Билл, опустившись на колени, оторвал мои ладони от лица и заглянул в глаза:

 — Ты чего? — ласково произнес он. — Я иду, с тобой разговариваю, поворачиваюсь — тебя нет. Со мной чуть удар не случился, думал — пропала! Куда бежать? Кому звонить? А ты здесь сидишь... Ты плачешь что ли? Не надо. Все уже кончилось. Этот кошмар завтра забудется, ногти новые отрастут. Лучше прежних.

 — Я так виновата перед тобой, — всхлипнула я и ткнулась лбом в его плечо.

 — Ты? — Он усмехнулся, обнял, потрепал волосы на затылке. Потом отодвинулся, взял за подбородок, пристально посмотрел в глаза и мягко, но настойчиво спросил: — Они ничего тебе не сделали?

 Интересно, что он хотел сейчас услышать? Даже если бы сделали, неужели Билл думает, что я ему об этом скажу.

 — Думаю, что скажешь, — словно прочитав мои мысли, отозвался парень, продолжая прожигать взглядом дыры в моем разуме.

 — Нет. Я из касты неприкосновенных. Меня трогать — себе дороже.

 — Точно? — настаивал он.

 — Да.

 Он облегченно вздохнул. Губы коснулись кончиков пальцев, каждого поломанного ноготка по очереди. Меня страшно трясло. Это все последствия сильнейшего стресса. Сначала ты впадаешь в какой-то ступор, потом на тебя обрушивается нездоровое веселье, а затем начинается отходняк, очень сильно похожий на истерику. Неожиданно его глаза потемнели. Он до боли сжал кисти, опустил голову мне на колени, сгорбившись так, что стало страшно за его позвоночник. Я растерялась, когда заметила, что плечи дрожат. Интуитивно склонилась над ним, спрятав от всех. Так мы и сидели несколько минут, приходя в себя. Билл дрожал, а я беззвучно плакала, роняя слезы на его футболку.

 — Ты ведь меня больше не оставишь, да? — очень глухо, глаза болезненно блестят, руки сжимают мои запястья до синевы.

 — Я всегда буду рядом с тобой, — шепотом, как клятва.

 Мы всматривались в лица друг друга, будто увиделись впервые. Где-то на самых горизонтах сознания мелькнуло, что сейчас случилось чудо — я вижу то, что никто и никогда не видел (ну может быть только Том) — передо мной на коленях сидел не мегастар, а обычный мальчишка. Самый что ни на есть обыкновенный, из крови и плоти, с какими-то своими страхами и проблемами. Словно маска спала навсегда. Словно я допущена в святая святых — его внутренний мир, его душу. И больше не увижу того человека, который периодически так сильно меня бесил. Будет Билл. Тот самый Билл — искорка, маленькая искренняя искорка.

 Он сел рядом на бордюр, и мы еще сидели бок о бок в тишине несколько минут. Я чувствовала, как прошла его дрожь, то есть он наконец-то смог немного успокоится. Но я каким-то внутренним чутьем понимала, что не стоит сейчас говорить, не стоит ничего спрашивать и уже тем более не надо ему ничего рассказывать. Да мне и не хотелось. Мы оба устали. Оба перенервничали. Оба подавлены и раздавлены произошедшим. Надо прийти в себя, всего лишь собрать в кучку растерзанные нервы и хоть как-то реанимировать настроение…

 — Я хочу извиниться, — тихо и очень неуверенно начал он. — Я обманул тебя.

 — Это все-таки твоя наркота? — проворчала я, осознавая, как глупо выглядела перед капитаном, пытаясь доказать, что героин подкинули. Благими намереньями…

 Он грустно усмехнулся и покачал головой:

 — Я обманул, когда сказал, что бросил бы тебя в тюрьме. Я бы сделал все возможное, чтобы ты туда не попала.

 Я удивленно подняла брови и скептически скривилась, начала врать:

 — Глупости. Я в тебе уверена, ты не подлец.

 — Н-да? А по твоему лицу так нельзя было сказать в тот момент. На нем большими буквами было написано: «Черт меня дернул потащиться в ночь с этим мерзавцем! Выйдем отсюда, отвезу его в гостиницу и чао!»

 Я ошарашено уставилась на парня:

 — Но ведь именно так я и подумала!

 — Вот что бы ты так больше не думала, я и довожу до твоего сведенья — Билл Каулитц своих друзей в беде не бросает. Понятно?

 Я скривилась так, словно мне в рот засунули одновременно сразу два незрелых лимона, даже передернулась вся.

 — Вот только давай без этого дешевого пафоса. Ненавижу, когда люди так говорят, от этих слов смердит ложью за тысячу верст. Дрянь какая…

 Он обидчиво отвернулся.

