Нет, мне не хотелось верить, что мои догадки верны. Олег не мог так, Олег так не мог.

— Эй, хватит с ума сходить, — окликнула меня сестренка, — давай я просто одолжу тебе денег, и все. У меня же есть на квартиру.

Я сделала нетерпеливый жест. Сейчас мне было безразлично, где найти деньги, важнее отыскать того человека, который подставил меня. А если его нет? Вдруг просто стечение обстоятельств? Я ошиблась, и это только моя вина, какой-то знак свыше предупреждал, что я заигралась. Пора кончать с этой работой, вот и все. Неважно, что мне доставляет удовольствие общение с разными людьми и нескончаемые прогулки по чужим квартирам.

— Марина, ты что, оглохла? — Лика дергала меня за рукав свитера. — В дверь звонят.

— Кто? — подскочила я.

— Откуда я знаю? — Она выразительно пожала плечами и уставилась на меня во все глаза, когда я на цыпочках прокралась в коридор. — Ты сбрендила?

— Тсс… Я никого не жду. Это от них!

— От кого? — Сестра возвела глаза к потолку, демонстрируя, что ей не нравится моя подозрительность.

Я неожиданно вспомнила Прохоренкова. Да, старик был прав — кругом враги! Ну кого может принести ко мне на ночь глядя? И зачем? Правильно, за деньгами. Наверное, Уклюйко, не дождавшись моего звонка, приехал сам и сейчас начнет требовать задаток. А не получив своего, просто порешит нас с сестрой одним ударом. Ну что за мысли лезут в голову?

Несмотря на очевидную нелепость своих предположений, я не спешила открывать дверь. Вскоре послышался торопливый топот, наверное, лифт отключили и моему незваному гостю пришлось спускаться пешком. Меня вдруг посетила неожиданная мысль.

— Лика, быстро выключай свет!

— Да зачем?

— Он побежал смотреть мои окна.

— Перестань дурить! Кто — он?

— Уклюйко! Или еще кто-нибудь. Ты права, меня подставили, значит, чего-то хотят получить.

— Что с тебя можно получить?

Я сосредоточенно грызла ноготь.

— Марин, что ты как маленькая!

Между тем мне в голову пришла следующая неожиданная мысль, и я бросилась к окну.

— Посмотрим, что это за птица, полюбопытствуем, — бормотала я, взбираясь на подоконник.

Через несколько мгновений глаза привыкли к темноте — во дворе не было ни единого фонаря. Я разглядела маленькую одинокую фигурку, но было совершенно непонятно, кто это. Даже пол определить казалось невозможным. От досады я чуть было не заревела.

Но тут фигурка нагнулась к машине.

— Машину открывает, — догадалась я, — нащупывает замок, наверное.

Лика нервно хихикнула, потешаясь, должно быть, над моими комментариями. Внизу зажглись фары автомобиля, и я едва не брякнулась с подоконника. Это была машина Олега.

— Все-таки Олег, — прошептала я.

— Да какая разница кто! — раздраженно брякнула моя сестрица. — Что ты все паникуешь? Ну Олег так Олег, что из этого? Мало, значит, ему мамашкиных денег!

— Ты опять ни фига не понимаешь! — набросилась я на сестру. — Ведь обидно! Мне четвертый десяток, а какой-то сопляк меня вокруг пальца обвел! Мало того что в постель залез…

— В постель? — У Лики вытянулось лицо, и я вспомнила, что об этой стороне дела я ей не рассказывала.

— Марина, ты успокойся и рассказывай все по порядку, ладно?

Такое же выражение лица было у моей сестрицы, когда она расспрашивала меня о работе. Мне вдруг вспомнилось это — искренний интерес, широко раскрытые глаза, так похожие на мои.

Я заговорила быстро, проглатывая окончания слов, то понижая голос до шепота, то срываясь на крик.

— Олег подвернулся случайно, я просто чувствовала себя одинокой и несчастной, а рядом с ним вспомнила, что я женщина. А он просто воспользовался мной… Хотя тогда мне так не казалось. Я думала… я думала, что нужна ему.

— Но он-то тебе все равно не нужен?

— Нет, — я покачала головой, не замечая, как Лика ловко переключила мое сознание, — мне нужен Егор, и никто другой, понимаешь? А Егор меня не любит.

— Он так сказал?

— Он изменяет мне.

— Ну и что? — удивилась Лика с милой непосредственностью.

— Как это — что? — опешила я. — Ты бы стала терпеть такое? Представь, что твой Леонид возвращается черт-те когда, а ему на сотовый приходят разные сладкие сообщения от дамочек.

