Мы не выбираем любовь; она выбирает нас, правильно или нет, — и понимание этого стало определенным ответом на молитвы Бренды.

Любовь — это все, что имеет значение.

* * *

Когда Джош вылез из воды на Нобадир-бич, отряхиваясь, словно собака, он подумал, что вообще не сможет написать о том, что случилось с ним этим летом. Его так сильно ранили, что он заслуживал медаль «Пурпурное сердце», но, с другой стороны, он кое-что понял (разве нет?). Теперь он понимал, что такое трагический герой.

— Ты почувствуешь историю, как приближающийся шторм, — говорил Чес Горда. — Волосы у тебя на руках станут дыбом.

Эти слова четко раздались в ушах — может, потому, что все вокруг действительно походило на приближающийся шторм — темные клубящиеся облака надвигались с моря. Весь день была прекрасная погода — светло, солнечно и безветренно, — но это только раздражало Джоша. У него голова раскалывалась с похмелья после встречи с Заком, и теперь, когда Джош был, собственно говоря, безработным, он чувствовал себя никому не нужным. Он весь день пытался записать в дневник свои чувства — но в итоге просто просидел на своей незастеленной кровати, думая о доме номер одиннадцать по Шелл-стрит, а затем ругая себя за то, что думает об этом. Сотовый Джоша разрывался от звонков. Три раза звонил Зак (чтобы извиниться?), и Джош не стал отвечать. Дважды на дисплее высвечивалось «Роберт Паталка», и тут уж Джош точно не намерен был отвечать на звонок.

В пять часов он немного успокоился. Ему было жарко, и он был удручен — он не смог зафиксировать на бумаге никаких стоящих мыслей. Ему нужно прибраться, собрать вещи и кое-что постирать перед отъездом, но в таком состоянии ему не хотелось этим заниматься. Джош думал только о том, как поедет купаться на Нобадир-бич; тем не менее он заставил себя подождать, пока большинство отдыхающих уйдут с пляжа. Он не мог видеть на пляже других детей или других родителей; он не хотел наблюдать за тем, как весело остальные проводят последние летние дни. По пути на пляж Джош решил, что сегодня не будет готовить ужин отцу. По дороге домой он купит пиццу, а если Тому Флинну захочется салата «Айсберг», он сможет приготовить сам.

Джош проплавал почти час, и плавание подняло ему настроение. Он гордился тем, что не позвонил в дом номер одиннадцать по Шелл-стрит, — если он им больше не нужен, пусть так и будет, пускай это будет взаимно, — и он был рад, что победил свое желание остановиться у больницы и сходить узнать, все ли в порядке с Вики. Он больше не мог заниматься их проблемами. Ему нужно было идти дальше. Джошу становилось грустно, когда он думал о мальчиках, но у него на календаре были отмечены дни их рождения, и он обязательно отправит им подарки — большие шумные грузовики, решил он, с мигалками и музыкой, которые будут сводить Вики с ума. При мысли об этом Джош впервые за весь день улыбнулся.

Но потом, когда Джош вылез из воды, небо затянуло тучами, и ему в голову пришли слова Чеса Горды. Крупные теплые капли дождя начали падать с неба. Джош подхватил свое полотенце и побежал к парковке. Джип уже заливало водой.

Ты почувствуешь историю, как приближающийся шторм.

Волосы у тебя на руках станут дыбом.

Когда начался настоящий дождь, Джош накрыл голову полотенцем. Волосы у него на руках стали дыбом. Он увидел вспышку молнии, а за ней, через несколько секунд, услышал раскат грома.

— Черт! — выкрикнул он. Его джип погружался в воду.

— Джош! Джошуа!

Это его имя.

— Джошуа!

Джош приподнял полотенце и увидел зеленый «форд» своего отца с включенными фарами. Дворники смахивали воду с лобового стекла, а отец стоял под дождем без зонта, шляпы или чего-либо другого. Они на мгновение встретились взглядами, затем Джош посмотрел в сторону; он посмотрел на землю, на свои ноги в шлепанцах, на грязь, песок и камни на парковке, и на потоки воды, и на образовывавшиеся лужи. «Нет, — подумал Джош. — Не может быть». У него закружилась голова, и он понял, что задержал дыхание. У него перед глазами проносились ужасные, устрашающие воспоминания — не столько зрительные образы, сколько чувственные воспоминания. То, что он ощутил, когда его отец сказал — и Джош слышал в голове его слова, слово в слово, хотя он мог поклясться, что не думал о них уже в течение десяти лет: «Сынок, твоя мама мертва». Все остальное он узнал позже; может, ему объяснили, что она покончила с собой, повесилась на чердаке, а может, ему просто пришлось самому по кусочкам складывать картину из того, что он где-то слышал. Джош не мог припомнить. Но он не забыл выражение на лице отца. Это было выражение, которое Джош больше никогда не хотел видеть и не видел до этого момента. Том Флинн стоял под дождем, словно вообще его не замечал. Он был на Нобадирбич, вместо того чтобы сидеть на своем рабочем месте, в аэропорту, за компьютерным терминалом.