 — Нет, и нечего обижаться. Я серьезно. Звучит ужасно мерзко. Как в дурацком бразильском сериале. Пошлость такая!

 — Я тебе не врал.

 — Ладно, там видно будет. Билл… можно один вопрос?

 — Смотря о чем?

 — Нууу… я… ээээ…. мммм… это… как бы… так… — промычала я, потупившись.

 — Спрашивай, — улыбнулся он. — Не бойся.

 — Ээээ… там… мммм… в камере… это… как его…

 Мои руки были подобны рукам индийской танцовщицы — те же замысловатые кривляния пальцами, которые пытаются сквозь закрученные фигуры передать смысл бессвязных звуков. Он несколько секунд пристально вглядывался в глаза, видимо, пытаясь понять, что я все-таки хочу сказать, а потом отозвался:

 — Если честно, то за пару секунд до твоего весьма эффектного появления, я мысленно успел попрощаться с девственностью. К счастью, только мысленно.

 — Точно? — настороженно спросила я.

 — Точно. За это тебе отдельное спасибо. Меня несколько раз ударили в живот, и когда я больше не мог сопротивляться, завалили толпой… — Билл сморщился и замолчал.

 — Два раза… — ошарашено пробормотала я.

 — Что «два раза»?

 — Ударили два раза… Первый раз был очень сильным — у меня лопнула чашка, а второй раз парализующий — я чуть не упала в коридоре от этого удара… Я на самом деле физически чувствовала все, что происходило с тобой в камере…

 Он опять тяжело посмотрел черными в ночи глазищами, словно пытаясь проникнуть в сознание, и твердым утверждающим тоном произнес:

 — Ты просто перенервничала. Куда дальше?

 Я огляделась. Какой-то странный район. Даже фонарей нет. Темень, общественные, обшарпанные страшные производственные здания. И никого кругом. Ни одного светлого пятна, кроме ментовского отделения.

 — Туда, прямо! — махнула я рукой, словно Ленин, указывая путь в ближайшую черную подворотню. Какая разница, куда идти. Москва — город маленький, в любом случае выберешься к свету.

 Мы, не спеша, зашагали по разбитому асфальту. Все хорошо, кроме одного: ветер поднимается и воздух тяжелый. Небо постепенно затягивается свинцовыми в лунном свете тучами. Кажется, гроза собирается. Надо добраться до дома быстрее, чем ливень доберется до нас.

 Билл тоже задрал голову, хмуро рассматривая ползущую тучу. Внезапно в небе сверкнула молния. Он хмыкнул:

 — Зарница… Красиво… Как думаешь, сколько у нас времени?

 — Не знаю. Но идти надо быстро. Я отвезу тебя в гостиницу. Нагулялся, небось, на всю оставшуюся жизнь?

 — Ты хочешь от меня избавиться? Я надоел тебе?

 — Нет, что ты! Сегодня твоя ночь, как скажешь, так и будет. Точнее остатки ночи.

 — Тогда давай закажем такси и поедем за мотоциклом. У вас евро принимают?

 Он полез в портмоне и застыл. Судя по его удивленно-разочарованным глазам, деньги у нас прихватизировали.

 — Много там было?

 — Четыреста евро. И мелочь.

 — Нет, возвращаться мы не будем. Погоди, у меня еще должны остаться деньги!

 Я достала кошелек. Он оказался пуст. Я почему-то даже не удивилась.

 — Много там было? — улыбнулся парень.

 — Восемь тысяч рублей. И мелочь. Примерно двести тридцать евро.

 — Может все-таки вернемся?

 Я мрачно оглянулась:

 — Пусть себе на белые тапочки оставят. Стервятники!

 — Терпеть не могу ходить пешком.

 — Можно поймать такси, а оплатить по факту доставки домой. Но дома остались деньги из серии «НЗ» — неприкосновенный запас, только до зарплаты, если ужаться.

 — Нет, тебя мы грабить не будем. А то нас кормят, а ты и так тощая, чтобы еще голодать. Черт, и я выгреб все карманные деньги.

 — Как-то скромно вам не карманные расходы дают, — усмехнулась я.

 — Скажи спасибо, что вообще дают. Мы на полном обеспечении. А на мелочевку этих средств вполне хватает. У Тома должны быть деньги. Если он их все не спустил на девчонок.

 — Ого! У Тома хватает времени общаться с девчонками? Интересно, где и когда?

 — Поверь, Тому не важно где и когда, были бы девчонки.

 — Он ведь не бабник. Закомплексован, зажат, но не бабник. Что-то я сомневаюсь насчет большого количества девчонок.

 — Ты только Тому об этом не говори, а то разрушишь его образ мегамачо.

