Напрасно мама говорила, что ее дочь не приспособлена к жизни. Она все сделала как надо. И приехала на автобусе сначала в районный центр, от которого до Раздольного было десять километров, и там поговорила со знающими людьми. Ей указали женщину, которая работала в магазине «Магнит» и каждое утро приезжала на работу на мотороллере. Как раз из Раздольного.

Это и была Маша. Она сказала, что все складывается удачно: по соседству с ней в Раздольном вот уже несколько дней продается отличный дом, причем у хозяина его есть знакомство в районной администрации, так что продажу можно будет оформить очень быстро.

Тоне повезло с этим домом, его строил и обихаживал хороший хозяин. На участке стоял капитальный забор из кирпича и природного камня, взятого здесь же — в полукилометре от дома начинались горы. Высокие, скалистые, впрочем, надежно защищавшие от холодных ветров приткнувшийся у их подножия поселок. Не просто горы, а целая горная гряда, уходящая вдаль и выше, насколько хватало глаз.

Правда, на купленной земле — тех самых пятнадцати сотках — Тоня сажать-сеять не могла. У нее, такой сугубо городской жительницы, не имелось желания и способностей ухаживать за землей. Зато здесь она смогла наконец воплотить в жизнь свою мечту: заняться деревянной скульптурой.

Так получилось, что, закончив в университете художественно-графический факультет, она стала преподавать в художественной школе и почти ничем не занималась на досуге, если не считать парочки акварелей, которые она как-то нарисовала. Накануне свадьбы с Михаилом, когда у нее было приподнято-романтическое настроение.

Потом она стала той самой идеальной женой. Содержала дом, следила, чтобы муж всегда имел чистые наглаженные рубашки. Ходила по магазинам, отыскивая самые свежие и качественные продукты. Быстро разобралась с тем, что мужу нравилось, и старалась ему угодить. И млела от счастья, когда он говорил:

— Надо же, как мне повезло! Я выиграл у однорукого бандита под названием жизнь всего с одной монетки!

Тоня смеялась над его сравнениями:

— Миша, почему жизнь-то однорукая?

— Ну может, и не однорукая, но бандит — это точно!

Помнится, она говорила про студию-мастерскую как раз тогда, когда они строили дом. Но едва Михаил узнал про ее мечту — деревянные скульптуры, как ужаснулся и дальше не захотел слушать.

— Руки в мозолях, порезах!.. Я, между прочим, в детстве пытался резать дерево — нет, это вовсе не женское занятие!

И надо же, первое, что она сделала, — купила в районном магазине набор инструментов для резки по дереву!

Тоня платила лесорубам — совсем небольшие деньги, двести — триста рублей, — и ей привозили из леса огромные причудливые пни или корявые стволы деревьев, из которых она постепенно сотворила у себя на участке целый парк деревянных скульптур. Теперь она обкладывала небольшой бассейн природным камнем, который сама обрабатывала и собирала, сама нарисовала этакий эскиз панорамы а-ля Древний Египет и в свободное время любовно выкладывала его.

Ее просто опьяняло ощущение абсолютной свободы. Она могла делать все, что захочет, ни на кого не оглядываясь. Хотя, казалось бы, никто ведь не гнал ее замуж и никто не требовал такой абсолютной несвободы, какую она испытала, будучи замужем.

Котлован для бассейна вырыл ей сосед Валентин с помощью мини-экскаватора, на котором он работал в небольшом винсовхозе «Элита» на краю поселка.

Обошлось ей это всего в две бутылки водки и пятьсот рублей.

Вообще жить в поселке Раздольный можно было без особых материальных затрат. Основная валюта здесь ходила в литрах того или иного алкогольного напитка, как, впрочем, во многих населенных пунктах провинции.

В отличие от соседей, которые на своих участках разводили картошку, огурцы-помидоры, Тоня посадила газонную травку, которую уже дважды подрезал газонокосилкой другой ее сосед через два двора. Тот вообще денег брать не хотел:

— Покорми да бутылку поставь.

— Вы что предпочитаете, водку или вино?

— Понятное дело, водку, — посмеивался он, — вино у нас свое. И это… давай без выканья, а то я себя чувствую как на экзамене. Соседи — это как в комсомоле: только на ты!

