Я отвернулась от окна, чувствуя, как дрожу с головы до ног. Ричард стоял позади меня. Он почувствовал, что меня нет рядом, и поднялся с кровати. Я снова оказалась в его объятиях.

— Что случилось? Что такое? Боже, ты холодная, как кусок льда. Ты сошла с ума! Зачем ты стоишь тут, Роза-Линда?

Я не смогла сдержаться и расплакалась. Он отвел меня в кровать. Мы снова легли, его руки крепко обнимали меня, я почувствовала, как по моим венам опять потекла кровь. Я стала согреваться. Он хотел знать, что же случилось, но я не могла ничего ему объяснить. Но думаю, он отлично догадался обо всем. Ричард всегда знал, что у меня на душе.

— Ты подумала, что я разлюблю тебя? Да?

Прижавшись к его плечу лбом, я разрыдалась:

— Но ведь это может случиться… Может!

Он ответил:

— Думаю, что уже не может. Клянусь Богом, я никогда не смогу разлюбить тебя, что бы ни случилось.

— Но что может случиться, Ричард? Что?

Обнимая меня, он прошептал:

— Моя дорогая, дорогая, я не знаю. Мне не стоит говорить тебе всего этого, но у меня какое-то странное предчувствие, или, может, я просто пытаюсь держаться в рамках своего цинизма, потому что мне страшно… Потому что все слишком хорошо… Потому что мы с тобой слишком счастливы.

* * *

Питер Эш прервал чтение. Ему казалось, что он не имеет права читать все это. Он приложил руку к глазам и почувствовал слезы… Скупые слезы. Он плакал впервые с того времени, когда был маленьким мальчиком.

Питер чувствовал себя чрезвычайно глупо. Он изо всех сил старался не разрыдаться, читая эти листки — автобиографию женщины.

Он быстро налил себе виски, одним глотком осушил бокал и закурил трубку. Затем снова придвинул к себе рукопись и приступил к третьей, заключительной части книги.

Глава 19

Я уже не раз упоминала о том, что с появлением Ричарда в моей жизни из Розалинды Браун я превратилась в Розу-Линду.

После этой ночи Ричард говорил, у него такое чувство, что он стал моим мужем. Но это был наш секрет, а реальность и не совсем привлекательные факты оставались неизменными и удручающе холодными. Я просто жила с ним. И никаких привилегий, положенных жене, на мою долю не выпало. Но самая большая привилегия, которая одна, собственно говоря, меня и интересовала, — это возможность любить его и получать его любовь.

Позже я немного успокоилась, почувствовав, что Ричард действительно любит меня. И очень сильно.

Два года я не вела записи в своей книге.

С той ночи во Фрейлинге прошло целых два года. Когда я оглядываюсь назад, то вижу там смесь острой радости и боли. Похоже, я на себе испытала весь спектр человеческих эмоций, которые вообще можно пережить. В это время мы почти постоянно были вместе. Я наслаждалась его искренним отношением ко мне и его преданностью. Я была самой счастливой женщиной на земле. Но в те дни, когда я оставалась одна, когда ему приходилось возвращаться в семью, я болезненно переживала свое одиночество. Я с трудом переносила эти моменты, и никакое философское отношение к жизни мне не помогало. Разумная и практичная Роза-Линда просто переставала существовать. Прошло много месяцев, прежде чем я смогла осознать, в чем, собственно, состояла основная трудность моего положения. И тогда я поняла, почему Ричард так долго колебался, прежде чем вступить со мной в близкие отношения. В данной ситуации я исполняла роль проигравшей стороны. Он не терял ничего, я теряла все.

Как-то однажды Ричард сказал, что собирается взять меня с собой в Нью-Форест. Предполагалось, что Марион уедет на уик-энд в Ракесли. Ричард очень радовался, что можно будет побродить по лесу, подышать свежим воздухом, забрести в какой-нибудь паб, где нас никто не знал.

Сейчас я работала у мистера Кайя-Мартина секретарем. Работа мне нравилась, и доктор хорошо платил. Ричард предлагал мне оставить это место и жить на его содержании, но для меня такой вариант был неприемлем.

— Ничто на свете не заставит меня стать содержанкой, — смеясь, сказала я ему. — Ты можешь помогать мне деньгами, если тебе это нравится, но зарабатывать себе на жизнь я буду сама.

