Ужас, какие начались у них ссоры! Они били словами по самому больному, ничего не щадя. Ребенок, их сын, пока Алена отсутствовала, находился у бабушки. Остался он у нее и теперь и был поглощен сугубо своими проблемами. Алена с ужасом поняла, что отвоевала мужа, но осталась одна. Но быть одной никогда и никак не входило в ее планы. Тюрьма выявила в ней самые грубые, затаенные стороны. Тюрьма ее озлобила и закалила. Алена стала цинична и не скрывала этого, постоянно ругалась, обо всем говорила с нескрываемой злостью. Это был не тот снисходительный, все понимающий, все прощающий легкий цинизм, присущий врачам, который Алексей отмечал в разговорах у Наташи, это был цинизм жестокого прямолинейного человека, уподобляющегося зверю, когда тому грозит голод.

Алене грозило безденежье. Сколько всего передумала она за этот год! Но думала она не о прошлом, о будущем! Наплевала бы она теперь своему пропитому муженьку прямо в рожу, если б знала, чем ей заняться, где взять денег! Замуж снова — никто не разбежался, не предлагают. Даже секретаршей ее не возьмут — не знает она ни иностранного языка, ни компьютера. Не уборщицей же идти, да еще от прежнего-то образа жизни! Правду говорят, от хорошего к плохому переходить тяжелее! Нет уж! Она должна заставить своего слюнявого Фомина взяться за ум!

Ну подумаешь, пришила она эту заразу зазря! А пусть не лезет! И поделом! Алена довольно ухмыльнулась. Надо же, никогда не стреляла, а тут с первого раза умудрилась попасть! Видимо, разозлилась уж очень.

Ну да Бог с ней, Фомин в этом сам виноват, нечего было разводить тогда вечер воспоминаний! Что же теперь, думать об этом всю оставшуюся жизнь? Может, в монастырь ей еще прикажут идти? Антона на следующий год, если не поступит в институт, в армию могут забрать, о нем надо думать! А где ему поступить, если он без матери совсем отбился от рук? Домой ночевать уж совсем не приходит, мотается черт знает где! Да и она после этой дурацкой тюрьмы подурнела… Ей нужны деньги! Деньги! На косметику, массаж, шейпинг… Уехать бы за границу, в Италию… Хоть на год, чтобы отдохнуть, все забыть… Деньги!

Где их взять? Только один она видит выход. Алексей должен прийти в себя и работать. Работать, работать и еще раз работать, как завещал всем великий вождь пролетариата. (Великий вождь, правда, к слову сказать, завещал всем учиться, но Алена классиков знала лишь понаслышке.) В конце концов, Алексей же помог выбраться ей из тюрьмы. Долг платежом красен. Она должна Алексею помочь! Без нее он сопьется и пропадет! Алена решительно сцепила зубы и подсела к Фомину на кровать.

— Ну, Алеша, Алешенька!

Он, застонав, зажмурил глаза, а она продолжала его трясти, пока он не выдавил из себя:

— Ну что тебе?

— Ты пойдешь на работу?

— Зачем?

— Как зачем, Алексей? В доме нет денег, мы живем в долг! Ты должен идти на работу и там работать, не пить!

— Обменяй доллары!

— Сколько можно менять? Мы и так живем на старых запасах! Ты скоро год ничего не приносишь, сплошные убытки!

— Убытки у нас из-за твоих адвокатов, докторов и милиционеров! Забыла уже, что писала в записках? Не помнишь, как давала указания, сколько надо дать тому, этому и еще другому? А теперь я иди вкалывай?

— Ну послушай, теперь уже все позади! Надо снова начать жить!

— Я не хочу жить!

— Почему? Ведь вначале было все так хорошо! Ты меня успокаивал, даже жалел, говорил, что мне ничего не будет… Даже шубу мне новую замечательную купил! Когда я приехала в ней на суд, все только ахнули!

— Вот теперь ее и продай!

— Ну еще чего! А кто мне новую-то купит? Ты теперь неизвестно когда еще на ноги встанешь, а я не привыкла ходить плохо одетой! Я у тебя еще ого-го! Разве не видишь?

— Особенно после того, как отмылась и вставила передний зуб.

— Алексей, как ты можешь! Ведь я его потеряла в тюрьме!

— Да знаю я, орехи грецкие грызла! Не строй из себя диссидентку, не я тебя в эту тюрьму затащил!

— Да, грызла орехи! А что, скажешь, мне без витаминов нужно было там сидеть?

— Ну и не жалуйся! Даже у обезьян хватает ума орехи раскалывать, а не грызть!

— Алексей, поцелуй меня! Я твоя обезьянка!

— Отвяжись! Голова трещит! — Он опять отвернулся и застонал.

