Элин Хильдебранд - Босиком

— Да, — сказала Мелани. — Знаю.

Бренда провела в Нантакете уже три недели, но совершенно не продвинулась с этим чертовым сценарием. Изо дня в день она уходила из дому в девять часов и шла на пляж, устраивалась поудобнее на пустынном песчаном берегу с термосом кофе и блокнотом с отрывными страницами. Она так хорошо знала сюжет «Невинного самозванца», словно написала эту книгу сама. По этой книге можно было бы отснять прекрасный фильм, если она, Бренда, сумеет правильно ее подать. Это была неисследованная классика, насыщенная трагедиями и с допускающей двоякое толкование моралью. Бренда могла бы оставить действие романа в том времени, в котором он был изначально, пригласить Джона Малковича на роль Кельвина Дера и одеть его в вычурные сорочки с кружевными воротничками и парик. А могла модернизировать сценарий — превратить Кельвина Дера в строителя из Джерси-Сити, который случайно убил Томаса Бича, сбив его на своем «датсане 300ZX» при выезде с парковки у стадиона Ши в Квинсе после концерта Брюса Спрингстона. Потом, после нескольких невероятных совпадений, Кельвин занимает место Бича на фондовой бирже «Голдман Сакс» и начинает встречаться с его невестой Эмили, владелицей магазина «Кейт Спейдс» в Сохо. Бренда предполагала, что фильм будет иметь огромный успех одновременно у критиков и у зрителей. У нее даже были небольшие связи в кинобизнесе — отец ее бывшей студентки Эми Фельдман был президентом «Марки филмз».

Но она не могла писать.

Всю жизнь Бренду легко отвлекали всякие мелочи. Для работы ей были необходимы уединение и абсолютная тишина. Когда она училась в старших классах, об этом заботились ее родители — Эллен Линдон выключала радио, из которого доносились классические мелодии, отключала звонок телефона, позволяла Бренде прогулять обед, чтобы позаниматься в полной тишине в читальном зале библиотеки Брин-Морского колледжа. А потом, во время учебы в колледже и последипломного образования, Бренда отыскивала места, где ее никто не мог найти, и спокойно читала и писала по нескольку часов. Она закрывала на замок дверь своей квартиры и задергивала шторы. Однажды на Рождество Вики подарила ей табличку на дверь: «Просьба не беспокоить: гений работает». Вики вложила в свой подарок уйму иронии; сестра Бренды меньше, чем кто бы то ни было, понимала, что такое одержимость: она с детства интересовалась огромным количеством вещей. Но Бренда не могла одновременно думать о двух вещах, а тем более о четырех или пяти, и в этом была ее проблема. Как могла она написать сценарий, когда голова ее была забита подробностями позора, проблемами с законом и повседневными заботами, всепоглощающими переживаниями о Вики и детях и более всего затяжной одержимостью Джоном Уолшем?

Бренда не переставала вспоминать о нем. Это был просто абсурд! Бренда уже думала о том, что это ей надо пойти к врачу, — ей необходимо лечение, а еще лучше — хирургическое вмешательство. «Удалите мою одержимость Джоном Уолшем. Она съедает меня, словно рак; она растет во мне, как ребенок».

За все это время Джон Уолш позвонил всего один раз, в самом начале, в тот день, когда потерялся, а потом нашелся Блейн. Мелани ответила на телефонный звонок и оставила записку, которую Бренда хранила в своем экземпляре «Невинного самозванца». Она не слышала голос Уолша уже двадцать один день; она уже двадцать один день не видела его лица. Он клялся в любви так пылко, так убедительно, что Бренда ждала непрерывного потока телефонных звонков, но звонили только ее мать и Брайан Делани; Бренда думала, что Джон будет добиваться ее, пока она не сдастся. Но нет — он позвонил лишь один раз, и на этом все. Все-таки он был типичным австралийцем! «Если я тебе понадоблюсь, — наверняка думал он, — ты знаешь, где меня найти». А может, он просто больше ее не любил. А может, он серьезно отнесся к ее словам и подумал, что из их отношений ничего хорошего не выйдет. Может, теперь, когда карьера Бренды была разрушена, а ее доброе имя запятнано, Уолш потерял к ней интерес. А может, он встретил кого-то другого. Не было смысла об этом рассуждать, но Бренда не могла не думать о том, как Уолш проводил это лето в городе. Может, он снова работал в строительной фирме? Сидел ли он на лесах, в шляпе и без рубахи, и ел сандвичи из металлического чемоданчика для завтраков? Что он делал по ночам? Сидел ли он долгими летними вечерами в читальном зале библиотеки, как надеялась Бренда, — или ходил по клубам, танцевал и спал с кем попало? Все девушки, которые учились в группе Бренды во втором семестре, были в него влюблены — даже Келли Мур, рыжеволосая актриса из мыльной оперы, даже Айви, лесбиянка, но особенно темнокожая Амрита. И в этом-то и заключалась проблема.

