— Бедняжка, нелегко женщине провести целый день за рулем!

Как приятно утешить хорошо одетую, надушенную, обаятельную даму, к тому же вызывающую у вас искреннюю симпатию! Придет ли вам в голову пожалеть и привести в ресторан полуслепую оборванку нищенку, что бесконечно ездит, свернувшись в грязный вонючий комок, по кольцу московского метрополитена? Прошу вас, не отвечайте.

Столик в уютном углу у окна будто дожидался прихода этой интересной пары — солидного лысеющего джентльмена с деловой хитрецой в глазах и элегантной молодой дамы в темном брючном костюме, еще более подчеркивающем ее стройность.

«Удачное место, — подумала Наташа, усаживаясь на поданный ей стул. — Если чуть-чуть отодвинуть штору, хорошо видны обе машины. Значит, Алексей не будет о них беспокоиться». Она имела в виду, что редкий мужчина, выросший в советские времена, может спокойно беседовать с женщиной, в то время как на улице без присмотра болтается его новенькое четырехколесное чудо.

Зал был выдержан в теплых, светлых тонах карельской березы. В керамических вазах росли огромные тропические растения. Глиняные подсвечники в виде фигурок маленьких забавных гномов держали розовые и желтые свечи. По стенам, на специальных полках-подставочках, красовались чудесные, стилизованные под старину пивные кружки. Розовощекие крестьянки в деревянных башмаках задорно кружились на них в танце с крепкими кавалерами. Прелесть составляло еще и то, что не было ни одной одинаковой пары.

Пивной бар был отгорожен специальной стойкой, но каждый мог легко узнать его по огромному золотисто-медовому пивному бочонку. Винный бар, на стойках которого красовались в виде коллекции все известные сорта рома, тоже пустовал. Наташа видела со своего места скучающего бармена с интеллигентным лицом и в модных очках.

«Очень смахивает на молодого ученого, кандидата наук, как их изображали в кино в середине шестидесятых, — подумала Наталья Васильевна, — но мне ли не знать, что большинство настоящих ученых небриты и нечесаны, ходят в грязных рубашках, руки моют нечасто, а на их ногти просто противно смотреть. И вот как-то устроено, что в головы именно таким, внешне совсем неприглядным грязнулям, приходят самые остроумные мысли! А мы, рафинированная и ухоженная публика, способны только на малое — отшлифовывать алмазы чужих идей. Чистюли всегда слишком большое внимание уделяют мелочам».

Она улыбнулась и вспомнила, что, когда ей предстояла важная и неотложная срочная работа, она надевала старый, довольно потрепанный фланелевый халат, исчислявший свой возраст десятками лет, и меховые ободранные тапки и в таком виде могла работать часами. Муж и дочка знали, что, когда она пребывает в этаком виде, к ней лучше с посторонними делами не подходить. В это время в домашних делах она не участвовала. И к ней не приставали — слишком долго надо было бы вводить ее в курс дела.

«Но все-таки хорошо, — подумала Наташа, — что во мне всегда была жилка рационального».

Благодаря этой жилке она могла теперь дать работу тем, кто не мог бы прокормить себя своими глобальными идеями, и тем, у кого вовсе не было никаких идей, но кто верно служил науке, стоически моя в концентрированной кислоте лабораторную посуду и ухаживая за животными.

Наташа знала свои достоинства. Абстрактный факт, замеченный и описанный кем-то другим, в ее голове трансформировался в идею, которую она тут же воплощала в жизнь с несомненной пользой для больных. Только она могла найти применение голой идее, и благодаря таким поворотам ее мысли в науке успешно развивалось целое направление и чувствовали себя нужными десятки людей.

Она никогда не могла понять, почему ее поколение журналисты часто называли потерянным. Она представляла, что большинство людей известных, тех, кто действительно чего-то стоил — от бизнесменов до политиков, — как раз и были из ее поколения или чуть старше. Если и было среди ее сверстников множество пьяниц, то в нынешнем поколении, к которому принадлежала ее дочь, алкоголизм существовал в тех же масштабах, да еще с лихвой перекрывался наркоманией. В этом смысле новое поколение она считала более потерянным. А в целом социальные проблемы ее по большому счету не волновали. У нее было порядком хлопот с отдельной личностью каждого пациента.

