— Он все еще любит меня, — говорю я таким тоном, словно это все объясняет. А может, так оно и есть?

Однако Дэн смотрит на меня с сомнением:

— После стольких лет? А ты тоже его любишь?

Стоп! Что-то мы двигаемся слишком быстро. Дэну наверняка не приходилось по три часа в неделю беседовать с психологом из Верхнего Уэст-Сайда о том, как пережить последствия неудачного романа. Эти беседы больше напоминают анализ фондового рынка. Что представляют собой игроки? Каковы их перспективы? Готовы ли вы предпринять еще одну попытку?

Но Дэн, видимо, неплохо изучил рынок, поскольку задал вопрос ценой в миллион долларов. Люблю ли я Жака? Я думала об этом целую неделю, но так и не при шла ни к какому выводу. Да. Нет. Иногда. Я хочу его любить. А может, и люблю. Кто скажет наверняка?

Секс? Секс был потрясающим. А что, если это всего лишь химическая реакция? Нет, между нами, конечно же, существует духовная связь. Но насколько он изменился? Я не знаю. Как отнесется к этому Джен? Заведем ли мы еще одного ребенка? Готов ли он, наконец, стать отцом?

Я судорожно вздыхаю. Довольно, думать обо всем этом просто невыносимо. Как жаль, что я не мужчина!

— Но ведь никогда не знаешь наверняка, любишь ли ты или нет. — Я предпринимаю очередную попытку уйти от ответа.

— Нет, знаешь, — категорично заявляет Дэн, поражая меня своей уверенностью. — Либо любишь, либо нет.

Мне хочется спросить его, любит ли он, но я, конечно, никогда не решусь задать этот вопрос. Наверное, любит. Очень больно думать, что Люси, возможно, уже нет. По крайней мере его.

— Дай мне пару недель, чтобы прийти к окончательному решению, — говорю я. — Жак как раз вернется, и еще одна или две встречи, вероятно, все прояснят, — Я отворачиваюсь к окну и думаю о нашем следующем свидании — точнее, о нашей следующей ночи. Я представляю себе, как Жак осыпает меня поцелуями, ласкает мое тело… Но поезд уже почти подошел к Пайн-Хиллз, и я начинаю собирать вещи, а потом, неожиданно для себя, предлагаю Дэну: — Хочешь, я познакомлю тебя с Жаком, когда он приедет в Нью-Йорк?

— С удовольствием, — соглашается Дэн. — Похоже, мне есть чему поучиться у этого парня. А знаешь, давай поужинаем вчетвером!

Вчетвером? Странно, я как-то об этом не подумала. Однако мне не следует забывать, что Люси и Дэн пока еще пара!

Поезд останавливается, и мы выходим на платформу.

— Пойдешь домой пешком? — спрашивает Дэн.

— Конечно, — отвечаю я, перехватывая сумку другой рукой. — Меня некому подвозить. А ты?

— Да, меня тоже никто не встречает. — Он смеется, очевидно, представив Люси среди преданных жен, терпеливо дожидающихся в мини-вэнах своих усталых мужей. — Тогда пойдем, — говорит Дэн.

Протискиваясь между бесчисленными автомобилями, мы минуем парковку и наконец выходим на улицу. Дэн жестом соблазнителя обнимает меня за плечи и притягивает поближе к себе.

— Мадемуазель, вы так красивы! — Он старательно копирует французский акцент. — Так потрясающе, потрясающе красивы!

— Хватит издеваться, — отвечаю я смеясь, однако замечаю, что он не убирает руку и когда мы начинаем подниматься в гору.

Придя домой и открыв дверь, я не сразу понимаю, куда попала: то ли на похороны одного из членов семьи Готти, то ли в парфюмерный отдел универмага «Мэйси». В нос ударяет одуряющий аромат роз, гардений и, кажется, примул. В следующую секунду моему взгляду открываются дюжины роскошных букетов в хрустальных вазах — зеленых, розовых и бесцветно-прозрачных. Стол в холле недостаточно велик, поэтому они стоят повсюду: на полу, на лестнице, а одна — низкая и широкая — чудом уместилась на крохотном стульчике.

— Мамочка! — Джен вприпрыжку бежит ко мне, визжа от удовольствия. — Только посмотри на это!

Я и смотрю, поскольку не в силах произнести ни слова.

— Я все посчитала. Здесь шестьдесят четыре розы! Двадцать две лилии! Тридцать розовых цветочков! Двенадцать фиолетовых с желтым! По-моему, они самые красивые. И шестнадцать вот таких. — С этими словами она тычет мне в нос гардению. Да, этот запах не перепутаешь ни с каким другим! — От кого они? — возбужденно спрашивает дочь. — Мэгги не разрешила мне прочитать карточку.