Виноград в поселке Раздольный рос на южном склоне горы Пшад, на искусно устроенных террасах. Урожайность у него была прямо-таки рекордной, если взять в целом по краю. На сравнительно небольшой площади, засаженной лозой, рос виноград, которого вполне хватало на то, чтобы обеспечить потребности винсовхоза в сырье. Вернее, то, что он успевал переработать в сезон. Ведь в поселке было всего полторы тысячи жителей, и почти все трудоспособные работали в совхозе.

Совхоз «Элита» не занимался тем, что разливал вино в бутылки. У него был большой, по-современному оборудованный цех, где производили виноматериал, и специальные машины-цистерны развозили приготовленный сырец по заводам. Причем заводы брали его охотно, прямо с колес, так что благодаря винограду поселок Раздольный процветал. По крайней мере о банкротстве не могло быть и речи, подвалы всех селян были заполнены бочками с этим самым материалом, а директор совхоза мог без особого напряжения средств отправить своих детей на учебу в Лондон.

Жители Раздольного знали, что директор проворачивает какие-то дела на стороне, иначе как бы он жил так шикарно, не стесняя себя в средствах, но при этом он не забывал и о своих работниках, так что ему все прощали.

Некоторые даже оправдывали:

— У него такая работа, что по-другому и не проживешь! Соображать надо, как с кем разговаривать, кому сколько дать. Правильный мужик: сам живет и другим жить дает! Опять же защиту обеспечивает. С таким начальником, как с заботливым отцом, чувствуешь себя спокойно и уверенно.

Тоне рассказывали, что однажды на совхоз пытались наехать любители легкой наживы, рэкетиры, но работники «Элиты» вовсе не были сплошь горькими пьяницами, как о том можно было бы предположить. В основном это были крепкие мужички, которые позволяли себе выпить за столом стакан-другой хорошего вина — уж для себя-то подбирали лучшее! — имели свои дома, машины, какое-то количество денег в чулке у жен и за себя могли постоять.

А главное, они имели работу, которой дорожили. Ведь им было прекрасно известно, что даже в городе не у каждого мужчины есть такая хорошая, надежная работа.

Так вот, эти самые мужчины, узнав о том, что к их директору — человеку достойному и честному, пусть у него и было денег больше, чем у рядовых работников, но их-то интересы он всегда защищал — приезжали какие-то люди, которые потребовали для себя денег только за то, что будут пропускать на перевале машины с виноматериалом! На перевале, который совхоз всегда считал общественным, и в поселке не знали людей, которые могли бы его приватизировать!

Тем более что директор сам был достаточно крут, чтобы не испугаться угроз.

Срочно собрали собрание — одних мужчин, на котором решили:

— Не платить!

А потом водители цистерн стали брать в кабину охотничьи ружья. Все, кроме одного. Надо сказать, легкомысленного мужичка, который отчего-то решил, что сможет отбиться от нападающих любого уровня обычной монтировкой.

— Взял оружие — стрелять придется, — приговаривал он, без сомнения, умные слова. Умные в том случае, если бы и противостояли виноградари людям умным и рассудительным.

Но прежде пострадавшему не приходилось сталкиваться с людьми, которые своим законом почитали Беспредел.

Он-то как раз и попался сидящим в засаде рэкетирам. А поймали его на такую примитивную уловку, что проще и не придумаешь. Не на спуске, не на подъеме — на ровном шоссе, за километр до подъема на перевал, уложили на дороге одного из своих подельников. Упал человек и лежит. То ли машина сбила, то ли сердечный приступ достал.

Водитель по имени Кеша, понятное дело, машину остановил, о пресловутой монтировке и думать забыл. Побежал на помощь человеку.

Досталось ему так, что врачи районной больницы еле его выходили. По чистой случайности инвалидом не остался.

Разъяренные водители — коллеги избитого — опять срочно собрались на совещание и решили ответить на беспредельный террор справедливым террором. Если бы кто-то сказал им, что последние два слова противоречат здравому смыслу, никто бы такого умника слушать не стал. Тем более что на своей территории сражаться не в пример легче, чем на чужой.

