Сев на постели, она кивнула.

— И этого тоже. Понимаешь, мне просто стыдно. Он так много для меня сделал, а я поступила с ним по-свински… Там были гости, его друзья… Мне жаль его…

— Зато ты поступила честно… Куда хуже было бы, если бы он, уже живя с тобой, понял, что ты его не любишь… Может, у тебя кто есть? — Он улыбнулся. — Признавайся…

— Уже нет. И это очень грустно…

Он привез ее вчера вечером к себе домой вместе с сумкой, куда Валентина сложила все самое необходимое из квартиры на Масловке, той самой квартиры, куда больше года назад поселил ее Костров. Саша сказал, что новое жилье ищут месяцами, за один день невозможно найти что-нибудь приличное, и предложил ей пожить пока у него.

— Ты меня не бойся. Скажешь «нет», значит нет. Со мной просто. Я понимаю, каково тебе сейчас…

И он привез ее к себе. Саша ожидал услышать от девушки что-нибудь такое о ее женихе, что каким-то образом объяснит ее побег со свадьбы, но Валентина (вернее, «Лера», как он ее называл после того, как она предложила ему перейти на «ты»), к своей чести, не сказала о Кострове ни одного дурного слова. Напротив, судя по ее рассказу, жених (имя которого она так и не назвала) был человеком в высшей степени порядочным, а главное, любящим ее.

— Я думаю, ты не будешь возражать, если я попробую подыскать тебе квартиру?

— Нет, конечно… Чем скорее я это сделаю, тем лучше… Желательно на светлой стороне улицы и чтобы окна были большие… Не больше двухсот долларов в месяц.

— Я все понял… Ну пока!

Валентина слышала, как он одевался, что-то напевая, затем хлопнула дверь и стало тихо.

Она не понимала, что с ней происходит. Столько безрассудных поступков за три дня: Невский, побег и теперь вот чужая квартира с каким-то Сашей. Словно кто-то руководил ее действиями.

Валентина поднялась, приняла душ, надела свой любимый черный костюм, тот самый, в котором была в день знакомства с Невским, затем с благодарной улыбкой села за стол, на котором уже стоял завтрак: прозрачный стеклянный колпак накрывал сырницу с нарезанным сыром, ветчиной и салями. Здесь же стояла плетеная хлебница, прикрытая салфеткой, вазочка со сгущенным молоком и банка кофе. Согреть электрический чайник было минутным делом. «Как в кино», — подумала Валентина, принимаясь сооружать бутерброд.

* * *

Спустя полтора часа она уже сидела в сквере на Пушкинской площади с кипой газет на коленях, выписывая адреса квартир. Светило солнце, Валентина смотрела на расплывающиеся строчки мелкого шрифта, но видела Невского… Она вспомнила, как нервничала в тот раз, когда Игорь, оставив ее почти на этом самом месте, ушел позвонить, как она боялась, что он не придет. Но ведь пришел же… А мог бы еще тогда затеряться в толпе… Почему же он бросил ее? Что случилось?

Свернув газеты в толстую трубу, она сунула их в пакет и, откинувшись на скамейке, расслабилась. Услышав иностранную речь, Валентина лениво раскрыла глаза и, увидев толстую негритянку в желтых клетчатых шортах и красном джемпере, усмехнулась, поражаясь ее раскованности, после чего снова погрузилась в легкую дрему. Но потом вдруг поняла, что не имеет права расслабляться, когда у нее столько дел. Быстрым шагом она направилась к метро: нужно позвонить Саше. Разве могла она тогда предположить, что через каких-нибудь полчаса Невский вычеркнет ее из своей памяти. А значит, и из своей жизни.

8

— Это правда, что вы едете в Москву к дочери?

Эмма Латинская тронула его за руку, приостанавливая чтение, и пристально посмотрела Борису в глаза. Ей все больше нравился этот обаятельный мужчина со спокойным взглядом темных глаз, Эмме даже хотелось потрогать его поседевшие на висках волосы, коснуться щеки… Это не имело ничего общего с чувством, которое может появиться у женщины к мужчине. Нет, приходящий чтец источал благостную для ее души энергию, рядом с ним она ощущала в себе необычайный прилив сил. Скажи ему об этом, он не поймет, встанет и уйдет. Да, да, она знала эту породу мужчин, которые, ничего не объясняя, предпочитают действовать. Таким был и ее первый муж… Тоже русский и тоже с темными глазами… Вот только до старости он не дожил, так и остался в ее памяти черноглазым, порывистым в движениях юношей… Но это было в другой жизни.

