Элин Хильдебранд - Босиком

Три женщины спустились по трапу самолета. Это звучало, как начало анекдота.

Джошуа Флинн, двадцати двух лет от роду, уроженец острова Нантакет, старшекурсник колледжа Мидлбери, подрабатывал летом в аэропорту городка Нантакет, где его отец работал диспетчером. Джош заметил женщин сразу же. Они прилетели рейсом компании «Ю-Эс эйрвейз» из Лагардиа. Три женщины, двое маленьких детей, ничего особенного. Так что же привлекло внимание Джоша? Джош Флинн был студентом-филологом, а его наставник, писатель на пенсии Чес Горда, любил повторять, что автор должен чувствовать хорошую историю в воздухе, словно надвигающийся шторм.

— Волосы у тебя на руках должны становиться дыбом, — говорил Чес Горда.

Джош глянул на свои руки. Ничего! Он вытер их о свою светящуюся оранжевую форму и подошел к самолету, для того чтобы помочь Карло выгрузить багаж. Отец Джоша, Том Флинн, сидел в этот момент за компьютерным терминалом на пять этажей выше Джоша и время от времени следил за тем, чтобы его сын выполнял свою работу «как положено». Постоянный контроль создавал очень сложную рабочую обстановку, поэтому за те две недели, что Джош здесь работал, он научился выискивать истории, не отвлекаясь от своих обязанностей.

Две женщины стояли на бетонированной площадке. Джош решил, что они сестры. Одна из них была очень худой, с длинными светло-каштановыми волосами, развевавшимися на ветру. У нее был острый нос, голубые глаза, и было очевидно, что она чем-то подавлена. Ее лоб был покрыт морщинами, как у пекинеса. У второй были такие же голубые глаза, такой же острый нос, но вместо озабоченности ее лицо выражало недоумение и грусть. Она часто моргала, словно вот-вот расплачется. Она была полнее, чем сестра, и ее волосы, ровно подстриженные на уровне плеч, были светлыми, как у шведки. В руке женщина держала сумку с цветочным узором, наполненную пеленками, и набор разноцветных пластиковых ключей; она дышала очень часто и глубоко — казалось, что полет напугал ее до полусмерти.

Третья женщина стояла на верхней ступеньке трапа с младенцем на руках. Мальчик лет четырех выглядывал из-за ее ног. У нее было красивое округлое лицо, вьющиеся пряди выбивались из-под соломенной шляпки. Женщина была одета в джинсы с грязными коленками и резиновые шлепанцы.

Сестры ждали у подножия трапа, пока третья женщина спустится вниз. Та, которая тяжело дышала, потрясая ключами, протянула руки, чтобы взять младенца.

— Иди к мамочке, — сказала она. — Мелани, я заберу его.

Кроме ребенка Соломенная Шляпка держала в руках коробку с овсянкой «Чириоз», зеленую пластиковую чашку и санитарный пакет. Она была в двух ступеньках от земли, когда мальчик у нее за спиной закричал:

— Тетя Бренда, а вот и я!

Прыжок.

Он целился в Нахмуренную сестру, но от переизбытка чувств врезался своим двадцатикилограммовым телом в спину Соломенной Шляпки, после чего та растянулась на бетонной площадке вместе с младенцем. Джош рванулся вперед, хотя и знал, что не успеет никого спасти. Соломенная Шляпка прикрыла правой рукой голову малыша и упала на колени и на левую руку. Ой!

— Мелани! — закричала Тяжело дышавшая сестра. Она швырнула на землю сумку с пеленками и бросилась к Соломенной Шляпке. Младенец не издал ни звука. Сломал шею. Мертв. Джош почувствовал, как его дух растекся по бетонному покрытию, словно он намочил в штаны. Но вдруг — крик! Младенец с трудом вдыхал воздух и героически выдыхал его. Ребенок был жив! Тяжело дышавшая сестра взяла ребенка на руки, осмотрела его в поисках травм, после чего прижала к плечу. Ребенок притих. Нахмуренная сестра подошла вместе с совершившим преступление старшим братцем, прилипшим к ее ногам.

— С младенцем все в порядке? — спросила Нахмуренная сестра. Выражение ее лица менялось от нетерпеливого до нетерпеливо-взволнованного.

— Да, с ним все в порядке, — сказала Тяжело дышавшая сестра. — Он просто испугался. — Она коснулась Соломенной Шляпки. — Мелани, с тобой все оʼкей? Как ты? Как ты себя чувствуешь?

Мелани вытерла бетонную пыль с лица. У нее на локте была большая ссадина, выступила кровь. Сумка с «Чириоз» упала на взлетную полосу, пластиковая чашка покатилась к ногам Джоша. Он поднял чашку и санитарный пакет.

— Принести вам аптечку? — спросил он у Мелани.

Она поднесла одну руку к щеке, а второй потерла живот.

