Госпожу Раннвирд держали в крепости, в одиночной камере. Едва вступив в мрачное, гулкое пространство тюрьмы, Темань затряслась и прильнула к плечу Северги.

– Как здесь ужасно, – прошептала она. – Бедная, бедная матушка...

Их встретил начальник крепости, своей мощной клыкастой челюстью напомнивший Северге главного наставника школы головорезов Боргема Роглава Четвёртого.

– Свидание – только в присутствии надзирателя, – сказал он им.

Темань начала робко умолять его позволить им с матушкой побыть наедине, но начальник был непреклонен.

– Сударыня, таковы правила, – отрезал он. – Только в присутствии офицера.

– Господин начальник, – вмешалась Северга. – Я – офицер. Разрешите мне исполнить обязанности надзирателя. Так мы и правил не нарушим, и позволим матери с дочерью побыть вместе без посторонних лиц.

– Вы – родственница, госпожа, – возразил начальник. – Это исключено.

– Поверьте, я умею разделять родственные чувства и служебный долг, – заверила Северга.

В итоге ей удалось его убедить – не безвозмездно, конечно. Навье дали подробные указания, за чем она должна следить: никаких прикосновений, объятий, также запрещено что-либо передавать. Их с Теманью впустили в маленькую тесную каморку, разделённую напополам толстой решёткой, по обе стороны которой стояло по столику и стулу. Пока оба были пусты.

– А где матушка? – робко озиралась Темань.

– Не волнуйся, – сказала Северга. – Должно быть, сейчас придёт. Присядь пока. – И она отодвинула стул, помогая жене усесться.

Ждать пришлось не очень долго. С лязгом открылась вторая дверь по другую сторону решётки, и в комнату для свиданий вошла, гремя цепями и шаркая грубыми башмаками, нелепая особа в тюремной рубахе и штанах. Северга с трудом узнала в ней градоначальницу Берменавны. Пышную причёску ей сняли наголо в знак позора, и теперь на черепе у госпожи Раннвирд прорастала полуседая светлая щетина. Находясь в заключении довольно непродолжительное время, отощать она пока не успела и была всё так же бочкообразна. Несколько мгновений они с Теманью смотрели друг на друга молча, а потом Темань со слезами бросилась к решётке, чтобы просунуть руку сквозь прутья. Северге пришлось остановить её, придержав за плечи:

– Нет, милая.

Госпожа Раннвирд, сверкнув своими выпуклыми глазами («навыкате», как весьма точно описал Гридлав), презрительно скривила мясистый рот:

– А ты что, здесь надзирателем служишь? Нашла местечко...

– Матушка, Северга уговорила господина начальника позволить ей побыть вместо охраны, – поспешила объяснить Темань с залитой слезами улыбкой. – Чтобы мы с тобой встретились без чужих.

– Без чужих всё равно не получилось, – хмыкнула бывшая градоначальница.

– Матушка, – огорчённо вздохнула Темань. – Северга – не чужая, она моя супруга. Мне жаль, что ты не приехала на нашу свадьбу... Хотя бы сейчас не надо ссориться и враждовать, умоляю! Примиритесь, прошу вас обеих!

– Это невозможно, дитя моё, – отрицательно качнула госпожа Раннвирд обритой головой. – Если ты позвала меня на свидание только за этим, то я лучше пойду.

– Любимая, ну хотя бы ты! – Темань перевела полный слёз, умоляющий взгляд на Севергу.

Навья оставалась неподвижна, сжав губы и сдвинув брови.

– Боюсь, твоя матушка права, примирения не получится, – проронила она наконец. – У меня тоже есть кое-какие причины. Но не будем о печальном. Беседуйте, прошу вас. Не обращайте на меня внимания, как будто меня нет.

– Лучше бы никогда и не было, – процедила госпожа Раннвирд.

Темань спрятала лицо в ладонях и начала всхлипывать, сильно вздрагивая плечами. Северга слегка прижала их, шепнула:

– Дорогая, не надо. Не огорчай матушку, ей и так нелегко.

Верхняя губа госпожи Раннвирд враждебно дёрнулась: видно было, что она еле терпит присутствие Северги. Темань, однако, усилием воли взяла себя в руки и смахнула слёзы, заставила себя улыбнуться. Она попыталась вести беседу о пустяках, рассказать о своей жизни, но мать слушала её щебет, досадливо морщась.

– Какая же ты недалёкая дура, – проговорила она наконец. – Меня послезавтра казнят, дорогая. Мне нет дела до твоих книжек. Живи, как умеешь, ты сама избрала свой путь... Не без помощи этой особы, конечно. – И она бросила неприязненный полувзгляд в сторону Северги.