— Да, я не видел ее больше пятнадцати лет…

— И вы так спокойно говорите об этом… — в ее тоне послышалась укоризна.

— Я исправно высылал ей деньги… Ей и ее матери.

— Вы и сами знаете, что это не самое важное.

— Что ж, вы правы… Так мы будем читать дальше?

Он пришел сюда примерно по той же причине, которая заставила Эмму дать объявление в газете. Общение с русской, пусть даже офранцуженной, плюс прогулка в Булонском лесу (когда бы еще он так много гулял по этим прелестным местам?) да еще деньги…

— Не спешите! Лучше скажите, чем занимается ваша дочь?

— Она шьет. Портниха, у нее свое дело.

— Ателье?

— Нет, что вы, ателье — это фантастика…

— Может, вы оговорились, и следовало бы сказать «фантазия»? Причем, скажу я вам, не самая плохая.

— Да нет, именно фантастика. Это слишком дорого для моей дочери.

— Если она талантлива… Дочь такого человека, как вы, не может быть простушкой… Я правильно выразилась?

Борис смутился. Он не привык, чтобы ему делали комплименты.

— Она простая девушка из простой семьи, хотя шьет, судя по рассказам Бланш, хорошо…

— Давайте купим ей ателье! У меня много денег. И пусть это будет не подарок, а вложение капитала.

— Россия такая страна, куда опасно вкладывать капитал… Вы же знаете это не хуже меня… Скажите, Эмма, зачем я вам?

— Как скоро вы разгадали меня, Борис… Все правильно, и я рада, что не ошиблась в вас. Вы действительно нужны мне…

Он окинул взглядом ее длинную сухую фигуру, закутанную в белую мягкую шаль, и понял, что если она собирается взять его в любовники, он будет вынужден прекратить свои прогулки по Булонскому лесу.

— Я бы хотела выйти за вас замуж…

— Я невысок и довольно плотен, вы не боитесь, что я раздавлю вас в постели? — ответил Борис скороговоркой, не дав себе времени обдумать предложение. Он внушил себе, что это шутка. А с юмором у него было все в порядке.

— Я же не предлагаю вам стать моим любовником. В прошлом году умер мой муж, я теперь вдова. Хотите верьте, хотите нет, но как только я похоронила Патрика, я заболела… Нет-нет, речь идет не о физическом недуге… Понимаете, мне постоянно кажется, что меня хотят обмануть… Что мои доверенные лица готовят мне ловушку…

— Вы составили завещание и перестали спать спокойно?

— Как вы догадались?

— Я читаю французские романы. Все сюжеты лихо закручены в один и тот же узел, называемый завещанием или наследством, как вам будет угодно.

— Да, вы правы: там, где есть деньги, найдется местечко и для насильственной смерти…

— И потому вы решили подарить свое состояние полунищему русскому эмигранту, которого выбрали среди такой же голодной своры?.. Почему именно я?

— Не знаю… Я не могу это объяснить. Может, это заложено где-то внутри меня. Мне кажется, что вы честный. И не алчный.

— Вам так кажется. Стоит только выйти за меня замуж и оформить документы, как я зарежу вас в вашей же постели на следующий же день, причем сделаю так, что никто меня и не заподозрит…

— Я знала, что вы скажете нечто подобное… Вы мне нравитесь все больше и больше. Скажите, Борис, чего бы вы хотели больше всего?

— Я хочу увидеть свою дочь. Бланш ревнует меня к прошлому. Я понимаю ее. Боюсь, стоит мне только увидеть Москву, вдохнуть ее воздух и прижать к груди Валентину, как я забуду Париж, а вместе с ней и Бланш… А она у меня хорошая. Мне будет жаль ее…

— Так вы согласны жениться на мне?

— Зачем?

— Понимаете, Патрик, мой покойный муж, составил свое завещание таким образом, что в случае, если я в течение двух лет после его смерти выйду замуж за русского, ко мне перейдут все акции южной железной дороги, которые до того момента будут считаться собственностью мсье Дюбаска, его адвоката.

— Непонятно, почему вы ждали целый год? Можно было на следующий день после похорон вскружить голову любому русскому, причем вдвое, а то и втрое младше вас, помахав у него перед носом завещанием вашего незабвенного Патрика. Скажите, он что, страдал старческим маразмом, составив такое завещание?

