Я пришла в ужас при мысли о том, что ему может стать известно о случившемся.

— Как это мило с вашей стороны! — вежливо отвечала я, понимая, что должна выяснить, насколько хорошо он информирован. — Благодарю вас.

— Скажем, в час дня, в «Савое»? Я буду ждать в вестибюле.

— Великолепно! — согласилась я, старательно придавая голосу теплый тон, и, дав отбой, долго смотрела на умолкший телефон.


Я тщательно оделась в палево-бежевое платье с длинными рукавами, надела темно-коричневую шляпу с широкими полями, перчатки и туфли того же цвета и взяла в руки такой же ридикюль. Потратив целый час на макияж, я удовлетворенно взглянула в зеркало. Моя кожа — сильнейший мой козырь, хотя мне было уже тридцать восемь лет, светилась чистотой. Косметика помогла мне скрыть мельчайшие морщинки, говорившие об усталости. Я выбрала губную помаду, тон которой делал менее заметным мой широкий рот, тщательно оттенила нос, а глаза мои мягко говорили о том, что я все понимаю. Решив, что выгляжу точно так, как должно поправиться Сэму Келлеру, я послала своему отражению в зеркале последнюю улыбку и вышла к автомобилю.

Голуби на Трафальгарской площади нахохлились от холода, но на Нельсона падали лучи сиявшего солнца, а когда мы проезжали мимо Национальной галереи, я увидела за Уайтхоллом залитый солнцем Биг Бен на фоне бледного зимнего неба.

Я думала о Гитлере, пожиравшем Богемию и Моравию после унижения Чемберлена, и как раз представила себе красавца-блондина Сэма Келлера, являвшего собою прекрасный образец своей породы, как автомобиль остановился перед «Савоем».

Я приехала вовремя, то есть с опозданием на пять минут. Швейцар открыл мне дверь, и я сделала несколько шагов по вестибюлю, равнодушно окидывая его взглядом в поисках своего бравого, холеного, щелкнувшего каблуками нациста.

Высокий мужчина с честным квадратным лицом и широкими плечами грузчика глянул через очки в роговой оправе, и легко устремился ко мне с теплой, дружеской, многообещающей ухмылкой.

— Госпожа Салливэн? Сэм Келлер. Как вы себя чувствуете? — Он протянул для рукопожатия большую крепкую руку, а его восхищенные глаза вызвали у меня ощущение, что я единственная женщина в Лондоне, которая могла бы представить для него интерес.

— Добрый день, господин Келлер…

Я вяло пожала руку Сэму, и он провел меня в ресторан. Разумеется, для нас был забронирован лучший столик, и официанты, естественно, превзошли себя, окружив нас вниманием.

Он спросил меня, не хочу ли я выпить коктейль перед тем, как мы закажем остальное. Я предложила ограничиться стаканом вина с легкой закуской, и у него в руках немедленно появился прейскурант вин. Когда я потянулась за сигаретой, он отложил прейскурант и чиркнул спичкой еще до того, как сигарета коснулась моих губ. Под прикрытием этого чисто светского ритуала я пристально посмотрела на Сэма. Каким-то образом ему удавалось создать впечатление, что в своем безупречно сшитом костюме он чувствовал себя так же свободно, как в домашних хлопчатобумажных штанах, и аура его непринужденного очарования была так сильна, что у меня появилось абсурдное желание отказаться от своей рассчитанной сдержанности, развалиться в кресле и рассказать ему всю историю моей жизни.

— Вы приехали вместе с женой? — учтиво спросила я, считая невозможным, чтобы он дожил до тридцати одного года без того, чтобы какая-нибудь женщина не привела его к алтарю.

— О, я пока не женат, — ответил он, закуривая свою сигарету. — Браки я оставляю на долю своего друга Корнелиуса, — и сквозь дым от наших сигарет я заглянула в мягкие, темные, дружелюбные глаза наемного убийцы, служившего Корнелиусу Ван Зэйлу.

Я почувствовала в животе тяжесть смутного страха.

Когда нам подали меню, мы потратили некоторое время на обсуждение предлагавшихся блюд, сравнивая «Савой» с нью-йоркским отелем «Плаза», но, в конце концов, все было заказано, и старшему официанту оставалось лишь дождаться, что мы решим пить.