— Нет, нет. Спасибо, конечно, но со мной все в порядке.

— Ты уверена? — спросила Тяжело дышавшая сестра. — А как насчет…

— Со мной все в порядке, — повторила Мелани.

— Блейн сейчас извинится, — сказала Тяжело дышавшая сестра. — Блейн, извинись сейчас же.

— Простите, — пробормотал мальчик.

— Ты же мог поранить своего братика. Ты мог поранить Мелани. Нельзя так поступать, солнышко. Ты должен быть осторожным.

— Он же извинился, Вик, — сказала Нахмуренная сестра.

Материал был явно не для комедии. Эти три женщины были самыми жалкими и несчастными людьми, которых Джош когда-либо видел.

— Добро пожаловать в Нантакет, — сказал он в надежде на то, что его слова подбодрят их, хотя Карло и напоминал ему постоянно, что он не посол. Джош должен был всего-навсего взять их сумки; отец наверняка следил за ним.

Нахмуренная сестра закатила глаза.

— Большое спасибо, — сказала она.

* * *

Когда они садились в машину на стоянке возле терминала, Бренда подумала о том, что нужно было ехать в Нантакет на машине. Она каждый год ездила в Нантакет, и каждый раз добиралась сюда на машине, после чего переправлялась на остров на пароме. В этом году из-за детей и из-за того, что Вики была больна раком, а также из-за желания добраться в Нантакет как можно скорее, несмотря на расходы, они полетели самолетом. Бренда подумала о том, что не следовало нарушать традицию. И к чему это привело? Начало было просто ужасным.

Мелани тошнило на протяжении всего полета, а потом она еще и упала, предоставив Вики лишний повод для волнения. Главной задачей этого лета было помочь Вики расслабиться, успокоиться, облегчить ее боль. Это главное, Мелани! Сейчас Мелани, закрыв глаза, сидела в такси позади Бренды. Вики пригласила Мелани в Нантакет на лето, потому что у той были проблемы — в Коннектикуте она оказалась в «затруднительном положении». Но главной причиной было то, что одна Бренда в качестве компании не устраивала Вики. На протяжении всей жизни — во время туристических походов, летних ночей в период карнавала или воскресного богослужения — Вики брала с собой кого-нибудь из друзей.

Этим летом в роли такого друга выступала Мелани Пэтчен. О том, что Мелани присоединится к ним на время летнего отдыха, Бренда узнала в последний момент, что лишило ее возможности протестовать. Пока они ехали на такси из Дэриена в Лагардиа, Бренда слушала историю о «затруднительном положении» Мелани: Мелани и ее муж, Питер Пэтчен, уже «сто лет» пытались завести ребенка; в прошлом году они семь раз безрезультатно пробовали осуществить эту затею с помощью искусственного оплодотворения. А затем, несколько недель тому назад, Питер признался Мелани, что у него романчик с молоденькой особой по имени Фрэнсис Диджитт. Они работали вместе. Мелани была уничтожена. Она так сильно переживала, что даже заболела — ее все время тошнило, она слегла. Затем у нее не началась менструация. Она была беременна — и «затруднительность» ее положения заключалась в том, что она уехала из Коннектикута, не сообщив мужу ни о своем отъезде, ни о том, что беременна. Мелани хотелось скрыться с Вики, Брендой и детьми, потому что ей «нужно было подумать; нужно было побыть одной».

Бренда выслушала информацию молча, но скептически. Этим летом им с Вики только беглянки от затруднительного положения и не хватало. У Вики был рак легких, а у Бренды и своих проблем хоть пруд пруди. Этой весной ее уволили из университета «Чемпион», с преподавательской должности, за интимные отношения с единственным студентом мужского пола — и, вдобавок ко всему, на ней висело еще «не относящееся к делу» ожидающее решения уголовное обвинение в порче произведения искусства, принадлежавшего университету. Скандал на сексуальной почве! Уголовное обвинение! Бренда прошла путь от ценного работника — известного молодого профессора, первой красавицы «Чемпиона» — до объекта сплетен и насмешек. На территории «Чемпиона» все говорили о ней: доктор наук Бренда Линдон, заработавшая высший балл за преподавание на кафедре английского языка в самый первый семестр работы, вступила в недозволенную связь с одним из студентов. А затем, по никому не понятной причине, она «совершила акт вандализма» по отношению к подлинной картине Джексона Поллока, которая была завещана одним полным энтузиазма выпускником. Картина висела на стене в аудитории Баррингтона, принадлежавшей кафедре английского языка. В придачу к унизительной связи с Джоном Уолшем Бренду обвинили в порче университетского имущества, и ей пришлось нанять адвоката (которого она не могла себе позволить), чтобы тот защищал ее в деле о вандализме. В самом лучшем случае, писал Брайан Делани, эсквайр, университетская команда реставраторов решит, что они могут поколдовать над картиной, реанимировать ее с минимальными затратами и сделать так, чтобы она была как новенькая. В худшем случае будет установлен невосполнимый ущерб. Университет все еще рассматривал это дело.

