– Я обедаю с Тео. Он носится с какой-то идиотской идеей «одолжить» тебя «Метро-Голдвин-Мейер» только потому, что Мейер предложил за тебя неприлично огромную сумму. Если он начнет играть в подобные игры, ты скоро станешь звездой второсортных фильмов.

– Но почему он собирается перевести меня на другую студию? – охнула Валентина, с силой сжимая трубку. – Я думала, он в восторге от «Гефсиманских врат», а съемки «Женщины в алом» идут как по маслу.

– «Гефсиманские врата» выйдут на экран только через полгода, и я отверг все предложенные Тео сценарии. Он просто пытается надавить на меня. Не паникуй! У меня есть пьеса, словно созданная для тебя. Стоит Тео ее увидеть, и он оставит все эти глупости насчет твоего перехода на другую студию.

Тео был немедленно забыт.

– А что это? Историческая драма? Хорошая роль?

– Комедия, – пояснил Видал и, услышав ошеломленный возглас, широко улыбнулся. – Не волнуйся. Ты вполне справишься с ролью. Пора расправить крылышки и попробовать свои силы в другом амплуа.

– Тео никогда не согласится, – в отчаянии пробормотала она. – Он видит во мне только роковую женщину, а не комедийную актрису.

– Ты настоящая актриса, – резко возразил Видал. – И можешь стать такой, какой пожелаешь.

– Я хочу лишь быть с тобой.

– И будешь, через несколько часов.

– Но я хочу быть с тобой всегда, – с внезапной грустью шепнула она, страстно пытаясь объяснить, что больше всего на свете мечтает быть его женой.

– Я люблю тебя, – сказал Видал, зная, что не смеет задать Валентине вопрос, который она так жаждала слышать. – Приготовься столкнуться с огромной толпой. На премьеру соберется весь мир, и все будут стремиться увидеть только тебя.

Валентина медленно положила трубку. Помнится, она свято верила, что никогда не попросит большего, чем может дать Видал. Но сейчас, когда их взаимная любовь росла и крепла с каждым днем, казалось просто невероятным, что он все еще женат на ком-то другом. На женщине, которую он не любит, которая не разделяет его страсти к работе. На женщине, о которой он никогда не упоминал.

Девушка начала одеваться. Сегодня она обедала с Лейлой в ресторане отеля «Беверли-Хиллз». Она уже давно выехала из отеля и теперь жила в длинном одноэтажном доме с пологой крышей, вдали от нагромождения фешенебельных особняков. Она любила уединение и не имела ни малейшего желания быть частью модной компании и посещать бесконечные вечеринки и сборища. Кроме того, удаленность дома позволяла сравнительно легко встречаться с Видалом без лишних свидетелей.

Однако сегодня отель был явно неподходящим местом для обеда, поскольку все только и говорили о ее дебюте. Они ушли рано, и Лейла, измученная теми же сомнениями и страхами, что терзали Валентину, с радостью согласилась поехать с ней на побережье и немного посидеть на пустынном пляже.

– Ты, случайно, не знаешь, что стряслось с миссис Ракоши, Лейла? – спросила она, подтянув к подбородку колени и наблюдая, как огромные буруны с шумом накатывают на мокрый песок, оставляя клочья белой пены.

Лейла пожала плечами.

– Ничего стоящего внимания, – ответила она, ловко запуская в море камешек.

– Она больна, Лейла, – нахмурившись, объяснила Валентина. – И уже давно. Поэтому и проводит столько времени вдали от Голливуда.

– Может быть, у нее туберкулез? – задумчиво протянула Лейла. – Насколько я знаю, это единственная болезнь, при которой люди вынуждены подолгу жить в Швейцарии. Именно туда так часто ездит миссис Ракоши, не правда ли?

– Да, кажется. Впрочем, я не уверена.

Валентина подхватила горсть песка и начала медленно пропускать его сквозь пальцы. Если у Карианы действительно туберкулез, это вполне объясняет нежелание Видала говорить о ее болезни. Однако туберкулез излечим. И когда Кариана поправится, Видал попросит развода и им не придется скрываться, постоянно опасаясь разоблачения.

Чем дольше она размышляла над этим, тем больше убеждалась в правоте Лейлы. Многие люди по-прежнему считали туберкулез постыдной болезнью, и если бы Кариана решила лечиться в американском горном санатории, это немедленно стало бы общим достоянием. Швейцария же, помимо лучших докторов в мире, гарантирует еще и полную секретность.