— Пожалуйста, бутылку писпортер-голдтрепфхена двадцать четвертого года, — сказал ему Сэм Келлер. У него был американский акцент, с обычным приглушением согласных и с необычным произношением английского долгого «а», которое получалось у него ни долгим, ни кратким, а являло собою какую-то странную смесь этих двух оттенков. Кроме того, в противоположность большинству американцев, тихое у англичан «г» было у него не раскатистым, что делало его речь как-то ненавязчиво более отчетливой, и когда он произнес это «писпортер голдтрепфхен», четко прозвучала каждая согласная, а каждая неанглийская гласная прозвучала так безукоризненно правильно, что я от удивления едва не опрокинула стакан с водой. Он встревожился. — Простите, разве в Лондоне больше не пьют немецких вин? Если вы хотите чего-то другого…

— Да нет же, Боже мой! Мне очень нравится немецкое вино.

— Ну и отлично. Мне вовсе не хотелось бы доставить вам неприятность, — заметил он. — Я знаю, американцы порой не воспринимают европейских реалий. Ведь я родился на этой стороне Атлантики, и иногда мне хочется считать себя европейцем, но, боюсь, что это слишком претенциозное желание, потому что на самом деле я стопроцентный американец и целиком связан с Соединенными Штатами. А если уж говорить об Америке… — Его легкая речь не могла не производить впечатления. — …то, скажите, Стив действительно уехал туда по личным делам? Мне сказали об этом на Милк-стрит, но я подумал, что это следует проверить у вас, прежде чем предупредить Эмили и детей о его возможном визите.

Я достаточно сдержанно упомянула о братьях Стива и неопределенно намекнула на какие-то семейные неприятности. Люку и Мэтту я уже послала телеграмму с просьбой подтвердить приезд Стива любому, кто проявил бы любопытство, и думала, что обман не будет раскрыт во время пребывания Сэма Келлера в Лондоне.

— О, это очень плохо, — заметил мой хозяин, глядя на меня с глубокой симпатией. — Это должно очень тревожить Стива.

Появился официант с вином, показал нам этикетку и раскупорил бутылку на наших глазах. Я вертела в руках салфетку, раздумывая над тем, поверил мне Сэм или пет.

— Что привело вас в Лондон, господин Келлер? — спросила я, меняя тему разговора, как только нашла это приличным.

Он попросил меня называть его Сэмом.

— О, как это ни досадно, — вздохнул он, — но я приехал, чтобы ликвидировать отделение банка на Милк-стрит.

Мне уже приходилось слышать о том, что американцы вывозили свой капитал из Лондона, но все же это меня задело. Воздержавшись от естественного замечания о крысах и тонущих кораблях, я сухо заметила:

— Стало быть, Корнелиус поднимает свой подъемный мост через атлантический ров.

— Не поймите нас неправильно! — беспечно возразил он. — Если Америка захочет предоставить военный заем, то мы будем в самых первых рядах синдиката. А пока всего лишь обычная предосторожность, чтобы избежать всякой опасности конфискации капитала.

— Германским правительством в Вестминстере!

Он рассмеялся, как бы делая комплимент моему чувству юмора.

— Бредовая мысль, не правда ли? — добродушно согласился он. — Но Нэйлу, разумеется, приходится учитывать любую возможность… Однако довольно говорить о политике, не так ли? Достаточно того, что мы читаем о ней каждый день в прессе. — Он с улыбкой поднял бокал: — За Англию! — сердечно проговорил он, выпивая свое немецкое вино.

— За всех тех американцев, которые понимают, что ни один человек на земле не является островом и что нет таких рвов, через которые нельзя было бы перекинуть мост.

Я могла бы и промолчать. Ни один мускул на его лице не выдал ни малейшего волнения. Вместо этого он сказал, поставив на стол бокал:

— Вы должны рассказать мне о ваших детях — может быть, при вас случайно есть фотография Элана? Он похож на Пола? — А затем, восхитившись их сходством, он проговорил с искренностью, в которой у меня не было оснований сомневаться: — Пол был великим человеком. Я всем обязан ему. Мне хотелось бы когда-нибудь повидаться с вашим сыном и сказать ему о том, каким великим человеком был его отец.

Я была тронута. Секундой позже я поняла, что он на это и рассчитывал. Он поставил точный диагноз моей враждебности и сыграл козырной картой, чтобы ее нейтрализовать. Я отметила его ловкость, отдавая дань уважения одного большого мастера другому, и попыталась разгадать его следующие ходы в сложной шахматной партии наших жизней.

— Я уверена, что ваш друг Корнелиус разделяет ваше мнение о Поле, — заметила я. — Он ведь считает Пола своим отцом, не так ли?

