Даниэла Стил - Большей любви не бывает

Филип, свирепо взглянув на Эдвину, вошел в свой домик и хлопнул дверью. Он бросился на кровать и горько заплакал от пережитого ужаса, когда подумал, что Джордж утонул, и оттого, что ему страшно не хватало отца.

Этот инцидент показал, как они еще все взвинченны и как тяжело мальчикам без отца. В конце концов мальчишки утихомирились, и Бен опять стал готовиться к отъезду.

Ссора Филипа и Джорджа напомнила ему о том, о чем он думал с самого начала: семья была слишком тяжким бременем для Эдвины. На минуту Бен понадеялся, что, может быть, он уговорит ее поехать в Англию к дяде с тетей. Но, взглянув на Эдвину, понял: нет, ему это не удастся. Она хотела жить с семьей здесь, в родных местах, даже если это дается дорогой ценой.

— Все в порядке, — успокоила она Бена, — Филипу полезно выпустить пар, а Джордж будет знать, что не всякие розыгрыши можно устраивать. В следующий раз он дважды подумает.

— А как ты? — спросил Бен.

Как она со всем справится одна? Двое мальчишек, почти взрослых, и трое малышей. И некому помочь. Правда, признал он, Эдвина пока управляет домом и детьми твердой рукой.

— Мама хотела, чтобы я о них позаботилась, и я выполню ее последнюю волю, — спокойно ответила она. — Я люблю своих братьев и сестер.

— И я тоже, но все равно я беспокоюсь за тебя. Если тебе что-нибудь понадобится, только позови, и я тут же примчусь.

Она благодарно поцеловала Бена в щеку. Он сел в машину и, медленно отъезжая, долго смотрел, как она машет ему вслед.

Жаль было уезжать с озера, но дела звали Эдвину в Сан-Франциско. Она вместе с Беном присутствовала на ежемесячных совещаниях в редакции, демонстрируя свой интерес к газетному делу, а впрочем, ей и в самом деле было интересно. Но все равно она пока чувствовала себя довольно неуютно на отцовском месте: столько надо всего знать, даже чтобы просто понимать, о чем идет речь на совещаниях. Эдвина не испытывала желания самой руководить газетой, но хотела сохранить ее для Филипа и была очень благодарна Бену за его советы.

После августовского собрания у Эдвины выдался тяжелый день. Она выпалывала сорняки в саду, когда пришел почтальон с огромной посылкой из Англии. Эдвина решила, что это от тети Лиз, но не могла вообразить, что же там такое лежит.

Она попросила миссис Барнс поставить посылку в холле, а потом поднялась туда сама с руками, испачканными землей, с травинками и листьями, прицепившимися к черному платью. Она взглянула на посылку, и у нее екнуло сердце. Фамилия отправителя была не Хикэм, а Фицджеральд. Эдвина сразу узнала четкий, аккуратный почерк матери Чарльза.

Она пошла на кухню помыть руки, а потом осторожно отнесла посылку в спальню. У Эдвины дрожали пальцы, она не могла догадаться, что же такое прислала ей леди Фицджеральд. А вдруг это что-нибудь из вещей Чарльза? Ей было страшно открывать посылку.

В доме стояла тишина, мальчики ушли к друзьям, Шейла повела довольных малышей в парк посмотреть на новую карусель, так что никто ей не помешает.

Эдвина аккуратно распаковывала посылку. Она путешествовала целый месяц, прежде чем попала сюда, и, несмотря на размеры, была странно легкой, словно в ней ничего не было.

Наконец упали последние обертки, и внутри оказалась гладкая белая коробка, а к ней было прикреплено письмо, написанное на голубой почтовой бумаге с гербом Фицджеральдов в левом верхнем углу. Но Эдвина не стала читать письмо, ей было слишком любопытно, что же в коробке.

Она развязала ленту, подняла крышку и затаила дыхание: внутри были ярды и ярды белого тюля и изящный белый венок из атласа, искусно расшитый мелкими жемчужинками. Это оказалась свадебная фата, которую должна была привезти с собой леди Фицджеральд.

Припомнив, какое сегодня число, Эдвина поняла, что завтра как раз должна была состояться их с Чарльзом свадьба. Она пыталась не думать о ней, но теперь не могла. Все, что у нее осталось после крушения радужных надежд, — это фата, лежащая на ее дрожащих руках. Облако тюля заполнило комнату.

Эдвина надела фату, посмотрелась в зеркало, и слезы потекли по ее щекам. Фата оказалась точно такой, как она мечтала. Интересно, как бы выглядело ее подвенечное платье? Конечно, такое же красивое, но только никто этого никогда не узнает. Материя пошла ко дну вместе с «Титаником».