— Ну и что? — повторила Лика. — Он ведь остается со мной, так? То есть Егор все еще с тобой, я хотела сказать?

— Пока.

— «Пока», «пока»… А ты бы хотела, чтобы он дал расписку, что это будет вечно? Так не бывает! К тому же, если ты ревнуешь, разберись, что тебя больше волнует — его мимолетное увлечение или если предположить, что он влюбился по-настоящему.

— То есть? — не поняла я.

— Чего бы ты ему не простила — измены по глупости или душевной измены?

Я задумалась, мне никогда не приходил в голову подобный расклад. Я не знала, как Егор мне изменял — постоянно, с одной и той же женщиной или время от времени с разными. К тому же мне было неизвестно, в чем причина этих измен, зачем они были ему нужны.

Я сказала об этом Лике. Она пожала плечами:

— Вот видишь, ты даже не знаешь. Ты вообще уверена, что он изменяет тебе? Мужчины так иногда ведут себя, что кажется, будто ты им не нужна вовсе, а на самом деле это просто их страх оказаться в зависимости.

— Ну ты даешь! — От восхищения я даже присвистнула. — Откуда тебе-то это известно? У тебя большой опыт?

— У меня глаза на нужном месте. И непредвзятость. Просто до встречи с Журавлевым я крутила множество романов, почти не участвуя в процессе душой, понимаешь, что я имею в виду? Я наблюдала, выжидала, экспериментировала.

Я взглянула на Лику по-новому. Моя сестренка, оказывается, не такая уж наивная.

— Ты та еще штучка! Значит, препарируешь мужиков для собственного удовольствия?

— Нет. Просто не хочу страдать.

— Но сейчас же ты страдаешь! Причем по собственной глупости.

— Это не глупость. Я плохо представляю себя в чужой стране, где буду не востребована ни как профессионал, ни как женщина. Журавлев полностью уйдет в работу, я уже поняла, что здесь его сдерживала только наша связь. Там так не принято, и он легко подчинится правилам. К тому же меня бесит сама мысль о том, что я буду выгуливать собачку и нести с собой пакетик и лопаточку, чтобы собирать ее дерьмо.

— У тебя нет собачки, — смеясь, напомнила я.

— Я к примеру говорю. Их менталитет сведет меня с ума, а уезжать туда, чтобы жить в какой-нибудь русской колонии, я вообще не вижу смысла.

Лика говорила серьезно и убедительно, и слез в ее глазах больше не было. Я видела, что она много думала об этом и перебороть себя действительно не может. Вернее, не хочет, потому что это означает лишь одно — стать другой. А нам так тяжело прощаться со своими привычками и комплексами, с удачами и неудачами прежнего «я». Лика — сильная личность, я это вполне сейчас осознавала.

— Но почему тогда тебе не уговорить его остаться? Это ты сумеешь.

— Я знаю, — грустно сказала она, — но он будет несчастен здесь, даже рядом со мной. Я люблю его.

— Так помоги ему, убеди, что и здесь можно остаться человеком.

— Ты не поняла. Я не хочу ломать себя, чтобы уехать с ним. Но его я тоже ломать не хочу!

Я действительно не понимала. Любовь для меня, должно быть, значила что-то другое — близость, откровение, уступки и компромиссы, постоянные компромиссы. А Лика отказывалась от всего этого, любимый был ей дороже самой любви. Я знала, что не смогу вот так отпустить Егора, даже если буду знать, что со мной ему плохо. Это сейчас мной владеет апатия, но я начну действовать, как только увижу его. Я понимала, что это глупо, но сидеть сложа руки и смотреть, как любовь рушится, словно карточный домик, я не могла. Подсознательно я уже готовила себя к бою.

— Давай ложиться? — предложила Лика усталым голосом, и я снова посмотрела на сестру будто на незнакомку.

— Слушай, а ты это ловко! — с восхищением произнесла я.

— Что? — принимая невинный вид, спросила она.

— Разговор перевела. Я и забыла, с чего все началось.

— Вот и хорошо, — вздохнула она.

— Кстати. У меня одна кровать, — вспомнила я, — как ты относишься к однополой любви?

— Я давно ждала этого момента, — томно потянулась она, — к тому же это будет еще и инцест, так забавно и так возбуждающе звучит!

Мы расхохотались, довольные друг другом.

Мы с Ликой лежали в постели, курили и болтали. Наш разговор утратил привкус горечи, отчаянности, теперь мы просто общались, узнавая друг друга. В детстве я была лишена этого — вот так поваляться рядом с сестрой, шутить, вспоминать проказы и придумывать новые. Наверное, с подругами такое тоже случается, но у меня не было ничего похожего. Я чувствовала сейчас себя маленькой девочкой, доверяющей страшные секреты своей однокласснице.