В тот уик-энд, когда мы собрались отправиться в Нью-Форест, я чувствовала себя уставшей, взвинченной, мне хотелось побыстрее оказаться в лесу, чтобы забыть хотя бы ненадолго о своих проблемах. После длинной унылой зимы люди всегда чувствуют себя измученными, уставшими, хочется новых впечатлений и отдыха. Кроме того, Ричард собирался отдохнуть еще и в понедельник, а я на этот день тоже отпросилась у доктора. Так что впереди нас ждало целых три дня.

Каждая такая поездка с Ричардом превращалась для нас в новый медовый месяц. Зимой мы не так часто встречались, потому что Марион была в городе, к тому же она без конца чем-то болела и в доме постоянно требовалось его присутствие. Только раза два в неделю по вечерам Ричард появлялся на Маркхэм-сквер. И эти часы превращали мое одинокое жилище в подобие рая.

В начале весны мы тоже не так часто виделись. На каникулы приезжала Роберта, а потом Ричарду предстояло поехать в командировку в Скандинавию. Поэтому этот уик-энд для меня сиял в темноте, как факел.

Но в пятницу, вернувшись с работы, я обнаружила, что в почтовый ящик мне бросили телеграмму, и теперь она приветствовала меня, лежа на коврике у моих ног. Я с сомнением посмотрела на нее. Ничего подобного я не ожидала. Мое сердце тревожно дернулось в груди.

Я вскрыла оранжевый конверт и прочитала: «Тысяча извинений уик-энд откладывается позвоню позже».

Я медленно прошла в гостиную и опустилась на кресло. Хотелось плакать…

Бросив коробку, которую я принесла с собой и в которой лежали только что купленные блузка и чулки на пол, я разрыдалась. Тюльпаны в вазе на моем столе уныло опустили свои головки. Комната выглядела немного пыльной и имела какой-то заброшенный вид. Теперь у меня была даже служанка, миссис Микин, приходившая каждое утро. Но вчера она предупредила, что не сможет убираться у меня в течение нескольких дней, так как заболел ее сын.

Что же случилось с Ричардом? У меня было ощущение, что произошло что-то серьезное. Мне казалось, что я почувствую себя лучше, если услышу его голос по телефону. Он все объяснит и успокоит меня. Мы договоримся о новой встрече, и я не буду чувствовать себя такой несчастной.

Дорогой Ричард! В моей маленькой квартирке столько всего, что напоминало о нашей любви.

Моя кровать, которую мне подарила миссис Диксон-Род, была накрыта жемчужно-серым покрывалом, такого же цвета занавески висели и на окнах. Стены покрывали шелковые обои в персиковых тонах. Над кроватью располагалась картина с изображением балетной сцены в стиле Дега. Ричард подарил мне множество вещей, милых и полезных излишеств, которые создавали особую атмосферу этой квартиры. Во всем чувствовались роскошь и стиль. Он хотел, чтобы я переехала в квартиру большего размера, но я не хотела. Я также не хотела принимать от него все эти подарки, воспринимая это в каком-то роде как покушение на свою независимость. Но я знала, что у Ричарда не было намерений сделать из меня свою собственность, он просто делал все это, чтобы как-то выразить свою любовь и признательность.

— Боже! Какая же ты упрямая. Но может, именно это так и привлекает? — смеялся он.

Сначала то кольцо, которое мне подарила Ира, я хранила в ящике шкафа и не хотела надевать. Ричард обижался и стал настаивать, чтобы я носила его. На внутренней стороне кольца была выгравирована дата нашей первой ночи во Фрейлинге. И с тех пор мне пришлось называть себя миссис Браун. Это делалось из-за таких людей, как миссис Микин, которая постоянно видела меня в обществе Ричарда. Но для меня это мало имело значение. Главное, я любила его, а он любил меня.

Разумеется, мне очень хотелось поехать с ним куда-нибудь заграницу, но Ричард сказал, что этот вопрос не обсуждается. Он был слишком известным человеком и не мог себе позволить появиться в обществе с какой-то другой женщиной, кроме жены. Малейшая провокация с его стороны, и Марион отберет у него ребенка. Поэтому я никогда не заводила подобных разговоров. Это было частью нашего своеобразного договора.

Прошлой зимой он ездил в Канны с Марион. И за все это время я получила только лишь одно письмо. А я даже не могла написать ему ничего в ответ. Мы решили, что так будет лучше для него. Мое письмо могло попасться на глаза кому-нибудь из его домашних.