По щекам Темани безостановочно струились слёзы, губы тряслись.

– Матушка... Зачем ты говоришь такие злые слова? Ты ведь так не думаешь. Ты не можешь простить мне моего отъезда? Но я не могла иначе... Я люблю Севергу и она любит меня. Мы счастливы, поверь! Я занимаюсь тем, что мне по душе. Если это не совпадает с твоим пониманием блага для меня, то виноватых в этом нет! Это моя жизнь, и я постараюсь прожить её так, чтобы тебе не было за меня стыдно.

– Мне уже давно стыдно, – скривилась госпожа Раннвирд. – И исправить ты уже ничего не успеешь.

Глаза Темани заблестели колючими искорками отчаяния; она нервными пальцами смахнула слёзы, пытаясь совладать со своим дыханием.

– Хорошо, матушка, – проговорила она сдавленно. – Если ты не рада меня видеть, я не стану более навязываться тебе. Ответь мне только на один вопрос: это правда, в чём тебя обвиняют?

Госпожа Раннвирд сжала пухлые кулаки, и цепи загремели о край столика.

– Да! – рыкнула она, ударив по столешнице. – Я ненавижу Дамрад! С тех пор, как наша прекрасная, свободная земля, наша Западная Челмерия оказалась под её сапогом, я только и думала о том, как сбросить эту дрянь с престола. И нашлись единомышленники, которые разделяли мою ненависть к захватчице и любовь к родному краю. Я не сожалею ни о чём! Всё, что я сделала, я бы повторила ещё тысячу раз! Ты удовлетворена моим ответом?

Темань поднялась из-за столика с помертвевшим лицом и неподвижными глазами, в которых застыло потрясение.

– Прощай, матушка, – пробормотала она.

Она повернулась и, шатаясь, побрела к выходу. Северга взяла её под руку и собиралась уже дать знак охране, как вдруг позади раздался надтреснуто-усталый, тихий голос госпожи Раннвирд:

– Темань... Подожди.

Встрепенувшись, та обернулась, готовая броситься к решётке. А бывшая градоначальница мрачно процедила, обращаясь к Северге:

– Ты, надзирательница... Один поцелуй.

– Правилами не разрешено, – качнула головой Северга.

Умоляющие глаза Темани обожгли ей сердце:

– Я прошу тебя... прошу! Ведь ты не чужая, не будь же, как они все, жестокосердной!

На сердце навьи были доспехи, но и сквозь них царапалась жалость. Северга, сохраняя внешнюю суровость, коротко кивнула:

– Хорошо. Но только один. И руками касаться нельзя.

Темань стремительно бросилась к решётке, а мать встала навстречу ей, и их губы встретились между прутьями. Уговор тут же был нарушен: они начали покрывать друг другу лица поцелуями – насколько могли дотянуться. Вся напускная злость слетела с госпожи Раннвирд, нарочитая жёсткость лопнула.

– Я приду на площадь, – пообещала Темань, обливаясь слезами.

– Не надо, дитя моё, это слишком тяжело, лучше простимся сейчас... Если Ремингер с Треймом не потянут расходов, пусть Ирмрид удочерит кто-нибудь из твоих старших сестёр. Она ещё совсем мала. Об одном только жалею – что не увижу, как она растёт...

И в комнате для свиданий снова раздавались звуки поцелуев. В соответствии с возложенными на Севергу обязанностями надзирателя, ей следовало прервать это, она и так позволяла Темани с матушкой слишком много, но язык не поворачивался сказать «довольно», а руки не поднимались оторвать их друг от друга.

Наконец она всё-таки мягко взяла Темань за плечи и отстранила от решётки.

– Ну, всё... Всё, милая. Пора.

Когда они покинули комнату для свиданий, Темань затряслась от рыданий и начала сползать на пол. Её выражение чувств всегда было немного картинным и преувеличенным, но сейчас даже привыкшей к этому Северге стало не по себе. Подхватив супругу, она отнесла её в повозку на руках.

В ожидании пятницы Темань почти не вставала с постели, то и дело начиная тихо плакать. От еды она отказывалась, пила только отвар тэи с молоком, и Северге приходилось почти силой заставлять её съесть хоть кусочек. Рано утром в пятницу она чувствовала себя так дурно, что ни о каком посещении площади не могло быть и речи.

– Дорогая, там будет толпа, – отговаривала жену Северга. – Толкучка, давка. Ни к чему это тебе... Да и само зрелище – тягостное. Зачем тебе смотреть, как твою матушку обезглавливают? Лучше запомни её живой.

– Я должна увидеть её в последний раз, – тихо затряслась Темань, заламывая руки.