У Бренды было такое ощущение, словно она пыталась выкарабкаться из ловушки из гравия, но не могла оторвать ног от земли. Она не могла сконцентрироваться. Каждые пять-шесть минут, когда она смотрела в свой блокнот с отрывными страницами и видела бледно-голубые линии и пустое пространство между ними, Бренда говорила себе: «Соберись!» Но у нее в голове прокручивались другие фильмы. На одной из двух непрерывно крутившихся бобин Бренда и Уолш были вместе («Счастливая поездка»), а на другой Бренда и Уолш расставались («Крушение»).

Бренда отложила блокнот в сторону и откинулась на своем полотенце, подставив лицо солнцу. Она предпочла остановиться на первом фильме. «Счастливая поездка». Первая ночь, которую Бренда и Уолш провели вместе, началась весьма невинно. Бренда встретилась со своим лучшим другом и Единственной-Настоящей-Любовью Эриком ВанКоттом и его девушкой Ноэль в кафе «Кафе де Брассельз». Бренда ненавидела Ноэль — она ненавидела всех девушек Эрика, но Ноэль особенно, потому что, по мнению Эрика, Ноэль была из тех, «на которых женятся». Теперь Эрик произнес эти слова вслух, заставив Бренду взглянуть в глаза жестокой действительности, — Эрик, скорее всего, проведет свою жизнь с кем-то другим, не с Брендой, несмотря на долгие годы ее преданной любви, несмотря на богатое совместное прошлое, которое было у них за плечами. Бренда понимала, что должна забыть Эрика; любя его, она словно оставалась в своей каюте на тонущем «Титанике» и медленно погружалась в воду. Но, не общаясь с ним, Бренда испытывала ломку, как наркоман, не принявший дозу. А с некоторых пор видеться с Эриком означало видеться с Ноэль.

У Ноэль были мягкие желто-карие глаза, а волосы длинные и роскошные, как меховое манто. На ней был белый кашемировый свитер и маленькие серьги-жемчужинки в ушах. Они втроем сидели за столиком для двоих, и Бренда торчала сбоку, словно опухоль. Еще до того, как успели подать знаменитый жареный картофель, произошла странная вещь — Эрик и Ноэль начали ссориться. Ноэль какое-то время практически не ела, и Эрик почему-то из всех вечеров выбрал именно этот, чтобы обвинить ее в анорексии.

— Ты не заказала ни одного кусочка хлеба?

— Это мое дело, что я ем. Почему тебя это беспокоит?

— Почему меня это беспокоит? Ты спрашиваешь, почему меня это беспокоит?

Тем временем Бренда стала жевать хрустящий кусочек хлеба; она намазала его маслом, и Эрик одобрительно посмотрел на нее.

— Вот это моя девочка, — сказал Эрик. — Бренда любит поесть.

— Да, это правда, — ответила Бренда. — Ты все обо мне знаешь.

Некоторое время спустя принесли мидии с картошкой. Ноэль скривилась.

— Ты действительно вообще не хочешь есть? — спросил у нее Эрик. — Совсем ничего?

— Ничего, — ответила она.

— Ладно, — сказал Эрик. — Просто прекрасно. Бренда съест твою порцию, правда?

Бренда смотрела на Эрика и Ноэль. Она почувствовала себя гранатой в руках у Эрика, которую он намеревался кинуть в окоп Ноэль. Вот что случается, когда ты в одиночку идешь гулять с парой, — тебя либо игнорируют, либо используют в качестве оружия. И Бренда нашла единственный разумный выход — сказав, что направляется в дамскую уборную, она выскользнула из ресторана.

Она стояла на Гринвич-авеню в пятницу, в девять часов вечера, не зная, что делать дальше, и люди натыкались на нее, как на булыжник. Ее терзали сомнения. Она не знала, было ее решение уйти из ресторана блестящим шагом или непростительной ошибкой. Что сказала бы на это ее мать? В этот момент у Бренды зазвенел телефон. На дисплее высветилось имя «Джон Уолш». Она знала, что ей не следовало отвечать — вряд ли Джон Уолш хотел уточнить у нее расписание. Но Бренда все еще находилась под воздействием разговора Эрика и Ноэль. Ее добрые намерения разбились о тротуар, словно упавшая дыня. Она ответила.

