскому бизнесу, а стать, может быть, консультантом по финансовым вопросам в какой-нибудь крупной американской компании в Англии. Я подумывала и о том, что бы стала делать, если бы он решил навсегда вернуться в Америку. Но скоро поняла, что у него не было желания возвратиться в Нью-Йорк и доставить Корнелиусу удовольствие наблюдать за тем, как он ищет работу. Не было у него и желания признать поражение на Милк-стрит — как, впрочем, и перестать пить.

Я пыталась его урезонить, но, как известно каждому, кому когда-либо приходилось жить с алкоголиками, они часто не поддаются никакому вразумлению. В конце концов, Стив впал в ярость, сказал, что во всех неприятностях виновата я, и потребовал, чтобы я, черт побери, не вмешивалась в его бизнес, что также было вполне типично для алкоголика. Я не стала с ним спорить, но больше не смогла оставаться рядом. В моих ушах стояли слова врача, сказанные третьей жене моего отца. Если алкоголик находит себе жертву, эта жертва должна уйти, чтобы защитить свое собственное здоровье. Я упаковала два чемодана, забрала Элфриду из школы и села в нориджский поезд. Нэнни уже была с Джорджем в Мэллингхэме, Элдрид в своей подготовительной школе, а Элан, как всегда, в Винчестере.

Я оставила Стиву записку:


«Мне очень жаль, но я уже жила в свое время с человеком, который довел себя пьянством до смерти, и повторять такую жизнь не хочу. Я люблю тебя и хочу для тебя всего самого лучшего на свете, но помочь больше ничем не в состоянии. Все зависит от тебя самого.

Дайана».


Стив приехал в Мэллингхэм на рассвете следующего же дня. Сойдя с поезда в Норс Волсхеме, он прошел пешком восемь миль до Мэллингхэма. Он был в полном изнеможении, весь какой-то растрепанный, но трезвый.

— Дайана…

Я тут же проснулась и увидела в утреннем свете его лицо. Вскочив с кровати, я бросилась к нему.

— Стив, дорогой…

— Я брошу, — сказал он. — Я все брошу ради тебя.

Он спрашивал, люблю ли я его, и я говорила, что ушла именно потому, что люблю.

— Я должна сделать что-то конкретное… это страшно важно… Я должна что-то сделать, чтобы ты понял…

— Я боялся, что ты меня разлюбила, — говорил он. — Боялся, что ты разлюбишь меня, если я стану банкротом.

Он произносил слова, в которых мне всегда отказывал Пол, говорил, что никогда не посмотрит на другую женщину и не захочет жить, если меня не будет.

Я поцеловала Стива, обняла его за шею и пригладила растрепанные волосы. Потом я сказала ему:

— Есть одно место в Хэмпстеде. Очень престижное и совершенно секретное. Мне говорила о нем Гэрриет. Там побывали несколько из ее клиентов, либо переживших нервный срыв, либо желавших избавиться от пьянства, или страдавших от того и другого одновременно. Там постоянно живет врач. И никаких шарлатанов.

— Но если в Сити узнают, что я нахожусь в сумасшедшем доме…

— Не стоит никакого труда сохранить это втайне. Просто скажем, что ты уехал в Америку по каким-то частным, семейным делам. Люк и Мэтт только что вернулись в Штаты — можно сказать, что ты отправился в Калифорнию, чтобы помочь им там устроиться.

Я не стала с ним спорить по поводу его будущего в Сити и решила приложить все силы к тому, чтобы устроить его в частную больницу.

Нарушив затянувшееся молчание, Стив сказал:

— А как я туда доберусь?

— Я позвоню туда и узнаю.

— Боже, — сказал он, — мне нужно выпить. Мне очень жаль, но я не могу ясно мыслить, пока немного не выпью. Прости меня… я не могу удержаться… Я люблю тебя, но…

Он выдвинул ящик комода, порылся в своих пуловерах и вытащил бутылку водки.

— Стив, — сказала я, — не будем звонить в Хэмпстед. Просто поедем туда, прямо сейчас.

— Как скажешь, — отозвался он. — Как хочешь.

Я отвезла его в Хэмпстед. На это ушло четыре часа, и, когда мы прибыли па место, он был без сознания. Доктор все понял и даже одолжил мне свой носовой платок, когда я расплакалась. Я некоторое время плакала, но потом успокоилась и стала смотреть на все с большим оптимизмом. Первый решающий шаг к излечению был сделан, и я могла, по меньшей мере, надеяться на то, что Стив сможет поправиться.

Через несколько недель, в начале февраля, когда Гитлер уже смотрел в сторону Польши, а Чемберлен, наконец, начал понимать, что дальнейшие компромиссы невозможны, мне позвонил тот, кто был правой рукой Корнелиуса, Сэм Келлер.

Глава пятая

Когда он позвонил, я была в Лондоне. Мне пришлось провести там целую неделю с Элфридой, ходившей в школу в Хаммерсмите, и, хотя посещать Стива не разрешалось, я хотела быть достаточно близко к лечебнице на тот худший случай, если бы он оттуда ушел. Едва я погрузилась в романтический мир фантазии Теннисона после легкого ужина, как раздался этот звонок. Ответила старшая горничная. Когда она вошла в комнату, я попросила ее сказать, что меня нет дома, но мною овладело любопытство, и я спросила у нее, кто звонил.

— Какой-то господин Келлер, мадам. Он говорит, как американский джентльмен.

Томик Теннисона упал на пол, когда я бросилась в холл.

Остановившись около телефона, я перевела дыхание, успокоилась и непринужденно проговорила в трубку:

— Господин Келлер?

— Да, добрый вечер, госпожа Салливэн. Как поживаете? — спросил он, и внезапно мне показалось, что я снова на Милк-стрит пять лет назад, в 1934 году, когда этот же голос сообщил Стиву, что Корнелиус его перехитрил. Но это был голос не из-за океана. По качеству звука я поняла, что Сэм Келлер находился в Лондоне. — Извините меня за звонок, — ведь мы раньше не встречались, — продолжал он с тем непринужденным очарованием, которое я так хорошо запомнила, — но я хотел спросить вас, не найдете ли вы время, чтобы разделить со мной ленч завтра. Я приехал в Лондон вчера и остановился в «Савое».