Алена унеслась в кухню и растворила аспирин в стакане холодной воды.

— Пей, несчастный алкаш!

— Как ты смеешь, скотина! Мерзавка и тварь!

— Ах, урод! Содержи меня, если женился на молоденькой! Алексей привстал на постели:

— Посмотри, сколько у тебя тряпок, побрякушек, мехов! Все тебе мало! Ненасытная тварь! Дачу продай, наконец! — Он уже не в первый раз заговаривал о необходимости расстаться с дачей для покрытия текущих расходов и многочисленных долгов.

Этой мысли Алена вынести не могла. Дачу строили несколько лет, она была Алениной гордостью, маленьким монп-лезиром на берегу Балтийского моря. Смириться с потерей дачи было выше Алениных сил. Да, главное, из-за чего? Из-за того, что ее муженек пребывает в депрессии из-за какой-то бабы?

— А этого ты не хочешь? На, выкуси! — И она поднесла к самому его лицу неизящную фигу.

Изо всех сил он сжал ее наглый толстенький кулачок, так что хрустнули пальцы с накрашенными ногтями. Алена завизжала от боли и страха.

— Отпусти мою руку! Слышишь, козел? Он медленно, с усилием разжал свой кулак.

— Никогда больше не лезь ко мне, поняла? Я не питаюсь объедками, в том числе объедками каких-то водил!

— Ах вот ты со мной как! Ну, погоди, старый хрен! — Алена выскочила из комнаты, и он подумал, что, может быть, наконец сможет побыть один до утра. Он, конечно, был пьян, но в таком состоянии думать ему было легче. Трезвым он не мог сконцентрировать мысли вообще.

Он даже и сам не мог точно определить, в чем была причина его депрессии. Но одно он понимал точно — не из-за того, что любил Наташу. Больше того, он даже на нее злился! Зачем она стала ему звонить? Неужели не могла найти какой-нибудь другой выход? Он жил так безбедно, спокойно! Нет, она принеслась, растревожила душу, покой! Эта дура Алена подоспела тут со своим выстрелом. Он и не думал, что она знает, где лежит пистолет. Видно, бес действовал ее рукой! И вот Наташи теперь больше нет. Что она хотела? Оставить его навсегда с омерзительным чувством вины? Ведь он же кричал ей, предупреждал об опасности! Если бы она спряталась за ствол дерева, Алена не смогла бы в нее попасть! Так она взяла и, как назло, вышла! А может, и действительно сделала назло! С нее станется!

И какого черта ей было от него надо? Ну сделалась знаменитостью, так и радовалась бы жизни! Так нет! Вечно эта ее экзальтированность! Чехов, Толстой, Достоевский… Как в школе! Жизнь не классическая литература! Вот теперь поди же ты, все разрушить легко, а начать сначала… Так трудно… Противно… Ну не может он больше жить с дурой! Особенно после того эпизода в машине. Следователь, прохиндей, все сумел раскопать, раскрутить, вытащить на свет божий. А Алена, идиотка, перепугалась, что ее посадят, стала валить всю вину на того парня, который ее изнасиловал, чтобы лишний раз подтвердить, что она, мол, была не в себе. Привели того парня. Он рассказал, что все было по ее желанию… Да и какой черт возьмется ее насиловать, если она сама лезет под каждого кобеля!

А может, и не в жене дело… А в том, что почти каждую ночь он видит во сне Наташу. Видит будто наяву. Словно все произошедшее повторяется каждую ночь. Вот они стоят с Наташей возле машины. Он ощущал ее губы, волосы… Прижимался к ногам. Кожу холодил шелк ее костюма. Потом появляется Алена. От нее пахнет чем-то ужасным. То ли спиртным, то ли чем-то горелым или лаком для волос, он не разбирал. Ему было стыдно за нее. Она ругалась как сапожник. Он не мог силой ее унять. Она вырывалась. Тут он увидел в ее руках пистолет.

И он замер. Он решил, что она будет стрелять не в Наташу, в него. Ноги приросли к месту. Он подумал о сыне. Алену посадят, сын останется сиротой. И когда он увидел, что ствол направлен в другую сторону, он почувствовал почти облегчение.

Она стала целиться в Наташу. Дурак, как он сразу не догадался! До Алены ему было два прыжка. Он бы мог ее повалить. И тогда выстрел бы ушел в землю. И во сне, так же, как наяву, он со страшным усилием готовился к прыжку, изо всех сил старался оторвать от асфальта ноги. Но какая-то сила ему мешала. Может, это был страх? Он не мог справиться с ним. К рукам были привязаны неосязаемые гири, и он тогда закричал:

— Наташа!

Но крик его был не слышен никому, хотя в голове стоял страшный грохот. Неужели это уже прогремел выстрел?