Бренда встретилась с Джоном Уолшем в чайной на Брум-стрит. Она приехала первая и заказала бокал каберне, чтобы немного успокоить нервы, и бармен сказал ей, что какой-то мужчина за стойкой хотел заплатить за нее. Что за мужчина? Какой-то представительный джентльмен в костюме и с седыми усами с закрученными кончиками. Он был немного моложе, чем ее отец. Сначала Бренда была польщена, потом напугана. Эта ситуация была для нее непривычной — она сидела в баре одна, ждала своего студента, а в это время какой-то незнакомец хотел оплатить ее заказ. Что же здесь были за правила?

— Спасибо, — сказала Бренда бармену. — Это очень мило. Но я жду одного человека.

— Достаточно честно, — сказал бармен. И что конкретно он имел в виду?

Но времени на размышления не было, потому что в дверном проеме показался Уолш, который выглядел так чудесно, что все в баре уставились на него, в том числе и мужчина с седыми усами с закрученными кончиками. На Уолше были черная рубашка и черный кожаный пиджак. У него были короткая стрижка и такая кожа, такие глаза, что он просто разил наповал. Второкурсник. Ха! Бренда сделала глоток вина, надеясь, что ее зубы при этом не посинеют, и встала. Уолш поцеловал ее.

Бренда одной ногой поскользнулась на чем-то мокром под барной стойкой и чуть не упала. Уолш схватил ее за руку.

— Привет, — сказала Бренда.

— Привет. — Он улыбнулся. — Не могу поверить, что ты согласилась со мной встретиться.

И это удивляло не только его.

— Это очень плохо, — сказала она. — Ты — мой студент. И если кто-то нас увидит…

— Мы в Сохо, — сказал Уолш. — Это словно другая страна.

Следующие три часа Бренда делала вид, что так оно и было. Она пила вино, а Уолш — джин «тангуэрей». Сначала говорил Уолш, а Бренда сидела и размышляла. «Он второкурсник, мой студент, что я, черт подери, делаю?» Он рассказывал Бренде о городке на западе Австралии, из которого он был родом. Фримантл. Саут-бич, рестораны с морепродуктами в гавани, воскресный базар, вкус маракуйи. Его семья жила в столетнем известково-кирпичном бунгало в южном Фримантле — мать и отец, сестра, племянница и племянник, которого Уолш видел только на фотографии. Сожитель его сестры, Эдди, тоже жил с ними, они не были расписаны, и, кроме того, он несколько искажал слова, и — Бренда не сдержала улыбку — Эдди получал пособие по безработице.

— О своей семье расскажу вам вкратце, — произнес Уолш. — У моей матери есть сад, где она выращивает розы, а отец наконец-то вступил в двадцать первый век и купил цифровой фотоаппарат, и теперь он присылает мне снимки роз и малышей, гуляющих среди цветов.

— Звучит очень мило, — сказала Бренда. И это была правда.

— Это рай, — ответил Уолш. — Но я не знал об этом, пока не уехал, а теперь, когда я здесь, мне уже сложно вернуться.

— Ты хочешь вернуться? — спросила Бренда.

— Если я не вернусь, я разобью сердце своей матери.

Подошел официант, и Уолш заказал себе бургер и спросил, желает ли чего-нибудь доктор Линдон.

— Пожалуйста, не надо, — попросила она.

— Не надо что?

— Называть меня «доктор Линдон». Еще раз назовешь, и я уйду.

Он улыбнулся.

— Хорошо, тогда, Бренда, может, бургер?

— Я съем кусочек твоего, если ты не против.

— Без проблем. Мой бургер — твой бургер.

— Я немного перекусила перед нашей встречей, — пояснила Бренда и заказала еще один бокал вина.

— Ты уже побывала где-то еще?

— Побывала. — И она рассказала Уолшу о своем прерванном ужине с Эриком и Ноэль, а потом длинную историю об Эрике. — Я люблю его с шестнадцати лет, — сказала Бренда. — Обычно люди вырастают и влюбляются в кого-то другого, но не я.

— Я думаю, что любовь шестнадцатилетних — это самый лучший вид любви, — сказал Уолш. — Благодаря ее чистоте. Я любил девочку по имени Копер Шей, австралийку, самую бедную из всех, кого я когда-либо встречал, и за это я любил ее еще больше. Когда я вспоминаю о Копер, я думаю о том, что моя судьба могла бы сложиться по-другому и я жил бы сейчас во Фримантле с ней и с четырьмя или пятью нашими детьми. И я уверен, что был бы счастлив. Но все вышло иначе.

— Да, — произнесла Бренда. Она была рада этому.