Алексей украдкой продолжал разглядывать Наташу и не мог надивиться. И на улице она выглядела гораздо моложе своих лет, а здесь, в ресторане, освещение совершенно скрывало ее возраст. К тому же у Наташи были высокие скулы, и они держали овал лица, как у молоденькой девушки. Она никогда не боялась распускать волосы, и теперь их темная волна и синий, с металлическим отблеском модный костюм прекрасно подчеркивали ее стройную шею. Руки с тщательно сделанным маникюром спокойно лежали на столе, и любой мог бы сразу понять, что физический труд предназначен не для них.

Наташа опустила веки и снова медленно подняла их. Перламутровые полукружия с темной бахромой ресниц, поднимаясь, как занавески, открывали глаза — агатовые светила. Собеседника тут же приковывало взглядом к ее глазам. Наташа знала, что этот прием действует безотказно. Нужно было только, чтобы объект, разумеется, мужского пола, на который она хочет воздействовать, находился рядом. Добившись восклицанием или паузой, чтобы он посмотрел на нее, она с постоянным успехом приводила в действие свой метод. Эти знания дались Наташе не просто так — путем наблюдений и довольно сложных манипуляций со светом и зеркалом. Опыты такого рода она начала проводить, работая уже в Москве, после того как вышла за Серова замуж. Добившись первых успехов, в какой-то момент она застопорилась в своем продвижении вверх. И ничего не могла сделать, пока не поняла — ей трудно обойти плотно сидящих на местах мужчин. У нее уже тогда было свое направление в науке. Ей нужна была собственная лаборатория. Она не могла выбить под нее деньги. Можно было быть сколько угодно бунтаркой и мужененавистницей, феминисткой или кем-то еще, но чтобы делать карьеру, женщине необходимо считаться с мужчинами. Мир и так состоит из них наполовину, а в науке мужчин вообще гораздо больше, и волей-неволей приходится их раздвигать. Ни за что они не пропустят женщину вперед, если будут считать ее себе ровней. Независимо, просто ли они пропускают ее в дверь кабинета или пропускают для того, чтобы она этот кабинет заняла. Они могут пропустить вперед женщину только тогда, когда безусловно перестанут видеть в ней соперницу.

Именно в этом, думала Наташа, загвоздка для большинства женщин — старших научных сотрудников. Как получат они это звание — стоп! Дальше вверх и вперед к докторским лезут мужчины. И часто не умнее они и не лучше — а вот поди ж ты, продвигают все-таки их, а не женщин. Наташа давно пыталась определить — почему? Пока не заметила — женщины, когда пытаются чем-нибудь руководить, изо всех сил стараются доказать, что они обладают мужскими достоинствами, мужскими чертами характера. А мужчины из векового чувства противоречия тут же сопротивляются и говорят: «Вот еще, только баб нам здесь не хватало!» Наташа поняла это еще в родном городе, наблюдая за Галей. Той самой девушкой с кроликом, благодаря которой она сама пришла в научный кружок. Какое-то время они работали параллельно на разных кафедрах. Разница в возрасте, которая была так заметна поначалу между выпускницей Галиной и второкурсницей Наташей, потом незаметно стерлась, и они стали если не подругами, то по крайней мере хорошими знакомыми.

Галя была тоже на редкость одержима наукой. Она никогда не выходила замуж, не имела детей. Все дни и ночи она проводила в лаборатории. По своей специальности она знала буквально все. Однако в институте ее не любили. И она не могла продвинуться никуда выше доцента. Галя была чересчур резка, даже фанатична. Наташе иногда казалось, что она своими изысканиями пыталась отомстить природе за смерть любимого брата. С годами Галя стала мужеподобна. Никогда и никому не прощала ошибок. Наташе было жалко ее, но она понимала — «искусство вечно, но жизнь коротка». Сама Наташа работала не только из любви к работе или из-за денег. Своими успехами она старалась доказать, что она человек не напрасный, что она достойна многого, главным образом восхищения и любви.

Наташа поняла — все дело упирается в красоту. Чтобы двигаться дальше вверх по служебной лестнице, она должна стать чем-то вроде секс-символа института. Иначе мужчины не пропустят ее вперед.

Мужчины только тогда без обиды могут позволить женщине занять место по должности выше их, только тогда могут безболезненно расступиться перед ней, когда всем коллективом на большом расстоянии чувствуют ее сексуальную привлекательность. Тогда они будут к ней снисходительны, тогда они будут потакать ее слабостям, несмотря на то что «пунктики» бывают не только у женщин. Большинство мужчин тоже чрезвычайно слабы и также имеют свои «приколы».