 — Я угадала его?

 — Да. У нас у каждого в группе свой образ, который был тщательно продуман психологами и продюсерами, они просчитали все. Например, я — романтик. Нет, я на самом деле немного такой: в облаках витаю, иногда слишком сильно оторван от действительности, могу во время разговора ляпнуть что-то не то, вспыльчивый и капризный. Но это редко. А Том главный ловелас. Брату нравится эта игра. И он всячески поддерживает образ развязного, хамоватого мачо, хотя на самом деле он стеснительный и зачастую робкий. Густав — хозяин, домашний. Все домашние девочки должны пищать от него, и хотеть за него замуж, потому что он надежный и спокойный. А Георг мой антипод. У нас четко объяснено, кто и что говорит, кто и как себя ведет, расписаны все роли, даже кто на какие вопросы отвечает.

 — Я в шоке, — только и смогла произнести. — То есть все ваши интервью, все это лажа и просчет психологов? В них нет ни грамма настоящего?

 — Нельзя сказать, что все интервью… — смутился Билл. — Ты такая наивная.

 — Я просто никогда не общалась со звездами так близко. Я не знаю вашей кухни.

 — Понимаешь, иногда журналисты задают такие личные вопросы, что не знаешь, как ответить. И не потому, что не хочешь отвечать, а потому, что заранее знаешь, что они все переврут, выдернут слова из контекста, переиначат. Я сначала очень терялся, когда, откровенно отвечая на вопросы, потом читал какой-то бред. Иногда получалось так, что слова мои сохранены, но в них вложен совершенно другой смысл, акценты по-другому расставлены. Я даже первые полгода пытался какие-то опровержения давать, но выходило еще хуже. Поэтому со временем мы научились отвечать на вопрос так, что вроде бы сказано много, а смысла нет вообще.

 — Особенно это удается Тому. Даже я со своим почти идеальным немецким, не понимаю иной раз, что за чушь он наболтал.

 — Да, Том долго тренировался перед зеркалом, — усмехнулся парень ехидно. — К тому же журналисты печатают много поддельных интервью, которые мы никогда не давали. А сколько фотографий в сети! Сколько фотоподделок! Ты бы это видела! Самые грязные люди на свете — это журналисты и папарацци! Первые всегда врут, они готовы на все, лишь бы получить информацию, этакие шлюхи пера. Вторые — это стервятники, которые не оставляют нас в покое ни на минуту. Вот мы сейчас с тобой тут идем, но ты должна быть внутренне готова, что завтра во всех газетах могут быть напечатаны наши фотографии с грязными интимными подробностями.

 — Во-первых, не все журналисты шлюхи. Не надо обобщать. Таким образом, ты оскорбляешь большое количество порядочных людей, которые честно делают свое дело. А во-вторых…

 — Среди журналистов нет порядочных людей, — упрямо повторил Билл.

 — Я таки настаиваю на этом, — не менее упрямо произнесла я. — Все зависит от внутренней сути человека. Среди журналистов очень много порядочных людей, но попадаются и моральные уроды. Такие люди есть везде, в любой профессии.

 — Среди журналистов нет порядочных людей, — процедил он недовольно. — Я их ненавижу. Они все уроды. И папарацци в том числе. Ты только представь себе. Вот мы ездили с Томом отдыхать на Мальдивы в прошлом году. Остров маленький, тихий. Так и там достали. Я постоянно в напряжении был. Ни тебе на пляж выйти, ни искупаться, ни поесть, ни, простите, плавки переодеть. Только стакан ко рту поднесешь — пфых — и на первую полосу с трогательным репортажем, как братья Каулитц пьют водку и курят сигареты. А я потом маме полчаса доказывал, что да, сигаретами балуемся иногда, а водку в рот не брали, потому что по такой-то жаре только водку пить! Мы вообще как параноики стали — вошли в помещение, тут же плотно зашториваем все окна, чтобы никто подлезть не мог и ничего не наснимал лишнего. Веришь, я иногда спать боюсь ложиться. Мне мерещится, что из шкафа папарацци выскочит.

 — Или поклонница? — хихикнула я.

 — Ой, не надо о плохом.

 — Что так? Ты же сам говорил…

 — Мало ли, что я говорил. Ты видела, что они сегодня с Томом сделали? Вот скажи мне, зачем было драть его за волосы? Мы бы дали всем автографы. Если бы время позволило, пообщались бы, пофотографировались, а они налетели, Тома за дреды оттаскали, меня чуть с ног не сбили, Георга и Густава помяли. И только вам с Дэвидом чрезвычайно повезло. Зачем вся эта дикость, эти вопли, эти истерики? Зачем?