— Дайана, что бы тебе вчера ни говорил Сэм, Корнелиус поклоняется Полу, как дикарь тотемному столбу.

— Тогда почему бы Сэму казаться безразличным, почти отвернувшимся от Пола? Это заставляет меня думать о том, не утратил ли Корнелиус каким-то образом свои иллюзии. Видишь ли, Стив, дело в том, что Корнелиус вряд ли мог хорошо узнать Пола. И если он и был его героем, то подозреваю, что поклонялся Корнелиус вовсе не самому Полу, а той силе, которую Пол воплощал.

— Пол был, несомненно, сильным человеком, — согласился Стив, — и, несомненно, ему нравилось создавать у всех впечатление, что он крепок, как сталь. Но, Иисусе! Под этой оболочкой, внутри он был мягким, как масло, разве нет? Разумеется, он прятал все это в себе, но если бы только Корнелиус мог видеть его в день убийства…

В палату заглянула дежурная.

— Пора, госпожа Салливэн, — любезно предупредила она.

— Еще пять минут! — взмолился Стив, и она с улыбкой закрыла дверь.

— Стив…

— Да, в то утро он раскис, как кисель, говорил, что все бросит и поедет вслед за тобой в Англию. Мужчина уже в летах, погнавшийся за девушкой вдвое моложе себя, — прости, дорогая, но именно так я представлял себе все это в то время! И когда я подумал об этой его внутренней борьбе, я решил убедить его воздержаться от передачи тебе того последнего письма, которое он написал…

По мере того как в моем воображении и так, и сяк поворачивался напоминавший сложную головоломку образ Корнелиуса, я видела, как во мраке мягко проступали отсутствовавшие ранее детали.

— Этого письма так и не нашли, не правда ли? — спросила я.

— Да, мы знали, что Пол должен был спрятать его перед смертью и что Мейерс сжег папку с его личной перепиской.

— Стив, этого-то мы как раз и не знаем. А что, если Корнелиус прочел это письмо и понял, что его тотемный столб был обманом?

— Это, конечно, могло бы объяснить несоответствие между тем, что я помню, и картиной, нарисованной тебе Сэмом. Но, Дайана, совершенно исключено, чтобы Корнелиус мог увидеть это письмо. Он даже еще не начал работать в банке «Ван Зэйл», когда был убит Барт Мейерс, и, значит, он никак не мог видеть эту папку.

— Если только она не уцелела, — по моему телу пробежала дрожь, — эта папка с документом о праве собственности на Мэллингхэм, Стив…

Он вскочил с кровати, обнял меня и прижал к себе.

— Успокойся, дорогая. Я знаю, тебя постоянно терзают кошмары в связи с этим проклятым документом, но послушай меня. Если бы эта папка уцелела, я бы давно ее нашел… но если бы я ее каким-то образом не заметил и ее нашел бы Корнелиус, он не мог бы наткнуться на эту бумагу. Никто из нас не знал наверняка, что она в папке, и это лишь подтверждает, что ее могло там не быть. Подумай хоть минуту: неужели ты можешь серьезно предположить, чтобы Корнелиус, получив в свои руки такое оружие, спрятал бы его в тайник, как реликвию, вместе с коллекцией женского белья? Нет, он давно бы уже хватил им нас по голове.

Долгое молчание предшествовало моим тихим словам:

— Да, боюсь, что это такой вопрос, на который нет ответа. Должно быть, ты прав.

— И, разумеется, прав. Если бы ты бросила меня и уехала в Нью-Йорк, Корнелиус измыслил бы дюжину различных способов прибрать тебя к рукам — во всех смыслах этого слова, — но у него нет никакой возможности когда-нибудь отнять у тебя твой дом.

Я стала чувствовать себя лучше. Когда снова пришла дежурная, чтобы выпроводить меня из палаты, я нашла в себе силы спокойно попрощаться со Стивом, и, хотя пообещала прийти к нему опять, он сам попросил меня больше не приезжать.

— От Сэма вполне можно ожидать, что он будет тайно следить за тобой, — сказал он, хотя я и не рассказала ему про историю с «фордом». — Не оставляй ему никаких шансов, Дайана.

Я пообещала писать каждый день. Из лечебницы отправилась домой, и со мной туда же вернулись мысли о Корнелиусе. Его тень плавала на поверхности моего сознания, как масляное пятно на воде. У меня было такое чувство, словно я заболевала смертельной болезнью. На короткое время я забывала о нем, но потом снова чувствовала, как это постоянное отвратительное давление на мою память становилось все сильнее. Я стала думать о том, что мы должны встретиться. Вряд ли действительность оказалась бы более угнетающей, чем судорожные всплески моего воображения.