Лейла сочувственно смотрела на подругу. Со времени съемок «Королевы-воительницы» они оставались добрыми друзьями, и Лейла была единственной, кто знал об истинных отношениях между Видалом и Валентиной.

– Видал намеревается подать на развод? – нерешительно спросила она.

Валентина судорожно стиснула колени руками.

– Нет.

Лейла прикусила губу, прекрасно сознавая проблемы, о которых Валентина, очевидно, пока не успела подумать.

– Так больше продолжаться не может, – тихо сказала она. – Конечно, адюльтер в этом городе не редкость, но все сходит с рук до тех пор, пока не станет известным публике. Тогда наступает конец любой карьере. Даже такой блестящей, как у Видала.

Валентина почувствовала укол тревоги. Если бы любовь к Видалу означала закат собственного блестящего будущего, она ни о чем не пожалела бы. Главное в ее жизни – Видал. Ей просто не приходило в голову, что карьера Видала тоже может потерпеть крах, если их любовь станет достоянием гласности.

– Это смешно! – резко бросила Валентина. – Здесь, в Голливуде, каждый день женятся и разводятся сотни людей.

– Ну да, дорогая, но при этом все делается по закону. Никто не бросает вызов обществу. Они обращаются в суд.

– Ну да, а потом снова женятся и снова разводятся. Видал и я… мы не из таких. Никто из нас не собирается искать чего-то на стороне. Мы всегда будем вместе.

– Но не в Голливуде, если вы не женаты, – недовольно пробормотала Лейла.

Остаток дня Валентина раздумывала над словами подруги. Одеваясь на премьеру, она продолжала перебирать в памяти разговор и не могла не признать, что Лейла сказала чистую правду. Не понадобилось много времени, чтобы понять лицемерие мира, в котором ей приходилось теперь жить. Здесь дозволялось все – наркотики, алкоголизм, измена, разврат, гомосексуализм. Обитатели страны грез увлеченно предавались любому пороку, при том условии, конечно, что правда стараниями репортеров светской хроники не дойдет до членов многочисленных женских клубов Библейского края[17]. И тогда входил в силу проклятый параграф, набранный мелким шрифтом, который мог за день-другой «погасить» блеск любой звезды.

Валентина оглядывала себя в трельяж туалетного столика. Волосы забраны в узел на затылке, оттеняя бледность лица. Платье из серебряной парчи с глубоким вырезом, доходящим на спине почти до талии, чувственно льнет к телу. Сегодня нет места мрачным мыслям! Сегодня решающий вечер в ее жизни!

Видал в белом галстуке и черном фраке безупречного покроя стоял на пороге: высокий, стройный, с мощными широкими плечами и ленивой грацией хищного зверя.

Валентина, вырвавшись от Элли, так и не успевшей застегнуть молнию у нее на платье, подбежала к нему.

– Ты чудесно выглядишь, Видал. Совсем как аристократ в одном из фильмов Сесила де Милла.

Видал поймал ее и крепко прижал к себе.

– Я и есть аристократ, – сухо сообщил он. – И при желании мог бы поставить перед своим именем с десяток вполне законных титулов.

Валентина вспомнила его портсигар с бриллиантом и выгравированным гербом.

– Почему же ты не сделаешь этого? – удивилась она. – Американцы любят титулы.

– Потому что давно и бесповоротно порвал с той жизнью и не имею ни малейшего желания тащить остатки былого величия с собой в настоящее.

Валентина прижалась к Видалу. Он постоянно изумлял ее. Порой она задавалась вопросом, действительно ли знает о нем хоть что-то.

– Мне все равно, принц ты или крестьянин. Я тебя люблю, – прошептала она, сияя полными невыразимой любви глазами.

– В таком случае, возможно, Элли согласится оставить нас наедине на несколько минут.

– Но я не готова, – в ужасе запротестовала Валентина. – Волосы опять растрепались, и платье даже не застегнуто.

– Это очень важно, – с серьезным видом настаивал он. Мгновенно охваченная паникой Валентина резко вскинулась. Неужели Тео по-прежнему желает передать ее «Метро-Голдвин-Мейер»?

Видал слегка подняв брови, кивнул Элли, и та поспешно вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

– Тео не соглашается, чтобы я снималась в комедии? Ему не понравилась моя игра в фильме «Женщина в алом»?..