Эдвина до сих пор не позволяла себе вспоминать о свадьбе, но теперь, когда у нее вдруг появилась фата, мысли о несбыточном счастье вызвали новый поток слез.

Она, все еще с фатой на голове, присела, тихо плача, на кровать и открыла письмо. Первый раз она так сильно ощущала безнадежное одиночество, сидя в черном траурном платье и в пышной белой фате.

«Дорогая моя Эдвина», — начала она читать, и голос леди Фицджеральд словно зазвучал в комнате.

Они с Чарльзом были очень похожи: высокие, худощавые, с прекрасной осанкой — типичные английские аристократы.

"Мы очень часто думаем и говорим о тебе. Трудно поверить, что ты уехала из Лондона всего четыре месяца назад… тяжело поверить во все, что случилось за это время.

Я очень беспокоюсь, посылая тебе эту фату. Я боюсь, что ты расстроишься, когда получишь ее, но мы с отцом Чарльза долго думали и решили, что она должна быть у тебя. Пусть она останется как символ счастливых дней и той огромной любви, какую Чарльз питал к тебе.

Ты была самым дорогим в жизни для него, и я знаю, что вы были бы очень счастливы. Спрячь ее, моя дорогая девочка, не думай о ней слишком часто… но, может быть, иногда взгляни на нее и вспомни нашего любимого Чарльза.

Мы надеемся опять тебя увидеть когда-нибудь. Наша любовь всегда останется с тобой, с твоими братьями и сестрами. Мы очень любим тебя, дорогая, и всегда будем помнить тебя…"

Ослепшая от слез Эдвина не могла уже разобрать подписи: «Маргарет Фицджеральд».

Она сидела на кровати, пока внизу громко не хлопнула дверь и не раздались детские голоса. Малыши уже вернулись из парка, а она так и просидела в комнате весь день, думая о Чарльзе и своей несостоявшейся свадьбе.

Она осторожно сняла фату, сложила ее в коробку и только успела закрыть крышку, как в комнату ворвалась смеющаяся Фанни и бросилась к Эдвине. Она не заметила ни слез, ни потухшего взгляда сестры: девочка была слишком переполнена впечатлением от прогулки, чтобы обратить внимание на настроение старшей сестры.

Эдвина убрала коробку на полку и стала слушать, как Фанни, захлебываясь, рассказывала про карусель. Там были лошадки, и медные кольца, и золотые звезды, и музыка играла все время, и еще можно было кататься на разрисованных саночках, если не хочешь на лошади, но лошади в сто раз лучше!

— И там еще были лодочки, — продолжила было Фанни, но потом нахмурилась. — Нам не нравятся лодки, да, Тедди?

Тот покачал головой, входя в комнату, а вслед за ним шла Алексис. Она внимательно посмотрела на Эдвину, будто почувствовала неладное, но не понимала, что именно.

И только Филип, когда дети ушли спать, осторожно спросил Эдвину:

— Что-то случилось? — Он вечно беспокоился за нее, заботился о ней и старался, как мог, заменить малышам отца. — Ты в порядке, Вин?

Она медленно кивнула, собираясь рассказать ему о фате, но не могла вымолвить ни слова. Интересно, помнит ли он, какое завтра число?

— Да, в порядке… я получила письмо от матери Чарльза, леди Фицджеральд…

— О! — В отличие от Джорджа, который по молодости ничего бы не понял, Филип сразу почувствовал, каково сейчас Эдвине. — Как она?

— Ничего, я думаю. — Она печально взглянула на Филипа. Ей нужно было с кем-то поделиться, пусть даже с семнадцатилетним братом. Дрожащим голосом она сказала:

— Завтра была бы… была бы…

Дальше говорить она не могла и отвернулась. Но Филип мягко коснулся ее руки, и Эдвина повернула к нему залитое слезами лицо.

— Ничего… прости…

— О, Винни! — В его глазах тоже стояли слезы, когда он прижимал к себе Эдвину.

— Почему это случилось? — прошептала она. — Почему?.. Почему там так мало было шлюпок? Ведь такая малость… шлюпки для всех… и все было бы иначе.

Но существовали еще другие «почему»… Например, почему «Калифорниец» отключил радиостанцию и не услышал отчаянных сигналов бедствия с «Титаника», раздающихся по всей Атлантике. Он был всего в нескольких милях и успел бы прийти на помощь…

Столько было «почему» и «если б только», но они уже ничего не значили, и Эдвина плакала на плече у брата накануне дня, который мог бы стать самым счастливым в ее жизни.