— Нет, я не замечала… Он был в ясном уме до самой последней минуты.

— Вы что-то скрываете от меня. Где то препятствие, которое ваш муж имел в виду, когда искушал вас акциями железных дорог?.. Ну, вышли вы замуж за русского, и что же дальше?

— У вас хорошая голова, мсье Борис. Все правильно. Ничего в этой жизни не дается нам просто так… Пока я не могу рассказать вам все… Однако вы должны знать, что стоит вам жениться на мне, как я сразу же перевожу на ваш счет десять миллионов франков. А пятьсот тысяч вы получите в день, когда объявите мне о вашем положительном решении. Все будет оформлено официально и при свидетелях.

— И вы мне ничего не расскажете о препятствии, из-за которого ваш брак с русским мужчиной, по мнению вашего Патрика, считался бы невозможным? Вы что, одноногая или наполовину состоите из искусственных органов?

— Нет, я настоящая и даже больше, чем вы можете себе это представить… — хозяйка улыбнулась, показывая идеальной формы зубы («Фарфор», — подумал Борис). — Так вы подумаете над моим предложением?

— После свадьбы мне надо будет переехать к вам?

— Разумеется…

— А как же Бланш? Мы живем с ней уже три года.

— Она переедет сюда, будем жить вместе.

— Я предлагаю перейти к «Солнечному удару»… — Борис надел очки и раскрыл книгу. — Мы, кажется, остановились вот здесь… «Он отодвинул от себя ботвинью, спросил черного кофе и стал курить и напряженно думать: что же теперь делать ему, как избавиться от этой внезапной, неожиданной любви?»

— Постойте, скажите, что такое «ботвинья»? Это то же, что и шпинат?

Борис задумался:

— Я так думаю, мадам Эмма, что это то же самое, что и ботва…

— Ботва… Какое странное слово…

Десять миллионов франков плюс содержание, полагающееся мужу Эммы Баланс…

* * *

Бланш поставила перед ним тарелку с дымящейся бараниной и сырную запеканку.

— Сколько лет твоей невесте? — спросила она, усаживаясь рядом и царапая вилкой клеенку. — Девяносто?

— Много, я думаю… Хотя выглядит она не так уж плохо…

— Десять миллионов франков, говоришь? Что-то тут не так… если честно, я уже голову сломала над ее предложением. А ты?

— Я предпочитаю есть баранину и ни о чем не думать.

Мысленно Борис был уже в Москве. До отъезда оставалась всего неделя. Десять миллионов франков и Валентина, эти два понятия переплелись… Мозг отказывался размышлять над предложением Эммы. В конечном счете он был свободным мужчиной, а потому мог позволить себе все. Бланш это знала, как догадалась об этом и Латинская. Его искушали. И ему нравилось это. Самое худшее, что Эмма могла с ним сделать, это убить его. Но в этом не было никакого смысла. В случае же если она откажется заплатить ему эти пресловутые десять миллионов, он вернется к Бланш, которая безропотно поставит перед ним тарелку с едой и выпивку. И жизнь вернется в свое прежнее русло. Он также будет ходить в «Экспресс» и играть грустные мелодии Гершвина или Джоплина…

— Собери вещи, — вдруг велел он, вставая из-за стола.

Бланш уронила чашку, и молоко разлилось по полу.

— Борис?!

— Завтра мы переезжаем в Булонский лес. Там хорошо, поверь, — он повернулся и нежно привлек к себе слегка располневшую за последние полгода Бланш. — Если ты не будешь устраивать сцен, на те пятьсот тысяч франков, которые Эмма заплатит мне завтра за согласие, ты сможешь купить себе бордовую испанскую спальню, о которой мечтала…

— Но, Борис?!

— А десять миллионов я подарю Валентине.

Бланш заплакала.

9

Она позвонила Кострову и попросила о встрече.

Это был небольшой частный ресторан на Берсеневской набережной.

Валентина не была уверена, что он придет, слишком тяжела оказалась нанесенная ему обида. Но когда Валентина увидела его входящим в зал, сердце ее забилось сильнее: она испугалась вдруг того, что он ей сейчас скажет.

Он выглядел как всегда безукоризненно, стильно, а румянец на щеках свидетельствовал о здоровом образе жизни. Костров улыбнулся ей как старой знакомой.

Сев за столик, внимательно посмотрел ей в глаза:

— Ну, здравствуй?! — прозвучало полувопросом.