Организацию ответного хода поручили Хромому Косте, который был в совхозе начальником службы охраны. Служба, если посмотреть, одно название. Три калеки. У одного был искусственный глаз, другой — с одной почкой, третий — без трех пальцев на руке. Пенсионеры по здоровью. А так вообще-то мужики энергичные. Как и начальник, тоже инвалид. Правда, прихрамывал Костя не очень заметно, и это не мешало ему при случае бегать какими-то странными кенгуриными прыжками, как будто поврежденную ногу он использовал в качестве толкача. Между прочим, не каждый от него мог убежать.

Лет пять назад Хромой Костя служил в милиции, в отделе по борьбе с наркотиками, а после серьезного ранения его признали к службе негодным и отправили на пенсию.

Тут умерла в Раздольном родственница. Оставила ему добротный дом и полгектара земли. Мать с отцом и друзья, заметив в нем серьезный интерес к нежданному дару, наперебой принялись его от этого интереса отговаривать:

— Продай ты этот дом, да и забудь!

— Что за смысл продавать? — вдруг засопротивлялся Костя. — Получить за дом копейки и по-прежнему жить в однокомнатной хрущевке?

— А что, лучше жить в Богом забытой дыре? — вопрошала одна из его подружек, которая и представить себе не могла, что можно взять и уехать к черту на рога из большого краевого центра.

Упрямый Костя все-таки решил в наследном доме месяцок-другой пожить и осмотреться. А там уже решать. В городе его ничего не держало, с женой он к тому времени не жил почти два года. Устроился было охранником в банк, но тупое времяпровождение ему вскорости надоело. Быть старшим опером — и стать сторожем! «Положено не положено!»

Короче, он уволился и поехал к наследному дому. Друзьям сказал — ненадолго. Но уже через две недели его недавно женившийся сын получил письмо, в котором отец широким жестом отдавал ему свою однокомнатную квартиру.

Уж кого он точно осчастливил, так это молодых. Невестку даже больше, чем сына, потому что она успела столкнуться с нелегким характером свекрови, у которой жила, и к тому времени уныло подсчитывала, как бы исхитриться, чтобы платить за съемную квартиру и покупать при этом хотя бы самое необходимое.

Глава вторая

А между тем папаша и свекор стал знакомиться с населением поселка Раздольный. Завел себе друзей, а еще больше подружек. И понял, что попал в рай. Как в басне: «И под каждым ей листом был готов и стол, и дом».

То есть местные красотки с распростертыми объятиями приняли отставного майора. Теперь он был, как говаривал дед, и сыт, и пьян, и нос в табаке.

А что, разве сорок один год — возраст для мужчины? Пусть его называют и средним, и говорят про седину в бороду, но Костя на своей нелегкой милицейской службе просто не успевал как следует вкусить любовных утех, потому что жил, можно сказать, от одного телефонного звонка до другого.

Он даже и не подозревал, что можно жить так, как жил теперь. Нет, женщин Костя не обижал, он просто им не отказывал. Пусть кое-кто из них и злился на него, и обзывал кобелем и прочими обидными кличками, если его в гости звали, он шел. Предлагали остаться ночевать — оставался. Правда, жить предпочитал один.

Если большинство мужчин, оставшись в одиночестве, сразу заводили женщину в доме, Костя со своим хозяйством управлялся сам.

Любопытным свою точку зрения он охотно пояснял:

— Если приведешь женщину к себе в дом, выгнать ее оттуда практически невозможно. Совсем иное дело, если ты идешь погостить. Почувствуешь, что загостился, раскланяйся и иди. К себе домой. Где тишина и порядок. Кто последит за порядком? Ты сам и последишь. Зато твоя свобода останется при тебе, что не очень большая за нее плата.

Товарищам и коллегам по работе говорил по секрету, что пока не встретил ту, с которой хотел бы жить на одной жилплощади целыми сутками.

Ко всему прочему оказалось, что у Кости золотые руки. И он враз стал нужен всем жителям Раздольного. Дыра не дыра, а зажил отставной майор в поселке полноценной жизнью.

До сих пор ему приходилось общаться в основном с контингентом, который в большинстве своем майора Бриза ненавидел. Это обижало Костю, который был ментом честным и дело свое любил. И вдруг, как по волшебству, все переменилось. Он напевал почти про себя: «Но и Молдаванка и Пересыпь уважают Костю-моряка!»

Может, тайные завистники у него и имелись, но явных врагов не было. Оттого и чувствовал себя Костя в Раздольном весьма комфортно и возвращаться в родной город не хотел.