Как и следовало ожидать, Рождество в этот год не принесло особой радости в семью Уинфилд. По крайней мере для старших. Малыши были так заняты подготовкой к празднику, что им некогда было раздумывать о том, как все на этот раз изменилось.

Приехал Бен и повел мальчиков на выставку новых автомобилей, а потом взял всех на рождественскую елку в отель «Фейрмонт». Многие друзья их родителей тоже звали детей в гости, но иногда эти приглашения причиняли боль и служили напоминанием, что они теперь сироты.

Алексис по-прежнему была очень замкнутой, но Эдвина изо всех сил старалась ее расшевелить. Иногда она заставала девочку в маминой спальне, но уже не волновалась особенно из-за этого, спокойно разговаривала с Алексис, сидя на розовом диванчике в гардеробной, и они с сестрой перебирали разные случаи из прежней жизни, как будто боялись, что они сотрутся из памяти.

Эдвина всегда как-то странно себя чувствовала там, наверху, словно комнаты родителей стали теперь чем-то вроде храма. Одежда Берта и Кэт все еще висела в шкафах, и у Эдвины не хватало духу ее убрать. Мамины расчески и золотой несессер тоже лежали там, где она их когда-то оставила.

Миссис Барнс аккуратно вытирала всюду пыль, но даже она не любила заходить в эти комнаты. Она говорила, что там ей всегда хочется плакать. А Шейла так и вовсе наотрез отказалась заглядывать туда, даже в поисках Алексис.

Эдвина, испытывая тоску, время от времени поднималась наверх. Там ей казалось, что она становится как-то ближе к ним, там легче было вспоминать…

Трудно было поверить, что прошло всего восемь месяцев, как не стало родителей. Иногда эти месяцы казались лишь мигом, а иногда — целой вечностью.

Миновали рождественские праздники, хотя для Эдвины они стали тяжелым испытанием. Но она все сделала как полагается, и дети, как обычно, вывесили чулочки для подарков, и спели рождественские гимны, и напекли сладких булочек, и сходили в церковь. Эдвина, как раньше мама, занималась покупками и упаковкой подарков, а Филип, сонно зевая, поблагодарил ее от имени всех в рождественскую ночь — как Берт обычно благодарил Кэт, и Эдвину это очень растрогало.

Бен приехал к ним на Рождество, и все ему страшно обрадовались. Он всем привез подарки: чудесную игрушечную лошадку для Тедди, девочкам — кукол, чрезвычайно интересный набор фокусов Джорджу, от которого тот пришел в восторг, красивые карманные часы Филипу и изящную кашемировую шаль Эдвине. Шаль была бледно-голубая, и Эдвина с удовольствием представляла, как наденет ее в апреле, когда кончится траур. Бен вначале думал купить ей черную, чтобы Эдвина могла ее носить сейчас, но потом ему расхотелось это делать.

— Я жду не дождусь, когда опять увижу тебя в пестрых нарядах, — тепло сказал он, когда Эдвина разворачивала подарок.

Дети тоже приготовили для Бена кучу подарков, даже Джордж написал маленький портрет собаки Бена, а Филип вырезал из дерева очень красивую подставку для ручек. Эдвина выбрала для него пару самых любимых папиных сапфировых запонок, спросив совета у Джорджа и Филипа. Они оба одобрили ее выбор: ведь Бен был их лучшим другом — верным и добрым.

Рождество для Бена давно уже стало грустным днем: оно приносило горькие воспоминания о семье, которой он лишился шесть лет назад. Но сейчас, в кругу детей Уинфилдов, он словно обрел новую семью, им было хорошо вместе, они развлекали друг друга, а под конец Тедди заснул на коленях у Бена.

Эдвина смотрела, как Бен относит его наверх и укладывает в кроватку. Как он добр к ним! И девочки любили его ничуть не меньше мальчишек. Фанни и даже улыбающаяся Алексис просили, чтоб он и их тоже уложил спать.

Выпив со старшими по последнему стакану портвейна, Бен, довольный, ушел домой. Рождество обещало быть таким грустным, а оказалось таким счастливым.

В отличие от Рождества, Новый год был полон слез и тяжелых воспоминаний.

К ним приехала тетя Лиз, которая плакала не переставая с первой минуты, как вышла из поезда. Ее черное платье было таким мрачным и строгим, что Эдвина сперва даже подумала, уж не умер ли дядя. Но Лиз сообщила скорбным голосом, что Руперт совсем ослаб здоровьем, безумно страдает от подагры и пребывает в ужасном расположении духа.

— Разумеется, он шлет вам всем свою любовь, — быстро добавила она, вытирая глаза.