– Нет, крошка, не спорь, – твёрдо сказала Северга. – Ты останешься здесь, а я, пожалуй, схожу. Если получится, передам ей от тебя последний привет.

Темань уткнулась ей в плечо.

– Передай... Скажи ей, что я её люблю...

– Непременно.

Зеваки начали собираться на площади задолго до начала казни. Высокий помост, покрытый чёрной тканью, оцепляли воины с обнажёнными саблями. Небо хмурилось, грозясь разразиться дождём, но время от времени сквозь низкие тучи проглядывал светлый луч. Точно в назначенное время Северга, закутанная в плащ с поднятым и надвинутым на лицо наголовьем, проскользнула за чёрный полог и очутилась под помостом. Там, озарённый тусклым зеленоватым светом пузыря глубоководной рыбы-зубастика, её ждал голубоглазый незнакомец в чёрном кафтане, чёрных сапогах и таком же плаще. Шляпы он не носил, тёмно-пшеничные кудри падали ему на плечи пружинистыми прядями.

– Моё имя – Вук. Я помощник Её Величества по особым поручениям.

Что-то в нём было примечательное. Хорош собой он был бесспорно, но даже не красота и голубоглазая, золотоволосая стать привлекала в нём. Его глаза напоминали Северге её собственные – пронзительные, холодные. Он был не из презираемых Севергой лизоблюдов, в нём проступало достоинство и какая-то цепкая, хлёсткая сила. Сила нездешняя: что-то в нём чувствовалось чужое, иномирное. Может, оттого, что он не красил глаз чёрной тушью, в отличие от большинства мужчин Нави, а может, что-то в его выговоре настораживало Севергу. Почему-то ей показалось, что он говорит на неродном для себя языке, хотя ошибок он не допускал и произносил всё чётко и правильно. Пожалуй, слишком правильно, даже образованной Темани было до него далеко.

– Слушай порядок казни. Сначала осуждённой зачитают приговор. Её спросят, раскаивается ли она в содеянном. Потом ей дадут последнее слово. Пока будет продолжаться вся эта говорильня, ты должна будешь стоять около плахи вот так. – И Вук расставил ноги чуть шире плеч, опираясь на рукоять длинного и тяжёлого двуручного меча. – Стой спокойно, расслабленно. Ты представляешь собой власть. Сильная власть всегда спокойна. Когда осуждённая закончит последнее слово, её подведут к плахе и поставят около неё на колени, ты нагнёшься к ней и скажешь: «От имени Дамрад прощаю тебя. Умри с миром». Она должна положить голову на плаху. Если замешкается, помоги ей, уложи сама, но только вежливо. Грубость с осуждёнными в их смертный час недопустима, они уж натерпелись. В объятия смерти их провожать надо мягко и учтиво.

– А ты сам, часом, не из палачей будешь? – усмехнулась Северга. – Всё так досконально знаешь...

– Нет, я не палач, – чуть улыбнулся Вук, показывая острые белые клыки. – Но по долгу своей службы обязан разбираться и в этом. Я, как ты помнишь, помощник Владычицы по особым поручениям, а поручения всякие бывают. Так вот... Самое главное: отрубить голову нужно с одного удара, чтоб бедолага не мучилась. Сможешь?

Северга хмыкнула. На поле боя она только и делала, что упражнялась в этом.

– Ещё спрашиваешь...

– Я обязан спросить, – сказал Вук с любезной улыбкой, но от этой любезности мороз пробирал по коже. – Ты всё-таки женщина... Женщину в качестве палача я вижу впервые.

Глухое раздражение зарокотало в груди рыком. Северга оскалилась:

– Слушай, приятель... Я не женщина, я – воин. – И она распахнула плащ, под которым был мундир. – Окончила школу головорезов Дамрад. Слыхал про такую? А потом участвовала в стольких войнах и заварушках, что уже со счёту сбилась. Так что засунь себе свои вопросики в задницу, красавчик.

– Понял, – усмехнулся Вук с поклоном. – Прости, если обидел. Так вот... Когда голова отрублена, надо поднять её и показать толпе. Если есть волосы, то за волосы. Наша осуждённая пострижена, так что бери за уши, она уже не обидится. Потом тело с головой положат в гроб, но это уже не твоя работа. Твоя работа окончена, можешь спускаться сюда, переодеваться и идти домой.

– А что будет с телом? – полюбопытствовала навья.

– Сожгут, – ответил Вук. – Обычно родственникам отдают, но с государственными преступниками всё иначе. Они уже изгои даже для своей семьи. Ну что ж, вот твоё рабочее орудие, – Вук вручил Северге меч, – а вот одёжа. Мой долг выполнен, наставления тебе даны, так что всего доброго и прощай.