— Я показала. А потом мы попали под дождь и пришлось срочно ехать ко мне домой сушится. Ну, а чем еще можно заниматься дома? Ты ведь об этом меня спрашиваешь? — как можно невинней улыбнулась я. Все эти расспросы о проведенной ночи меня несколько смущали. Тем более, когда ты стоишь полуголая перед не менее полуголым парнем, который тебе чертовски нравится.

 — Ну… Я вообще спрашиваю… — замялся он.

 — Все хорошо, Том. Правда.

 — Я волновался, — дернул он плечом.

 Зашел за спину. Провел пальцем по позвонкам, по синякам.

 — Это откуда? Рана свежая, но затянулась уже, — Том аккуратно дотронулся до ссадины на пояснице.

 — Это меня вчера не слишком аккуратно приложили об стену.

 — Кто? Билл? Вроде бы он никогда не был любителем садо-мазо. Или я плохо знаю брата…

 — Нет. Милиция. Правда, из-за Билла.

 — Полиция? Оу, вы, как я погляжу, вчера вообще не скучали!

 — Надеюсь, что ты тоже развлекался по полной программе, — понимающе растянула я губы.

 — Нет, я просто спал, — лукавый взгляд маленького бесенка заставил меня вздрогнуть и покраснеть. Ага, просто спал… Ну-ну… Как же? Точнее с кем же?

 Саки все громче орал на Билла. Билл срывался, активно защищался, отвечал очень эмоционально, и в какой-то момент я даже испугалась, что он кинется на своего телохранителя с кулаками. Послышался третий голос. Продюсер пришел выяснить причину, по которой солист группы оказался на улице без охраны. Герр Йост сначала говорил возбужденно, а потом тоже перешел на крик. Дурдом на выезде!

 — Хана Биллу, — прислушался Том к крикам за дверью.

 — Том, пойдем, скажем, что это я виновата. Они же его там сейчас порвут!

 Я рыпнулась к двери, но он схватил меня за руку и, как Билл в метро, дернул на себя.

 — Не лезь. Только нам трупов не хватало. Он справится. Это мы с парнями можем спасовать, а Билла просто так не согнешь. Дэйв с ним лишний раз даже спорить не хочет, потому что бесполезно.

 — Ты уверен?

 — Я уверен только в том, что он знает, что делает. Не влезай. Это его битва.

 — Черт! Том! Это из-за меня!

 — А ты разве не знаешь, что все войны на свете происходят из-за женщин? — рассмеялся он. — Пусть мужчины решают свои проблемы сами.

 В номере стоял такой ор, что мы с Томом перешли на шепот.

 — Смотри, — я взяла его руку и приложила к своему затылку, аккурат на шишку. Очень чувствительные пальцы нежно ощупали большой бугор. Том ойкнул.

 — Фига! Болит?

 — Не особо, но приятного мало. Ты бы видел, как у меня бедро разбито, — похвасталась я. — Там такой синячище, что я пол-лета теперь буду ходить в брюках.

 — Покажи! — тут же опустился на колени Том, чтобы лучше рассмотреть синяк. — А ты мне вчера так понравилась в юбке, что я сильно расстроился, когда увидел тебя в брюках. Они, правда, тебе тоже идут, этакая девочка рок-н-ролл, но в юбке ты просто улетная! Это круто!

 — Я знаю. Но показывать не буду. Вдруг Билл войдет. Мало того, что я тут перед тобой в одном лифчике стою, так еще и без брюк буду. Он обидится.

 — Чему обижаться? Хорошо, давай закроемся.

 — Нет. Если мы закроемся, то это будет выглядеть еще хуже.

 — Ну, — поканючил он.

 — Том, это неприлично!

 — Ну, пожалуйста! Я отвернусь! Хочешь? — и он резко повернулся ко мне спиной, лицом к зеркалу.

 Я оценила шутку. Изящно отклячив попку, эротично сняла брюки до середины бедра, наслаждаясь отражением его игривого пожирающего взгляда.

 Том ахнул, когда увидел кровоподтек.

 — Это как же так?

 — Билл мотоцикл уронил. Вот я метров тридцать на бедре и проехала, затылком о бордюр треснулась. Биллу хоть бы хны, ни одной царапины, а у меня теперь весь бок фиолетовый и шишак на голове, хорошо, что в шлеме была.

 — Ни хрена! А зачем ты его за руль пустила? Он же толком водить не умеет.

 — Просто мне босиком было неудобно.

 — Босиком?! — округлил он глаза.

 — Да, — расцвела я. — Мы бегали босиком по лужам. Это так здорово!

 Том нахмурился:

 — Я посмотрю, что будет с голосом брата через пару дней. Мотоцикл-то жив?