Наташу сначала бесила безусловная несправедливость этого открытия. Но жизненный опыт подсказывал ей его непререкаемую верность. И тогда она решила изменить саму себя. Она встала перед зеркалом и подвергла анализу достоинства и недостатки своей внешности. Разумеется, непобедимой красавицей в своей волжской юности она не была. Но не была и дурнушкой. Когда иссякла свежесть молодости, во внешности Наташи остался ряд достоинств, но и появилась группа недостатков.

Она попыталась посмотреть на себя беспристрастно. Выводы были не так уж неутешительны. С ее правильными чертами лица и стройной фигурой ей нужно было не так уж много усилий в работе над собой. И она стала бороться за то, чтобы быть не просто привлекательной женщиной. Она поставила перед собой суперзадачу. Ей захотелось доказать, что она может стать признанной всеми элегантной красавицей. Через несколько месяцев она уже знала, как выгодно повернуть голову, и, кстати, отработала это движение до автоматизма, чтобы был виден ее прямой, раньше ничем особенно не выдающийся нос, который прежде никто и не замечал. Зато теперь он являлся предметом восхищения и даже зависти некоторых ее девочек-лаборанток. Она поняла, как именно, медленно, томно, на очередном банкете по случаю какой-нибудь конференции или торжества надо поднести бокал к губам, шампанское выпить не сразу, а выдержав паузу, слегка приоткрыв губы и посмотрев виновнику торжества прямо в глаза. С некоторых пор она перестала говорить умные вещи прямолинейно, как постулаты. Находясь в преимущественно мужском обществе, она сначала будто извинялась легкой улыбкой, что лезет в такие важные мужские дела, а уж потом делала блестящее сообщение, которое после ее извинений все присутствующие мужчины принимали на ура. А все потому, что перед выступлением она не забыла польстить им, выказав свою женскую слабость.

Естественно, женщины, перевалившие через кандидатскую степень, ее терпеть не могли. Но научный мир, как и почти все серьезные вещи в жизни, принадлежит мужчинам.

Сначала Наташа ненавидела эти уловки. Потом привыкла к ним и стала относиться как к непременному требованию в своей работе. Равно как ее бывшая свекровь, артистка, выходя на сцену в роли леди Макбет, знала, что в этот вечер она должна играть ситуации, с которыми никогда не придется столкнуться в жизни — ведь не собирается же она всерьез поубивать целую толпу персонажей, — однако она должна была играть эти сцены и играла естественно. А у Наташи в работе, кроме интеллектуального удовольствия, еще была несомненная и общественная польза. Как тут не стремиться играть блестяще! И Наташа в душе даже научилась подсмеиваться над производимым ею впечатлением.

Ей пока не пришлось делать пластических операций — все в ее внешности оставалось таким, как и раньше. Но постепенно, изменив свой вид провинциальной девочки на имидж киплинговской пантеры, спокойным мягким голосом высказывающей свою волю и мягкими лапками подгребающей под себя, но на службу людям, новейшие научные разработки, она изменила свой образ жизни и свой характер.

Что есть классическая красота? — размышляла Наташа далее, примеряя перед зеркалом разные виды причесок. Мертвая категория. Можно быть сколь угодно красивой, никто этого не заметит. И быстро сожрут. Нужно иметь, кроме внешности, что-то еще. Тут она усмехалась: если всех знаменитых женщин — политических деятелей, актрис, писательниц, музыкантш, балерин — собрать вместе и как следует отмыть в бане, предварительно хорошо их распарив, то такой же привлекательной, как в одежде и макияже, останется лишь одна из тридцати, а то и из пятидесяти. Так в чем же на самом деле заключается привлекательность? В обаянии личности? Можно быть милой и обаятельной, и тебя не пустят дальше порога кухни. Дело, видимо, в другом. У мужчин это называется харизма, а у женщин — сексапильность. Это несправедливо, но это так. Если кто хочет, тот может называть Маргарет Тетчер, к примеру, харизматическим лидером, однако наблюдательный человек не может не назвать эту даму по-своему сексапильной. Особенно если послушать ее не с трибуны, а тет-а-тет, хотя бы в телевизионной беседе или вживую, как наш первый президент Горбачев. Знаменитые куртизанки вершили государственные дела в большей степени не с помощью красоты, а благодаря сексапильности. Смотришь на их портреты и не понимаешь — в чем дело, почему они могли заинтересовать стольких мужчин? У одной виден кривой нос, у другой — некрасивые зубы, у третьей — румянец на щеках, как у пьяницы… Нет, дело не в красоте. Просто на застывшем полотне не видна грация движений, остроумность высказываний, очарование взмахов ресниц и улыбки.