— А как твоя мама относится к Егору? — вдруг спросила Лика.

Мне вспомнился наш последний разговор, слезы на щеках матери и мое желание ударить ее побольнее. Стало нестерпимо стыдно, но теперь я не боялась этого стыда, не глушила его самоуверенностью и цинизмом.

— Она хочет, чтобы я была счастлива, — сказала я.

— Моя тоже. Но у них ведь свое представление о счастье, я поэтому и не рассказывала маме о Журавлеве.

— А папе ты бы рассказала?

— Наверное, — ответила задумчиво Лика.

— Подаришь мне его фотографию? У меня ни одной нет.

— Обязательно.


Утро было заполнено суетой. Лике нужно было в институт, сдавать экзамен, а я торопилась на встречу с клиенткой, хозяйкой двушки в Отрадном. Было непривычно сталкиваться в ванной, видеть в зеркале свою юную, будто пропечатанную на глянцевой бумаге копию. Мы улыбались друг другу глазами.

— Марин, у тебя черный карандаш есть? Ну или коричневый?

— Не-а.

— А светло-коричневый?

— Да нет.

— Ты что, косметикой совсем не пользуешься?

— Редко. Вон тени валяются, помада есть. И пудру мне мама подарила недавно. Бери, если хочешь.

Лика посмотрела на меня внимательно.

— А я даже не представляю, как без краски на свет выходить. Как будто голая.

— По-твоему, я голая? — хихикнула я.

— Нет, но какая-то бледненькая. Тебя ведь если накрасить, королева получится.

Я всплеснула руками:

— Да брось, это ты загнула!

— Вот эти морщинки можно пудрой замазать, глаза поярче выделить. А брови ты не выщипываешь?

— Иногда, — нахмурилась я.

— Оно и заметно. Отрастила бог знает что! Смотреть страшно.

— Не смотри, — огрызнулась я, чувствуя нарастающее раздражение. Мама тоже пыталась раньше привести меня в порядок, да и Лелька любила поэкспериментировать с моим лицом, но потом обе привыкли к тому, что есть. После моей встречи с «колдуньей» я напугала всех: свое прежде девственно чистое лицо стала покрывать слоем косметики, да такой яркой, что издали была похожа на попугая. Но сейчас мои бледные щечки вдохновляли ее на подвиг.

— Нет, правда, давай из тебя красотку сделаем.

— А так я, по-твоему, совсем чудовище?

Сестренка настороженно, исподлобья смотрела на меня, решая, обиделась я или разыгрываю ее. Я прыснула, и она вслед за мной. Но минуты веселого смеха не поубавили желания Лики сделать из меня человека. Она усадила меня перед зеркалом и, пока в духовке разогревались бутерброды к завтраку, самозабвенно покрывала мое лицо пудрой, щекотала кисточками, что-то там колдовала, одним словом. Я боялась раскрыть глаза и увидеть примерно то же, чего добивалась сама с помощью косметики, — симбиоз дешевой шлюхи и пятиклассницы, укравшей у матери тюбик помады.

— Ну любуйся.

Судя по голосу, Лика была вполне довольна результатом.

Я приоткрыла глаза, потом распахнула шире и смелее. Из зеркала на меня смотрела очень знакомая, но в то же время отстраненная, какая-то чужая физиономия. Было совсем не заметно, что я подкрашена, просто поблескивали глаза и ресницы стали погуще, а еще — тоньше нос, выше и отчетливей скулы, тверже подбородок, соблазнительнее линия губ. И бархатная кожа. Сама я так не умела справляться с пудрой. Да что там, ни с чем из косметики я не умела обращаться.

— Ну, сестренка, ты прирожденный стилист! Я даже вообразить не могла, что несколькими взмахами кисточки можно добиться такого! Не скажу, конечно, что я стала красавицей, но, черт возьми, хороша!

Я вскочила и закружила Лику по коридору. Наш заливистый смех разносился по квартире.

— Да уж, стилист, — вдруг погрустнев, сказала сестра, — быть мне экономистом, хоть и созвучно, а совсем не то.

— Зачем? — удивилась я, исподтишка бросая на себя взгляды в зеркало.

— Мамочка, — лаконично объяснила Лика.

— Отбивайся! — посоветовала я, раскладывая горячие бутерброды на тарелки.

Лика налила себе чаю, мне кофе и стояла теперь, меланхолично размешивая сахар в чашках.

— Все-таки мать. Я ей многим обязана, — задумчиво произнесла она. Но в ее голосе не было откровенности.