Именно тогда я оправилась после сокрушительного удара, каким было для меня его решение о разрыве. Именно тогда поняла, что, хотя сам он ошибся, решив покончить с нашей связью, я не должна усугублять его ошибку согласием с этим решением. Теперь уже было неважно, что думал Пол. Это не имело значения. Я знала, что ему было хорошо со мной в Мэллингхэме, а когда в мои руки вложили Элана, по мне прокатилась волна горечи от проигрыша. И тогда я поклялась себе: любой ценой выиграть то, чего желала больше всего на свете.

«Я верну Пола себе», — объявила я Хэрриет, возвращаясь через десять дней из больницы с сыном, и когда она в ужасе воскликнула: «Но вы же не сможете!», я долго смеялась, пока на мои глаза не навернулись слезы, и потом твердо сказала: «Смогу!»


Я сняла большую старомодную квартиру в Саут Кенсингтоне и предложила Далси с ребенком поселиться со мной. К этому времени расстались Джоан с Эдди, срок аренды их квартиры истек, и Далси было нужно пристанище, и притом с присмотром за ребенком, а мне была нужна экономка и нянька. Нам обеим недоставало Седрика, Робина и Хэрриет, но я подумала, что пришло время расстаться с вульгарным Челси, а скоро, когда мы удвоили наши усилия по привлечению сливок общества в свой салон в Мейфейре, и Хэрриет переехала в более респектабельный район.

Решив, что моя продукция должна быть рассчитана главным образом на аристократию, я поняла: надо начинать свое дело с открытия салона. Пол убеждал в необходимости массового производства, но массовый рынок уже был переполнен различными лосьонами и кремами, от средств для укрепления волос до питательного крема для грудей, и дешевыми духами, которых можно было ожидать от фирм, чья продукция редко стоила больше нескольких пенсов. Я же хотела быстро сделать много денег и не видела перспективы большой прибыли от продажи лавандовой воды по два пенса за флакон. Кроме того, купив у конкурирующей фирмы флакон лосьона для кожи и проведя сравнительный анализ, я убедилась, что так называемые волшебные свойства этого эликсира красоты обеспечивает смесь простой воды, этилового спирта из зерна, борной кислоты и отдушки. Как хитроумно ни сбалансировать эти ингредиенты, стоимость материалов не может поднять цену выше трех пенсов за флакон. В розничной продаже цена этого лосьона была бы не больше девяти шиллингов.

— Вот и вся мораль этой сказки, — сказала я Хэрриет, и мы рассчитали, что с учетом затрат на рабочую силу, распространение, дорогостоящую упаковку и на рекламу, мы все равно не сможем продавать нашу продукцию оптом с прибылью больше двадцати пяти процентов.

— Мораль та, — согласилась Хэрриет, подтверждая мою теорию, — что не следует стремиться на массовый рынок, где прибыль от продажи косметики составляет всего несколько пенни, а нужно найти тех немногих покупателей, которые держат в кармане несколько пенсов только для чаевых мальчикам-посыльным.

Обратившись к многочисленным агентам по продаже недвижимости, я подыскала подходящее помещение в центральной части Мейфейра. Первый этаж был переоборудован под салон, а верхние под офис, и после долгих споров о внутреннем оформлении салона мы остановились на стиле версальских залов и борделей Тулуз-Лотрека. Нашей изюминкой были золотые зеркала. Было полно ненавистного мне розового цвета, но Седрик сказал: «Это же так женственно, дорогая» — и мне пришлось согласиться на обивку из пыльно-розового бархата, придававшую чувственную красоту золоченой мебели и репродукциям насыщенных страстью картин Рубенса тоже в золоченых рамах. Ковер, к моему сожалению, был светло-голубого цвета. Правда, этот цвет напоминал мне Кембридж — и это было единственным, что скрашивало эту неприятность. В окружении этого изобилия пастельных тонов нашим клиенткам делали маникюр и массаж, укладывали волосы, накладывали пластыри на позвоночник. Трое специалистов-консультантов по макияжу, которых мы за большие деньги переманили с Оксфорд-стрит, Бонд-стрит, а одна была настоящей парижанкой, что являлось нашей настоящей победой, раскрашивали женские лица. Парижанка в течение многих лет была личной горничной матери Хэрриет, и, когда Мэрчионес под Рождество умерла, Хэрриет ухитрилась уговорить горничную, чей талант в области укладки волос долгие годы был едва ли не символом дома Хэрриет, приехать к нам.