 — В сервисе. Но, думаю, ездить будет.

 — Эх, и почему я не пошел с вами? — горько опустил он уголки губ. И стал безумно похож на Билла.

 — Я тебя звала. Но ты начал ломаться, как девица на выданье. Сам виноват.

 — Да я уже понял.

 Он ласково погладил меня по больной ноге, доверчиво глядя снизу вверх. Дверь резко распахнулась и на пороге ванной появился пунцовый Билл. Картина маслом: стою полуголая я со спущенными штанами, а на коленях передо мной сидит полуголый Том и гладит меня по ляжке. Казалось, что больше краснеть Биллу некуда. Но я ошиблась. Он стал темно-бордовым. Глаза сверкали. Губы сжались.

 — А я тут Марии царапины йодом мажу, — неуверенно пискнул Том снизу, демонстрируя ватную палочку и измазанные руки. Лучше бы молчал.

 — Я вижу, — сдавленным голосом отозвался младший Каулитц, переводя на меня такой взгляд, что я отступила назад, совершенно позабыв про брюки. — Это что?

 Он протягивал удостоверение, на котором хорошо выделялось слово PRESS. Я растерянно молчала. Еще никогда мне не было так стыдно за свою профессию, как в этот раз.

 — Это что? — каждое слово ножом по стеклу.

 Том взял удостоверение журналиста, присвистнул. Взгляд стал циничным.

 — Тебя не учили, что по сумкам лазить непорядочно? — холодно спросила я, застегивая брюки и утопая в футболке Тома.

 — Учили. А еще меня учили не врать.

 — Я тебе не врала. Просто умолчала о том, что работаю журналистом. Ты весь вечер мне твердил, как ненавидишь нас. Подумай сам, могла ли я сказать, кем работаю на самом деле.

 За спиной Билла показались Георг и Густав. Вся компания в сборе. Ну держись, дорогуша! Сейчас мальчик будет тебя опускать перед друзьями, хвост пушить, показывать свой суперавторитет. Не поддавайся на его уловки, не веди себя как дура.

 — Могла. Я бы был осторожен и не наговорил бы тебе всего того, что ты узнала о нас. — Подумал и добавил: — Обо мне.

 — Да, попадалово, — скривился Том. — Йост этого не переживет.

 — Я обещала тебе, что все останется между нами. Я держу слово.

 — Вы, продажные твари, вам бы только тиражи поднимать! — зашипел он.

 — Билл, выбирай выражения! — рыкнула я.

 — Тебе было все равно как, лишь бы получить информацию? Ведь так? Любым способом. Любым!

 Я молча сверлила его глазами.

 — Ты ее получила! Беги давай, рассказывай всем! Ну же! Надеюсь, твои папарацци отсняли хорошую фотосессию? Мне можно спуститься вниз за газетами? Пикантных снимков сделано достаточно? Или повторим?

 — Билл, пикантных…

 — Заткнись! Ты обманула меня! Вот уж точно: все журналисты принадлежат к касте неприкосновенных. Мараться об вас никто не хочет.

 — Я не буду с тобой разговаривать. Пока ты в таком состоянии, ты не услышишь меня, — спокойно отрезала я.

 — Ты вообще больше не будешь со мной разговаривать!

 Он стоял так близко, что я чувствовала тепло его тела и горячее возбужденное дыхание.

 — Я доверился тебе, а ты предала меня!

 — Я не предавала тебя, — очень твердо ответила я. — Даже в мыслях не держала, что то, что ты мне рассказал, может быть предано огласке. И, между прочим, эта херня, — кивок на удостоверение, — сегодня спасла твою задницу!

 — Н-да? А я думал, что ее спас твой пухлый рот, — пошло улыбаясь, огрызнулся Билл. — Вы все проститутки, среди вас нет нормальных людей! Журнашлюшки!

 Я вздрогнула, как от сильнейшего удара, отказываясь верить собственным ушам. Дыхание перехватило, словно неожиданно из легких изъяли весь кислород. В глазах появился туман. Я зажмурилась в какой-то нелепой надежде, что сейчас открою глаза и никого и ничего не будет. Я ошиблась. Нехорошая тяжесть ползла из груди в ноги, черная, ледяная, непосильная… Во мне заклокотала кошмарная обида, захотелось заорать на весь мир от причиненной боли.

 — Да, ты прав. Два часа я отлично работала своим ртом, чтобы вытащить твою задницу из передряги и замять скандал, — очень тихо, чтобы слышал только он (и, увы, стоящий рядом Том). — В одном ты ошибся — я не «все», и никогда «всеми» не была.

 Билл опустил глаза, смутился.

 — О чем ты? — удивился Том.

 Я не ответила, забрала у Кау-старшего удостоверение и спокойно вышла из номера.