Медленно, словно под стопудовой тяжестью, он повернул голову и увидел — она упала. У него звенело в ушах, будто пели хоры. Все потом говорили, что в этот момент во дворе была тишина. Только хохотала Алена. У него в голове ее хохот звучал так, что лопались барабанные перепонки. Тело стало бесчувственным, ватным, и он наконец смог оторвать его от земли. Он знал, что в пистолете только один патрон. Опасности больше не было. Ему казалось, он подбежал к Наташе, хотя свидетели утверждали, что он оставался на месте. Но он слышал, явно слышал, она что-то сказала ему. Он наклонился, спросил ее: «Что?»

Она прошептала чуть слышно:

— Вперед!

Он понял: она сказала это себе.

И в своем сне он упал возле нее на колени и прижал к себе ее невесомое тело. Оно сообщило и ему неземную, странную легкость, он потерял свои форму и вес и поднялся вместе с Наташей на руках высоко-высоко, туда, где морозил голову воздух. И там в вышине она была опять веселая и живая, она ласкала его, улыбалась и пела… И откуда-то неслась прекрасная музыка, и он больше ничего, ничего не помнил, не хотел вспоминать и чувствовал себя на блаженной вершине счастья.

В вышине сон кончался, он открывал глаза и видел перед собой либо свет утра, либо мрак ночи. Но независимо от времени суток он вспоминал, что на самом деле в ту ночь он быстрым шагом ушел подальше, даже не глядя на ту, которая лежала на асфальте, и все мысли сосредоточил на том, как спасти собственную жену.

Это ему удалось. Теперь жена была дома. И он больше никогда, никогда наяву не вспоминал о Наташе с теплотой, хорошо. Больше того, он ругал ее, называл обидными словами. Винил ее во всех смертных грехах. Искренне не понимал, почему из-за нее он должен был жертвовать жизнью. И если бы не было этих дурацких снов, он мог бы быть снова счастлив! Но сны снились каждую ночь.

И дела пошли плохо! Как заговорил его кто… Решил осваивать горные лыжи — вывихнул ногу, вернулся в лангете. Начал плавать в бассейне — туда же сердечный приступ… Доктор сказал, мол, еле откачали. Он стал пить. Если он выпивал много, сны в эту ночь не мешали ему. Он медленно умирал. Но хотел жить. Надо было выбираться, а как? Сам он чувствовал, что может спиться, сойти с ума, но где было найти стимул, чтобы снова вернуться к жизни?

Вот он гнал этой ночью домой. Пьяный. Зачем? Испортил машину. Счастье, что никого не убил. Больше не будет так ездить, сегодня в последний раз.

Завтра пойдет к врачу. Дали адрес одного шарлатана. Пусть лечит все, что найдет нужным, — сердце, печень, мозги, селезенку… А главное — пусть лечит душу. Чем угодно, за какие угодно бабки, только чтобы забыть! Все равно — так не жить. Натворит еще что-нибудь… или в тюрьму, или в петлю.

Дверь открылась, вошла Алена. Алексей посмотрел на нее. Одна рука у нее была за спиной. Она подошла ближе.

— Я тебя спрашиваю, — сказала она, — будешь со мной жить так, как раньше?

— Что ты привязалась, отстань!

— Спрашиваю в последний раз!

Какие-то новые нотки в ее голосе заставили его приподнять голову. Он посмотрел на нее и здорово удивился. В руках у Алены снова было оружие! Но только не старый его пистолет, тот отобрали, как вещественное доказательство, во время следствия. Теперь у Алены в руках был маленький черный «кольт». И, по всей видимости, он был заряжен! Вот баба, умудрилась без него где-то купить! А все трещала, что бедная, что денег нет!

— Я не шучу! — предупредила Алена и подняла «кольт» на уровень его головы.

Вот теперь он снова почувствовал страх. Он представил, что в следующую секунду его голова может разлететься в куски, и тут же за этим наступит ничто. И это ничто было ужаснее всех его земных мук. Он сразу вспомнил, что еще молод, здоров, что очень хочет жить. От ужаса, что она может выстрелить, он приоткрыл рот.

— Мне теперь все равно! — заявила Алена. — Если меня признали невменяемой в первый раз, признают и во второй! И много мне все равно не дадут! Мне теперь терять нечего! Пристрелю тебя как собаку!

Он молчал. Ждал. Тело снова было тяжелым.

— Я тебя пристрелю! — повторила она. Ожидание было ужасно.

— Стреляй!

Он уже почти желал этого выстрела. Но знал, если он подастся вперед, она выстрелит с перепугу. И не шевелился. Молчал.

— Нет, ты понимаешь, что я могу это сделать?! — Она сжала «кольт» крепче в обеих руках. Прицелилась.