— О, вовсе нет, — отвечал Сэм, — я бы этого не сказал. В последние годы Нэйл стал проявлять большой интерес к своему настоящему отцу — он даже купил ему ферму в Огайо.

Я подумала о том, не должно ли это удивительное сообщение уверить меня в том, что у Корнелиуса нет причин ревновать к Элану.

— Я думала, что Корнелиус питал некое мистическое чувство к Полу, — сказала я, цитируя собственные слова Сэма Келлера.

Он цитаты не узнал.

— Да, сначала он ему слепо поклонялся, — как, впрочем, и все мы. Но со временем стал думать о том, что его жизнь является зеркальным отражением жизни Пола. Однако они, знаете ли, были достаточно разными, и теперь Нэйл вполне созрел, чтобы принять и приветствовать это различие.

— Приветствовать? Вы хотите сказать, что он считает себя лучше Пола?

— Этого я не сказал. Но у Пола — как велик бы он ни был — были и свои слабые места. Однако Нэйл унаследовал не все его слабости. Например, он преданный семьянин, верен своей жене, любит сестру и прекрасно относится к детям…

Последовал приторный панегирик. Когда мы покончили с первым блюдом и нам подали второе, мне это так наскучило, что я попросила:

— Расскажите мне о нимбе вокруг его головы. Большой ли он? И моет ли он свои крылья каждый вечер, или же только по воскресеньям?

Сэм рассмеялся.

— Я слишком его разрекламировал? Мне просто хотелось показать вам оборотную сторону медали, так как я вполне могу себе представить, какое мнение о нем могло у вас сложиться со слов Стива.

Наконец-то мы снова вернулись к Стиву. Я смотрела, как официант доливал вино в наши бокалы, и пыталась отгадать, что последует дальше.

— Не все ли вам равно, что я думаю о Корнелиусе? — беспечно спросила я Сэма.

— Мне это безразлично, но Нэйл хотел бы, чтобы вы не думали о нем плохо. По правде говоря, есть еще и другая причина моего появления в Лондоне. Я приехал не только для того, чтобы запереть дверь дома шесть на Милк-стрит. Я должен предложить вам оливковую ветвь мира от имени Нэйла.

— Как это мило со стороны Корнелиуса! — заметила я. Еда больше не лезла мне в горло, но я продолжала тыкать вилкой в жареный морской язык и заталкивать в рот вареный картофель. — Обожаю оливковые ветви! Как же выглядит эта конкретная оливковая ветвь?

— Я говорю серьезно, Дайана, — проговорил Сэм с сосредоточенным видом. — Нэйл исполнен лучших побуждений. Разумеется, когда он был еще ребенком, он затаил на вас зло, потому что вы исковеркали жизнь Сильвии, но он был тогда слишком мал, чтобы понимать, что в действительности представляет собою жизнь. И, разумеется, у него некоторое время было двойственное чувство к Элану, но потом Пол сделал его своим наследником. А затем произошла вся эта история с Эмили. Теперь он понимает то, что давно было ясно и вам, и мне — Эмили и Стиву не следовало жениться и теперь Эмили более счастлива, чем когда-либо с ним. Сейчас, когда Стив воспользовался вашими деньгами, чтобы утвердиться самостоятельно и дать нам по зубам — а уж поверьте мне, мы могли бы сказать по этому поводу свое веское слово, — он понимает, что вы любите своего мужа и готовы сделать для него все. Да что говорить, Нэйл даже как-то сказал, что хотел бы, чтобы Алисия в подобной ситуации отнеслась к нему так же! Действительно, Дайана, на Нэйла это проявление смелости произвело очень сильное впечатление. Он говорил, что это позволило ему понять, что вы одна из людей Пола, как и все мы. И он не перестает восхищаться тем, что вы, как и все люди Пола, безошибочно понимаете, когда нужно прекратить операции. — Он замолчал. Старший официант хотел было подойти к нам, но потом направился к соседнему столику. — Да, — вздохнул Сэм, с невинным удовольствием разглядывая свою тарелку, — этот доверский морской язык лучшая из всех рыб… Итак, что бы там ни было, но речь идет о сделке. Если вы хотите увезти своих детей в Америку, чтобы уберечь их от войны, Нэйл создаст для вас новую косметическую фирму. У меня в кармане лежит письменное предложение — вам остается только поставить свою подпись. Он говорит, что совершенно уверен в ваших деловых способностях и убежден в возможности успешной совместной работы с вами.