— Случилась неприятность, — сказал Том Флинн. — Вики в больнице.

Вики.

«Сынок, твоя мама мертва». Одиннадцатилетний Джош вырвал прямо на месте, не думая ни о ком и никого не замечая. Он вырвал на свои новые кеды и на ковер, который лежал в зале. И теперь, думая о Вики, Джош согнулся пополам и почувствовал рвотные позывы.

«Нет, — подумал Джош. — Не может быть!»

— Джошуа!

Джош посмотрел на отца. Том Флинн махал ему; он хотел, чтобы Джош залез в машину. Джош совсем не желал этого делать, но шел ливень — раздался еще один раскат грома, — а на джипе сейчас никуда нельзя было сбежать. Джош подбежал к «форду» и забрался внутрь.

Его отец сел рядом с ним, и они оба сидели, словно оглушенные, и наблюдали, как дождь стучит в оконные стекла. Темные волосы Тома Флинна прилипли к голове. Он снял очки, протер их своим платком и сказал:

— У меня плохие новости.

«Нет», — подумал Джош. Он поднял вверх руку, чтобы отец понял, что он не может это слышать. «Кое-что произошло». Том Флинн откашлялся и сказал:

— Паталка…

Джош резко мотнул головой.

— Диди?

— Она мертва.

У Джоша перехватило дыхание. В машине было тепло, но Джош начал дрожать. Диди? Не Вики, а Диди? Диди мертва?

— Что? — сказал Джош. — Что?

— Она мертва. Она умерла… сегодня рано утром.

— Но почему? — спросил Джош. — Что случилось?

— Говорят, наркотики. Таблетки и алкоголь.

— Но не…

— Они практически уверены, что это несчастный случай.

Слезы выступили на глазах у Джоша. Его атаковала смесь разнообразных эмоций, и это сбивало его с толку; словно несколько пианино одновременно играли разные мелодии. Какое-то противоречие. Диди была мертва. Диди была мертва? Любой бы сказал, что она превратила свою жизнь черт знает во что — долги за машину, долги за аренду, проституция… Но Джош думал, что она в конце концов наладит свою жизнь; он думал, что родители вытащат ее из болота или найдется какая-то добрая душа, которая возьмется за нее. Диди мертва, это казалось нереальным. Она была такой сильной, такой уверенной в себе — в джинсовых шортах с белыми веревками, в центре группы поддержки. Ее записки со следами губной помады, которые Диди передавала Джошу между уроками. Ее шуточки, и то обожание, с которым она относилась к своей кошке, и исчерпывающие познания в современном роке — «Олмэн Бразерс», «Линрд Скнирд», «Лед Зеппелин». Было время, причем достаточно долгое время, когда Джош связывал с Диди слово «любовь». Она говорила это слово чаще и с большей убежденностью: «Я люблю тебя, я так сильно тебя люблю, ты моя настоящая любовь, до конца дней». Джош по-мужски отвечал ей: «Я тоже. Взаимно. Ага, я тебя тоже».

Теперь он знал о любви намного больше, и, глядя назад, на то, что он пережил с Диди, Джош понимал всю незрелость, все несовершенство этого чувства. Поэтому сейчас чувство вины смешивалось с изумлением и недоверием. Он любил Диди недостаточно сильно или недостаточно искренне. Он не дал ей твердой опоры, на которой можно было бы построить дальнейшие отношения. Собственно говоря, возможно, он даже нанес ей травму — ненамеренно, — потому что она не решалась идти дальше.

И все же в свалке тех чувств, которые испытывал Джош, было еще и облегчение оттого, что новости были не о Вики. Это были ужасные мысли, и Джош не знал, что с ними делать. Он, конечно же, не радовался, что Диди мертва, а Вики — жива. Но он просто был счастлив, что Вики жива.