На этих специалистов было возложено бремя воплощения наших теорий в практику, и мы во многом следовали их рекомендациям. Сначала мы делали основной упор на шампунь и средство для укрепления волос, имевшие в своем составе мыло, а также на соли для ванн с тремя различными запахами, но скоро сосредоточились на средствах для ухода и питания кожи, особенно на нашем креме для кожи, который по моему настоянию должен был содержать как можно меньше жира. Приходилось работать долгие часы, прежде чем получалась правильная комбинация, но собственно изготовление препаратов было не трудным. Трудность состояла в том, что запах должен был быть не только уникальным, но и неотразимым.

Пришлось позаимствовать Дополнительные деньги у Хэла, чтобы организовать сенсационную рекламу, которую, я уверена, наш салон вполне заслуживал, и я решила не ограничивать себя каким-то одним символом. В дополнение к платной рекламе в журналах друзья Хэрриет из «Иллюстрэйтед Ланден Ньюз» поместили о нас восторженную заметку на странице «Мир женщин», а сама Хэрриет использовала все свои аристократические связи, чтобы ввести клиентов в наш салон через светло-голубую Георгианскую парадную дверь. Салон заработал, порой с переменным успехом, раскачиваясь на волнах конъюнктуры, но оставался на плаву, и, когда за полгода триумфально вышел на гребень волны, мы с Седриком набили нашими товарами большой чемодан и отправились завоевывать провинцию. Я считала, что нужно было начать с поиска выходов на оптовые продажи в Уэст-Энде. Но Седрик располагал достаточным опытом сбыта косметических товаров, чтобы понимать: прежде, чем нас примет один из самых фешенебельных магазинов Лондона «Харродз», нам придется завоевать репутацию в провинциальных городах.

Бизнес отнимал у меня больше времени, чем когда-либо раньше. Мне приходилось входить во все его детали, и все время, кроме часов сна, я занималась самыми различными проблемами, от вопросов вкуса — например, решала как рекламировать косметику для глаз, до чисто производственных дел, например, принимала решения о расширении мощностей лаборатории, или нанимала первоклассного химика для улучшения качества губной помады. Губную помаду было производить легче всех других косметических средств во многих отношениях. Основная рецептура была простой, а мода диктовала всего три оттенка — светлый, средний и темный. Но эта продукция содержала вредные вещества, и мне хотелось оградить женщин от возможных неприятностей.

В конце концов, когда мои духи начали приносить настоящие деньги, я выдвинула идею о том, что женщины-модницы должны менять духи одновременно со сменой платья, а поскольку мои клиентки меняли платье три-четыре раза в день, это, естественно, привело бы к расширению продажи духов. Я предложила «Геру» для строгого английского костюма, «Артемизу» для послеобеденного платья и «Афродиту» для вечернего туалета, и мы скоро уже покупали небольшой склад, который можно было превратить в фабрику.

Ньюкасл-на-Тайне восстал против нас, однако, Бирмингем последовал примеру Манчестера, и Седрик уже облизывал губы при мысли об Уэст-Энде. К концу 1925 года мне уже больше не приходилось брать ссуды, и в круговерти торговых симпозиумов, совещаний по рекламе, маркетинга и научных исследований, перестройки склада и салона, работы с персоналом и клиентурой, я начала смутно понимать, что не только достигла поставленных целей, но и твердо встала на путь к своей полной независимости.

К тому времени я написала много писем Полу, и много получила в ответ, но настоящая переписка была возобновлена лишь после очень тяжелой работы и разочарований. Когда в марте 1923 года родился Элан, я снова написала Полу. Твердя про себя, что теперь я не просто оставленная им любовница, а мать его единственного сына, я подумала: мне легко будет написать искреннее письмо, но у меня ушло три дня, прежде чем удалось найти приятный, нейтральный стиль, который не мог бы вызвать у него тревоги.