Я часто думала и о Сэме Келлере, и с интересом читала донесения своего детектива. Сэм был все время занят делами. Он ежедневно приходил на Милк-стрит, уик-энды проводил за городом у своих клиентов, а вечерами тратил много времени на обеды с какой-то американской актрисой, с которой, как говорили, познакомился в Нью-Йорке. Он никогда не напивался и не терял голову. В личной жизни он проявлял осмотрительность, а в делах был безупречен, и, по мере того, как сворачивались дела представительства банка «Ван Зэйл» в Лондоне, я неизменно получала точные и содержательные отчеты о его очаровании и хороших манерах.

«Образцовый протеже Ван Зэйла», — писала я в одном из своих ежедневных писем Стиву.

Я несколько раз замечала маленький «форд», но поскольку больше не ездила в Хэмпстед, его водитель сэкономил много горючего. Мой шофер Джонсон проявлял слишком уж большой интерес к этой ситуации, и мне пришлось несколько раз резко напомнить ему, что это его не касается.

В конце марта Стиву разрешили вернуться из лечебницы домой, но я по-прежнему избегала появляться в Хэмпстеде, и мы приехали в Мэллингхэм поодиночке. В разгаре весенних дней Элдрид и Элан вернулись из школы домой. Стив выглядел лучше, но оставался очень подавленным, и, как ни старался с этим бороться, я чувствовала его мрачное настроение. Доктор велел ему оставаться в Мэллингхэме еще месяц, прежде чем приступить к работе, но я понимала, что он считал дни, мечтая поскорее вернуться в офис. А, кроме того, его одолевало желание выпить. Меня все тревожила мысль о том, как он справится с серьезными проблемами банка, ожидавшими его в Лондоне, когда Сэм Келлер нанес ему удар ниже пояса.

В популярных газетах появилась фотография.

Это был монтаж, подделка. Старую фотографию, на которой были мы со Стивом, наложили на фотографию Хэмпстедской лечебницы, а из подписи было ясно, что Стив в ней лечился. Слово «алкоголизм» не фигурировало, но поскольку мы всем говорили, что Стив в Америке и поскольку его привычка к выпивке уже давно стала предметом сплетен, только идиот мог бы не понять, что имелось в виду. Увидев эту фальшивку, я сразу поняла, что последствия окажутся катастрофическими.

Джонсон признался, что человек, ездивший на «форде», дал ему сто фунтов за то, что он назвал адрес, по которому единственный раз возил меня к Стиву. Я сразу же уволила Джонсона, но это ничего не могло изменить. Причиненное им зло было непоправимо. Стив находился в состоянии яростного гнева.

— Я в суд на него подам! — кричал он, отказываясь меня слушать, когда я говорила, что, подняв шум, мы только усугубим наше положение. Не терпевшие никаких сцен англичане немедленно сделают вывод, что Стив запил снова. Он не хотел ничего слышать. — Я должен что-то сделать. Я буду разорен, если не добьюсь публичного извинения…

Он был слишком далек от реальной действительности. Я пыталась его урезонить, но он сказал мне, чтобы я оставила его в покое. Этот ужас продолжался. В конце концов, я решила выйти в сад, чтобы успокоиться, но едва переступила порог, как услышала шум мотора и, подбежав к гаражу, увидела Стива за рулем «даймлера» с полбутылкой виски на заднем сиденье машины.

— Стив, прошу тебя! — разразилась я слезами. — Пожалуйста, будь благоразумен… пожалуйста, никуда не уезжай!

Он был неумолим. Он решил ехать в «Савой», чтобы заставить Келлера официально заявить о том, что фотография была фальшивкой.

Я попыталась вытащить из замка ключ зажигания, но Стив отстранил меня, вывел машину из гаража и покатил по аллее на дорогу.

Последовать за ним я не могла, так как другого автомобиля в Мэллингхэме не было. Машинально пробежав за ним несколько шагов по лужайке, я в отчаянии опустилась на землю и плакала, пока рядом со мной не появился Элан.

— Что мне делать? — рыдала я. Мне было стыдно своих слез перед сыном, но я не могла совладать с собой. — Господи, что же мне делать?

— Ты ничего не можешь сделать, ровно ничего, — резко сказал Элан, протягивая мне платок и обнимая за плечи.

Элану было шестнадцать лет. Хотя я зачастую считала его уже взрослым, он был еще школьником, и, страшно боясь оказаться ему в тягость, я сделала все, чтобы овладеть собою.