Когда он вернулся из Канн, я почувствовала, что он так же соскучился по мне, как и я по нему. Первые сутки мы провели в постели. А потом я рассказала ему о том, что видела его фотографию с Марион в «Тэтлер» и что она сильно огорчила меня. Он засмеялся и сказал:

— Господи, что за глупость! Бедная деточка! Но у меня десятки фотографий с Марион! И они ровным счетом ничего не значат. И ты ведь знаешь об этом.

— Но вы там смотрели друг на друга такими… влюбленными глазами! — пробормотала я.

— Роза-Линда, но как ты можешь быть такой глупой! Ты просто невозможна!

Я запротестовала:

— О, но ты ведь знаешь, это просто ревность! Я не хочу, чтобы ты был с ней.

Он отодвинулся от меня, и я увидела, как изменилось выражение его лица. Нежность и веселость тут же сменились на озабоченность. Он встал с дивана, на котором мы вместе сидели, и подошел к камину. Облокотился на него и после паузы заговорил чужим, напряженным голосом:

— Я понимаю, дорогая, что все это значит для тебя. Это всегда будет расстраивать тебя. Не думай, что я этого не понимаю. Я вижу, что все это слишком несправедливо по отношению к тебе. Разумеется, вряд ли какой женщине это понравилось бы, а ты гораздо чувствительнее, чем многие. Я даже думаю, может…

Быстро вскочив с дивана, я подбежала к нему, чтобы он не успел произнести эти ужасные слова, что мы не будем больше встречаться, что ему следует оставить меня и так далее, и так далее. Сейчас, глядя на него, я понимала, как глупо с моей стороны ревновать его к Марион. Никакому мужчине не понравится, если женщина попытается ограничить его свободу и будет без конца критиковать его действия. Даже Ричард, такой мягкий и открытый, такой понимающий, не являлся исключением из этого правила.

— Ричард, забудь об этом! — воскликнула я. — Я знаю, это все такая глупость! И не говори мне ничего! Все это нелепо. Давай лучше поиграем в триктрак… Я сейчас все приготовлю.

Я потянула его за руку к шкафу, где лежала игра. Мне необходимо было срочно хоть как-то отвлечь его от мрачных мыслей. Хотя бы как-то сгладить свое глупое поведение. Но даже позже, когда мы сидели на диване напротив друг друга, когда выражение его лица стало мягким, я чувствовала, что он сильно расстроен.

Когда Ричард появился у меня в следующий раз, он изо всех сил старался не упоминать ни о Марион, ни о дочери, ни о фотографии в Каннах. Был необыкновенно нежен и добр. Он боялся меня потерять, я это почувствовала. Я знала, что он любит только меня и своего ребенка.

Но однажды мы снова поссорились, и уже более серьезно. На этот раз из-за Роберты.

Ричард обещал взять меня в субботу на концерт, на который мне давно уже хотелось сходить. Но в субботу он приехал ко мне, чтобы извиниться за невозможность выполнить свое обещание. Оказалось, совершенно неожиданно школьников отпустили на небольшие каникулы и Роберта вернулась домой. Поэтому Ричард решил взять вместо меня на концерт в «Альберт-Холл» ее.

— Я себя просто ужасно чувствую от этого, дорогая, — сказал он и поцеловал меня в голову. — Это действительно ужасно, но я не вижу другого выхода. Они станут задавать вопросы. Кроме того, Берта может отправиться туда одна и увидит нас.

Обычно я всегда проявляла понимание и терпение во всех вопросах, касающихся дочери Ричарда. Но возможно, сейчас, в конце недели, я чувствовала себя особенно уставшей и измученной. А потому просто взорвалась в ответ. Мы с ним уже давно знали друг друга и потому могли показать, что «не в настроении». Люди, много общающиеся между собой, не могут постоянно пребывать в ровном состоянии духа.

Я высвободилась из его объятий и нахмурилась. Затем пошла на кухню готовить чай, он последовал за мной. Наконец сказал:

— Послушай, я бы никогда не допустил, чтобы такое случилось, дорогая. Честно. Но все произошло так неожиданно, я не знал, что Берта приедет на уик-энд. Мне в офис позвонила Марион и сказала, что, оказывается, в Бронзон-Касл празднование годовщины основания школы.

Я холодно ответила:

— Ну разумеется…

— Дорогая, ты не сердишься на меня?

Я прикусила верхнюю губу, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— Вовсе нет, — отозвалась я. — Почему я должна сердиться? У меня нет на это права. Я должна оставаться дома, если приезжает Роберта.