«Дорогой Пол, — писала я. — Элан появился на свет пунктуально двадцать седьмого марта и весил семь фунтов и одну унцию. У нас обоих карие глаза, но, когда мне его показали, я увидела, что он каким-то чудом оказался голубоглазым. Но цвет глаз наверняка изменится, и доктор сказал — это совершенно невероятно, чтобы я произвела на свет ребенка с генетическими отклонениями. За ним присматривает моя экономка, но раньше, чем она окончательно выбьется из сил, я приглашу Мэри, дочь миссис Окс, в качестве постоянной няньки на время моей работы. Это будет для нее повышением, так как до сих пор она служила приходящей няней, хотя Бог знает, сможет ли эта ее должность у знаменитой Дайаны Слейд сравниться по респектабельности с ее теперешним местом в аристократической семье графства Суффолк! Однако хватит о тривиальных житейских делах. Не буду писать и о ходе бизнеса, так как эту тему лучше оставить для деловой переписки, но если Хофстедт и Бейкер по-прежнему продолжают хныкать, называя меня некомпетентной и неспособной работать из-за беременности, то, уверяют вас, что могу выставить их в куда более неприглядном свете, чем они выглядели до сих пор. Когда у меня будет время стереть пыль с фотоаппарата, я пришлю вам несколько фотографий Элана. Он весь розовый и очень забавный. Ваша Д.»


Я, разумеется, уже наснимала две катушки пленки, но решила не топить Пола в приливной волне материнских восторгов. Мой отец всегда говорил, какими скучными казались ему женщины, постоянно разглагольствующие о радостях материнства, а я ведь хотела заинтересовать Пола, а не наскучить ему.

Его ответ на это мое письмо был приятным, но сдержанно вежливым, как если бы эта новость сделала его, против обыкновения, неспособным на отвечавшие обстоятельствам более теплые слова. Он писал, что очень рад моему хорошему самочувствию, и в чисто викторианском духе выразил надежду на то, что роды не были для меня слишком тяжелым испытанием. Он был рад узнать, что ребенок расцветает. После этого замечания он не знал, что добавить, хотя и заметил: было бы «неплохо» взглянуть на фотографию. В конце письма стояла подпись: «С любовью. Пол».

Я послала ему несколько фотографий, по две в каждом из нескольких писем, но в ответ пришли только короткие подтверждения их получения. Однако, после того, как я с ледяной куртуазностью уведомила Пола о предстоявших крестинах Элана, я получила заказную бандероль с серебряной крестильной кружкой. К нему не было приложено ни визитной карточки, ни хотя бы короткой записки.

«Проклятый американец!» — воскликнула я, швырнув в гневе кувшин об стену, но потом вспомнила, как настойчиво предупреждал меня Пол, что никогда не признает Элана, и поняла: это кружка была символом его расположения ко мне.

Успокоившись, я выбрала самые лучшие из последних фотографий, увеличила их и отправила в Нью-Йорк вместе с листком бумаги, на котором написала:


     Torquatus volo parvulus

     Malris e gremio svae

     Porrigens teneras manus

     Dulce rideat ad patrem

     Semihiante labello.[16]

Обратной почтой пришла записка со вторым стихом из поэмы Катулла, восхваляющим младенца. Я улыбнулась. И тут же послала Полу очередные фотографии, еще несколько выдержек из латыни и отвечавшую обстоятельствам эпиграмму на греческом языке, а в последовавшей изящной, но прохладной, строго неэмоциональной переписке мы обсуждали роль хора в греческой драме, построение фиванских пьес, истинный смысл «Лисистраты», сократовскую концепцию демократии и гомосексуализм Александра Великого. Устав от греческого языка, мы обратились к влиянию Катона на Марка Юния Брута, к добродетелям Суллы (я утверждала, что у него их нет), к мистическим свойствам «De Revum Natura»[17] Лукреция, к взглядам Вергилия на пчеловодство, к философии Марка Аврелия и к сексуальным склонностям Гая Юлия Цезаря (я высказывала предположение о том, что знаменитый инцидент в Вифинии был просто случайностью, раздутой его врагами до мифологических размеров). В конечном счете мы устроили друг другу письменные экзамены, чтобы проверить нашу эрудицию. Это было очень забавно и сильно освежило мои знания в области античной литературы и истории.

Он вежливо осведомлялся об Элане и порой несколько странно комментировал фотографии. Видимо, он действительно не имел понятия о том, что можно спросить или сказать о сыне, и его сдержанность вызывала во мне ощущение какого-то «протеевского конфликта», затуманившего его ясный, острый ум. Однако я была полна решимости оставаться терпеливой, так как знала: раз он согласился с тем, что я играла какую-то роль в его жизни, мне следовало продолжать его завоевывать.