– Соглашается, и вне себя от восторга, – пробормотал Видал внезапно охрипшим голосом, расстегивая молнию и целуя Валентину в чувствительное местечко за ухом.

– Но что такого важного ты хотел мне сказать? – недоуменно охнула девушка.

Губы Видала скользнули по щеке, впились в ее рот. Серебряная парча легла сверкающим озерцом у ног Валентины.

– Видал! Нет! У нас нет времени! Я уже опаздываю, а мы должны быть в театре через двадцать минут! Люди ждут, – слабо отбивалась Валентина, поскольку намерения Видала становились все более очевидными.

– Пусть подождут, – пробормотал он, и от этих голодных, почти грубых ноток в голосе у нее по спине пробежал колкий озноб желания, такого же первобытного, как и у Видала. Тео, премьера, бесчисленные звезды, съезжавшиеся в кинотеатр Громена, – все было мгновенно забыто.

Еще несколько минут – и оба остались обнаженными. И пока обезумевшие толпы поклонников визжали и вопили при виде Саттона, Лейлы и Рогана Тенанта, прибывшего в «ланчии», сиденья которой были покрыты шкурами леопарда, исполнительница главной роли и режиссер сплетались в безумных, отчаянных объятиях на полу, не заботясь о времени, безразличные ко всему на свете, кроме друг друга.

– Господи Боже, – прошептала Валентина, не выпускавшая руки Видала с той минуты, как «роллс-ройс» попал в пробку за несколько кварталов до кинотеатра. – Такое всегда творится на премьерах?

Восторженно вопящие поклонники заполонили мостовые, преграждая дорогу автомобилям.

– Слава Богу, нет. Мы должны благодарить рекламную машину Тео за этот зверинец.

Полицейский на мотоцикле пробился к самому «роллс-ройсу», и Видал опустил окно. Шум стоял оглушительный.

– Прошу прощения, сэр. Мы никак не сможем очистить улицу. Боюсь, вам придется идти пешком. Мы постараемся вас проводить.

– Через эту толпу? – охнула Валентина, бледнея.

Видал мрачно кивнул:

– Он прав, Валентина. Если машина продвинется вперед хотя бы на дюйм, мы обязательно задавим кого-нибудь. Держись поближе ко мне и ни на секунду не выпускай мою руку.

Полиция окружила их, как только они вышли из автомобиля. Раздались дикие приветственные крики.

– Ва-лен-ти-на! Ва-лен-ти-на! – скандировала толпа.

– Это, – прокричал Видал, перекрывая шум, – и называется быть звездой!

Валентина, споткнувшись, едва не упала; потерявшие голову люди продолжали напирать на полисменов.

– Но они даже не видели меня на экране!

– Эти пустяки никого не волнуют! И не нужно выглядеть такой испуганной. Улыбайся даже через силу!

Перед лицом Валентины взрывались фотовспышки, почти ослепляя ее. Перед театром были воздвигнуты настоящие баррикады, и неистовые фанаты буквально бросались на них, так что Валентина каждую минуту ожидала, что они, прорвав ограждение, попросту раздавят ее. Со всех сторон тянулись руки, чтобы коснуться новой звезды.

Единственным способом справиться с нараставшей истерией было притвориться, что все это происходит не на самом деле. Просто съемки очередного фильма. Валентина посылала воздушные поцелуи, улыбалась, и толпа окончательно обезумела. Когда они ступили в вестибюль, на улице все еще выкрикивали ее имя.

Тео и эскорт капельдинеров поспешили к ним.

– Ну, видели ли вы когда-нибудь нечто подобное? – восторженно осведомился Гамбетта. – Мы творим историю Голливуда! Сегодняшний вечер не повторится и через тысячу лет!

Видал, привыкший к манере Тео вечно все преувеличивать, просто кивнул, стараясь побыстрее увести Валентину от стрекочущих камер в зрительный зал.

– Пойдем скорее, Тео. Валентина не привыкла ко всей этой шумихе.

– Благодаря всей этой шумихе она станет самой прославленной звездой десятилетия! – справедливо заметил Тео, обнимая обнаженные плечи девушки. Репортеры лихорадочно защелкали фотоаппаратами. – Она так естественна! Ты только послушай их! Все без ума от нее!

– Но они ничего обо мне не знают, – с улыбкой запротестовала Валентина, наблюдая, как Тео выпускает кольца голубоватого дыма.