И все же он испытывал чувство потери. И все же внутри него была пустота. Похороны Дейдры Элисон Паталки были через два дня, и Джош пошел на них, надев свой серый костюм. Может, ему это показалось, но он услышал перешептывания, когда вошел в церковь; он увидел, как оборачиваются головы; шепот становился громче, хотя и недостаточно громким для того, чтобы можно было разобрать слова. У Джоша не было ни малейшего представления о том, как много знали люди, — может, они перешептывались, потому что думали, будто Джош и Диди были вместе и поэтому он теперь совершенно опустошен. А может, люди знали, что они расстались, что Джош заплатил Диди, только чтобы она оставила его в покое, может, они считали его виновным в гибели Диди, в том, что она пристрастилась к наркотикам и алкоголю, возможно, они обвиняли его в том, что он ее не спас. Джош не мог бы ответить на эти вопросы. Он видел всех, кого знал раньше, — своих школьных друзей, учителей, родителей друзей, врачей и администрацию больницы, парней из команды Роба Паталки. Там был дантист Джоша, девушки, работавшие на почте, управляющий из местного магазина, владелец и персонал бара, в котором Диди летом подрабатывала официанткой. Полиция была вынуждена перекрыть Федерал-стрит, потому что на похороны Диди пришло столько людей, что они заняли ступеньки церкви, тротуар, проезжую часть и тротуар на другой стороне улицы. Диди привезли на катафалке, в закрытом гробу темно-синего цвета (который совсем ей не подходил, подумал Джош, из-за чего ему еще сложнее было поверить, что она внутри). Тем не менее он был рад, что гроб закрыт. Он не хотел видеть мертвую Диди, обработанную гробовщиком, одетую в ту «подходящую» одежду, которую подобрала миссис Паталка. Джош не хотел смотреть в лицо Диди и читать на нем безмолвное обвинение: «Ты меня предал».

После похорон был официальный прием в клубе «Энглер», но Джош задержался там лишь на несколько минут — для того чтобы поцеловать миссис Паталку и получить с торжественным рукопожатием конверт от мистера Паталки, в котором было двести долларов.

— У нее на столе лежала записка, — сказал мистер Паталка, — в которой было написано, что она тебе должна.

Джош не хотел брать конверт, но мистер Паталка настаивал. Джош потратил часть денег на пиво в «Хэтче»; он взял пиво в дом в Шиммо, где Зак устраивал неофициальный прием для «лучших друзей Диди», «для людей, которые знали ее ближе всех».

Джош поставил пиво на пассажирское сиденье рядом с собой, которое он считал сиденьем Мелани. Парень снял пиджак и бросил его на заднее сиденье; даже в четыре часа дня в нем было слишком жарко. Джош не звонил Мелани, чтобы рассказать о Диди, не только из-за того, что он вообще не звонил ей, но и потому, что Мелани ничего о Диди не знала, и как бы Джош стал ей объяснять, что у него была подруга — собственно даже не подруга, а бывшая девушка, — которая умерла. Мелани не поймет этого, но, потому что она Мелани, бесконечно добрая Мелани, она притворится, будто поняла, и Джош не сможет воспринимать это как что-то большее, чем просто забота. Диди и Мелани были из разных частей жизни Джоша, они никак не были связаны между собой, и попытка связать их превратит все в кашу. И все же по дороге в Шиммо, уже без пиджака и без галстука, Джош держал в руке телефон. Окна были открыты и впускали внутрь последнее летнее тепло. Джош листал список звонков (два звонка от Роба Паталки, три от Зака; они хотели сообщить ему новость, которую он уже знал), пока не дошел до звонка из дома номер одиннадцать по Шелл-стрит, от Теда. Джош чуть не нажал кнопку, чтобы позвонить туда, но тут ему нужно было повернуть, что он и сделал. Пиво упало с сиденья Мелани, и, пока Джош пытался его поднять, он увидел впереди машину Тиша Александра, и возможность позвонить Мелани была упущена.

Был очередной прекрасный полдень, и, если бы они были не на похоронах, люди могли бы прийти в дом в Шиммо в купальных костюмах. Они могли бы поплавать прямо здесь, в гавани перед домом. Вода была синей и чистой; Джош никогда не видел, чтобы вода казалась более манящей. Он постоял минутку на месте и посмотрел вокруг. Он родился и вырос на этом острове; у него было такое чувство, что весь этот вид принадлежал ему и другим людям, которые выросли здесь. А если этот вид принадлежал им, значит, он принадлежал и Диди тоже, но этого факта было недостаточно, чтобы помочь ей не сойти со стези добродетели, чтобы не позволить ей умереть. Диди (и сколько раз Джош повторил у себя в голове это предложение, надеясь, что оно обретет смысл?) была мертва.