 И только когда за спиной закрылась дверь, меня затрясло. Я заметалась по коридору под удивленные взгляды охранников, едва сдерживая слезы. Господи, куда же скрыться от них всех? Ублюдки! Стоят и пялятся!

 Георг уже привычным захватом сзади за шею затолкнул меня к себе в номер. Я слабо вырывалась, но парню это мало мешало. Густав схватил за плечи и тряхнул:

 — Успокойся! Посмотри на меня! В глаза смотри! Успокойся. Всё. Успокойся.

 — Дурдом! — возмущался Георг, меряя номер широкими шагами. — Какой-то дурдом! Все как с цепи сорвались! Охранники орут, Билл орет, все орут! Что вообще происходит? Вирус бешенства летает по отелю?

 — Погоди, я закажу тебе чай, — не отпуская моих трясущихся плеч, тихо сказал Густав, глядя прямо в глаза.

 — Черт! Да она сейчас упадет!

 Георг подскочил очень вовремя. Ноги отказались слушаться. Подкосились. Я едва не свалилась. Парень подхватил меня на руки и отнес на кровать.

 — Полежи немного. Сейчас чай принесут. Густав закажет чай с мятой. Ты ведь пьешь чай с мятой? Полежи… Это нервы, это пройдет… — зачем-то укрыл покрывалом.

 Я сжалась на постели, подтянув ноги к болящему животу. Плакать расхотелось. Ободранная кожа на спине и плечах горела. Голова шумела, и было не понятно почему — то ли от усталости и недосыпа, то ли от того, что меня оттаскали за волосы, то ли от того, что меня оскорбили и унизили перед всем честным людом. Тихие голоса ребят сливались в один мерный гул, обволакивали, погружали в сон. Я медленно уплывала из действительности. И было не важно, что мы только что поругались с Биллом, не важно, что он наговорил мне гадостей ни за что, не важно, что между нами что-то вообще было, возникло какое-то понимание с полуслова, полу-взгляда… Все не важно… Сознание устало, оно выработало свой ресурс, тело отключалось самостоятельно. В голове заела строчка из песни: «А у любви моей сели батарейки. Оу-о, сели батарейки…» Мои батарейки садились самым наглым образом… Я проваливалась в черную дыру небытия… Перед глазами стояло счастливое лицо Билла… Во рту чувствовался его вкус… Низ живота беспардонно наливалось теплом… Он смеялся. Ему было хорошо. А я смеялась в ответ от того, что мне тоже было хорошо, потому что ему сейчас хорошо… Мягкие волосы… Губы… Руки… Вкус… Запах… «Холодный ветер в лицо… Все те же чашки-ложки… А у любви моей сели батарейки…»

 — Фрау Ефимова.

 Резкий голос выдернул меня из полу-сна, заставил подпрыгнуть и принять сидячее положение. Я перепугано смотрела на мужика в форме, с трудом осознавая, где нахожусь и кто передо мной стоит.

 — Фрау Ефимова, — повторил Саки и протянул какую-то черную вещицу, на которой лежала серебряная цацка — череп на массивной цепочке. Потрясающе красивый! — Билл просил передать.

 Если бы фрау Ефимова дружила с головой, то непременно бы повесилась на шею Саки, облобызала бы его, и с воплем: «Это фантастика!!!», нацепила на себя предложенную шелковую водолазку и изумительный череп. Тем более, что эта водолазка идеально подходила к ее черным шелковым брюкам. У Билли оказался не самый гадкий вкус на свете, я бы шикарнейшим образом смотрелась в этой милой вещичке. Но с головой фрау Ефимова в такие моменты дружила редко, да и день выдался явно неудачный, сплошные нервные расстройства. Поэтому вместо радостных воплей, она улыбнулась своей самой холодной улыбкой и нарочито любезно произнесла:

 — Прошу прощения, герр Пелка, что заставляю вас выполнять не входящую в ваши должностные обязанности работу, но вынуждена просить, вернуть эти вещи их хозяину.

 Рот-пельмешка скривился. Саки посмотрел на меня так, как обычно смотрят на дорогую шлюху — с некоторым интересом и презрением. Я видела, что внутри он взорвался, но ему не положено показывать гнев. Мне даже показалось, что сейчас он стукнет мне по темечку своим немаленьким кулаком, чтоб не выделывалась. Но Саки сдержался. Он, ни слова не говоря, все с такой же презренной ухмылкой, развернулся на 180 градусов и удалился.

 — Зря ты так, — буркнул Георг, протягивая мне уже остывший мятный чай. — Билл теперь обидится. Он ведь извинялся.

 — На обиженных воду возят, — себе под нос пробормотала я на русском, в три глотка осушая чашку. — Сколько я спала?