Бренда поехала в Нантакет под предлогом, что у Вики рак и ей нужна помощь. Но Бренда была безработной, нетрудоспособной и остро нуждалась в деньгах. Мелани была не единственной, кому необходимо время, чтобы «побыть одной», и время «подумать», — Бренда тоже в этом нуждалась. Очень нуждалась. Всю свою жизнь она посвятила одному узкому вопросу: роману Флеминга Трейнора «Невинный самозванец». Этот малоизвестный томик, опубликованный в 1790 году, был темой диссертации Бренды и неожиданно популярного семинара, который она вела в «Чемпионе». Поскольку теперь Бренда навсегда была изгнана из мира университетской науки, единственным способом, которым «Невинный самозванец» мог принести ей какие-то доходы — хотя бы ту сумму, которая необходима для оплаты услуг адвоката и, возможно, для выплаты довольно большого штрафа, — было использовать его каким-либо нетрадиционным, не академическим способом. И именно Брайан Делани, эсквайр, предложил ей написать киносценарий. Сначала Бренда лишь посмеялась над его словами, но Брайан красноречиво указал ей на то, что «Голливуд любит старинное дерьмо». Взять хотя бы «Ярмарку тщеславия» или «Джейн Остин». «Невинный самозванец» был настолько малоизвестным, что его нельзя было найти даже в Amazon.com[1], но Бренда остро нуждалась, и не только в деньгах, а и в каком-нибудь проекте, в чем-то, над чем можно было бы поработать. Некоторое время она поразмыслила над этой идеей, и чем больше Бренда об этом думала, тем менее нелепой ей казалась идея. Если кто-то спросит у нее этим летом, чем она зарабатывает на жизнь, она скажет, что пишет киносценарий.

Еще одной причиной, по которой Бренда приехала в Нантакет, было то, что Джон Уолш остался в Манхэттене, и даже в городе, где проживало восемь миллионов человек, Бренда чувствовала его присутствие так же остро, как если бы он жил по другую сторону неоштукатуренной кирпичной стены ее квартиры. Ей нужно было обрубить все связи с Джоном Уолшем, какие бы сильные чувства она к нему ни испытывала. Она должна была исчезнуть из города, ставшего свидетелем ее позора, должна была помочь своей сестре. Лето в Нантакете было решением всех проблем, тем более что завещание о наследовании коттеджа, принадлежавшего когда-то Лив — двоюродной бабушке Бренды и Вики, прошло-таки все инстанции и проверки и теперь, спустя три года, этот коттедж официально принадлежал сестрам.

Дело было не в том, почему она была здесь, а в том, почему пребывание здесь не делало ее счастливее.

Одной рукой Бренда крепко прижимала к себе малыша, а другой обнимала четырехлетнего племянника Блейна, который, сгорбившись, сидел рядом с ней.

— Куда едем? — спросил таксист.

— Улица Шелл-стрит, Сконсет, — ответила Бренда.

Шелл-стрит, Сконсет — это были три самых любимых слова Бренды в английском языке. У нее мелькнула мысль о том, что можно было бы получить крупную сумму денег, продав свою половину коттеджа тетушки Лив Теду и Вики. Но Бренда не могла заставить себя отказаться от той частицы острова, которая ей принадлежала, — половины очень маленького дома. Бренда смотрела в окошко на низкорослый вечнозеленый кустарник, который тянулся вдоль Майлстоун-роуд, на акры земли, поросшей вереском. Она вдыхала воздух, такой чистый и насыщенный, что он действовал как анестезия. У Блейна стали закрываться глаза. Бренда не могла не думать о том, как сильно здесь понравилось бы Уолшу. Он очень любил природу — истинный австралиец; ему нравились волны и пляжи, открытое пространство, чистое небо. В Манхэттене Уолш чувствовал себя не в своей тарелке, вся эта синтетическая цивилизация сбивала его с толку, в метро он задыхался, предпочитая ходить пешком, и слава Богу. Сколько раз он в метель пересек Центральный парк, направляясь к дому Бренды? Сколько раз они после занятий тайно встречались в Риверсайд-парке? Очевидно, слишком часто и недостаточно тайно. У одного человека появились подозрения, не у того человека, и преподавательская карьера Бренды закончилась через полтора семестра после начала. Доктора Линдон заклеймили позором, несмотря на то что Уолшу был тридцать один год, в то время как самой Бренде только тридцать. Ситуация в «Чемпионе» была такой омерзительной, запутанной и постыдной, что Бренде не оставалось ничего другого, кроме как порвать с Уолшем. Он хотел приехать к ней сюда. За пределами города все будет иначе, говорил он. Возможно, подумала Бренда. Но не совсем.