— Я должна быть благоразумной, — проговорила я, наконец, ровным голосом, — и реалистичной. — Рухнули все мои надежды на то, что Стив достаточно поправился, чтобы спасти свою репутацию. Но мы все же должны были найти какой-то выход. Спокойное затворничество в Мэллингхэме, мирная сельская жизнь…

— Боже мой, это так возмутительно! — проговорил Элан.

— О, Элан, дорогой мой…

— Прости меня, мама, но я страшно зол на него, и, когда он вернется, я прямо скажу ему об этом. Все это очень плохо для тебя и еще хуже для детей, — жестко добавил Элан.

— Но, Элан, он же болен — он ничего не может с собой поделать…

— Все это началось, — не слушая меня, продолжал Элан, — когда ему в голову пришла мысль стать королем Сити. Ему не следовало уходить из банка «Ван Зэйл».

— Дорогой мой, ты не должен позволять себе критиковать его, ничего не понимая в банковском деле!

— Да я и не хочу ничего о нем знать! — выкрикнул Элан, разгорячившись до предела. — Лично я считаю, что гонка за деньгами ради самих денег нравственно недопустима, а как идеология — просто непристойна!

— Да, дорогой, — беспомощно согласилась я. — Да.

— Как можно говорить о красоте, об искусстве, о мире. И… о, проклятие! — в отчаянии воскликнул Элан. — А ведь на протяжении всей своей истории человечество стремилось к красоте и миру.

Вскочив на ноги, он яростно сунул кулаки в карманы и зашагал через поляну к дому.

Войдя за ним в библиотеку, я увидела его за небольшим радиоприемником, подаренным мною ко дню его рождения.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного. Все те же разговоры о Гитлере. — Он выключил приемник. — Мне очень жаль, мама… я не должен был так уходить от тебя.

— Я зашла, чтобы поблагодарить тебя за то, что ты меня успокоил. — Я поцеловала Элана и ровным голосом добавила: — Мне жаль, что все это так тебя расстраивает.

— Все потому, что я не могу видеть тебя несчастливой…

— Я понимаю.

Я поцеловала его снова и вышла в холл, куда мы недавно перенесли телефон. Я подумала, что стоило предупредить Сэма, чтобы избежать неотвратимой сцены, но, когда позвонила в «Савой», мне сказали, что господин Келлер утром выехал и сел на пароход в Саутгемптоне.

Я долго раздумывала над тем, что случится, когда Стив поймет, что птичка улетела, но тревога моя была напрасной. Стиву не суждено было доехать до «Савоя». Он пил до самого Ньюмаркита, и, в конце концов, на совершенно пустом участке дороги потерял контроль над машиной и врезался на всем ходу в дерево.

Глава шестая

Когда я приехала в больницу, он был еще жив. У него были сломаны четыре ребра, позвоночник и сильно повреждены внутренние органы. Голова была забинтована, повязка закрывала и часть лица, но Стив был в сознании. Когда я вошла, он попытался улыбнуться, но это оказалось слишком трудно.

Я поцеловала Стива, взяла его руку и нашла в себе силы сказать:

— Поправляйся поскорее, чтобы мы могли увезти тебя в Мэллингхэм и там выходить как следует.

— Я так хотел бы этого, — проговорил он и шепотом закончил: — Мне очень жаль, Дайана. — Я продолжала держать его руку. Немного погодя он заговорил снова: — Мне прекрасно жилось здесь, в Англии. Ты… дети… и ничего другого. Как глупо разрушать все это…

— Все это будет, Стив, там, в Мэллингхэме.

— Мэллингхэм, — продолжал он, и казалось, что это слово уводило его куда-то, отклоняя и наш разговор в какое-то более мрачное, непроглядное русло. — Ах, Дайана, Мэллингхэм это как банк. Он нереален, не воплощен во плоти и крови. — Стив кашлянул и стал задыхаться. На рубашке появились мелкие пятна крови, и сиделка подошла ко мне, чтобы вывести из палаты. Но я не могла отойти от кровати, так крепко он вцепился в мою руку, да я и сама даже не пошевелила пальцами, чтобы ее высвободить. Я уже не надеялась, что он сможет заговорить снова, но, когда ему стало чуть легче дышать, он прошептал: — Мне лучше, да?

— Лучше…

— Я люблю тебя больше, чем раньше.

— Да, — ответила я, — и я тебя люблю, как никогда. Ты выкарабкаешься, Стив! Ты победишь!