Мэгги, старшеклассница местной средней школы, которая два раза в неделю присматривает за Джен и помогает мне по хозяйству, выходит в холл и, улыбаясь, заявляет:

— Похоже, у вас появился поклонник!

У самой Мэгги, прелестной семнадцатилетней девицы с вьющимися рыжими волосами и замечательным характером, их, должно быть, множество. Внезапно я вспоминаю шведскую няню, которую видела в квартире Аманды на Парк-авеню, и поднятую Хизер проблему лисы и курицы. Следует ли мне продолжать пользоваться услугами Мэгги, если здесь поселится Жак? Мне бы, конечно, не хотелось с ней расставаться, к тому же Джен ее просто обожает. Да и Жак не лиса. И пока еще не собирается ко мне переезжать. А если я решу, что он все же лиса, тогда он ни за что не переедет. Кроме того, кто знает, что у него на уме? Может, он рассчитывает, что мы переберемся к нему во Францию. Ну, этого-то уж точно никогда не случится. Ему следует понять это раз и навсегда. Хотя Джен понравилось бы в Париже… И в общем-то было бы неплохо там пожить. По крайней мере год или два. В Париже она смогла бы значительно улучшить свой французский, не говоря уж о гардеробе. Там такие потрясающие магазины…

Я трясу головой. Как мне заставить себя не предаваться бесконечным фантазиям при одном воспоминании о Жаке?

Джен и Мэгги смотрят на меня, широко улыбаясь.

— Прочти, мамочка, ну прочти же! — просит Джен, нетерпеливо приплясывая, и указывает на карточку, привязанную к изящной вазе, в которую втиснуто по крайней мере две дюжины распустившихся пионов.

Как во сне, я медленно делаю несколько шагов.

— Ой, мамочка, забыла тебе сказать, сколько всего цветов у меня получилось: сто сорок четыре! Это двенадцать дюжин. Двенадцать! — Она продолжает скакать вокруг, а я внезапно ощущаю огромную радость — но не только из-за цветов.

— Ты молодец! — одобрительно говорю я. — Неужели сумела сосчитать это в уме?

— Да, — гордо произносит Мэгги. — Я поняла, что все равно не смогу оттащить ее от цветов до вашего возвращения, поэтому мы стали придумывать с ними задачки.

Нет, Мэгги ни за что не покинет этот дом, кто бы сюда ни переехал. Тот, кто способен заставить мою дочь придумывать задачи по математике, заслуживает права пожизненно заниматься бебиситтерством.

Джен больше не может ждать и хватает открытку:

— На, мамочка! Читай вслух! Наверняка это от Баулдера. Он, должно быть, получил наше письмо, и ты ему понравилась. Нас с тобой покажут по телевизору!

Баулдер? Интересная возможность, однако даже отсюда я вижу адрес заказчика, и это — кто бы мог подумать! — парижский адрес Жака. Нет, я не собираюсь читать открытку вслух — по крайней мере не раньше, чем прочту ее про себя.

Я беру открытку и низенькую вазу со стульчика и говорю Джен:

— Мне кажется, этот букет будет прекрасно смотреться в моей комнате. Выбери и ты цветы для своей спальни.

Джен стремительно бросается к розовой вазе с дюжиной розовых роз. Мои попытки оформить ее детскую в нейтральных желто-зеленых тонах, как видно, не увенчались успехом.

— Тебе нравятся эти? — спрашивает она.

— Они превосходны. Ты выбрала самые лучшие. Давай отнесем их наверх, а потом поужинаем, и я расскажу тебе, что написано в открытке.

Мы прощаемся с Мэгги, и Джен, уткнув нос в выбранный ею букет, направляется в свою комнату, оставив меня одну. Я захожу в спальню и, быстро поставив вазу на туалетный столик, читаю открытку.

Mon amour…

Мне не хватит всех цветов Нью-Йорка, чтобы сказать, как я люблю тебя. Наша любовь будет жить вечно, даже если эти цветы умрут…

Мертвые цветы? Может, он перепутал что-то при переводе?

…Не могу дождаться, когда мы вновь будем вместе. Через две недели, дорогая. Всего через две недели.

Toujours, Jacques[36]

Ему понадобилось сто сорок четыре цветка, чтобы сообщить мне, что он вернется через две недели? Разве мы не договорились обо всем у двери, когда он уходил? Хотя это, конечно, лучше, чем наполовину увядшие тюльпаны, которыми торгует цветочник-кореец, или гирлянды и воздушные шары, так любимые мамашами из нашей школы. С другой стороны, цветы наверняка стоят тысячу долларов. Тысячу долларов? Лучше бы он прислал мне пылесос «Орек» последней модели.

Я смотрю на часы: семь утра. Значит, во Франции час ночи. В это время Жаку еще вполне можно звонить. Но даже если он уже лег, думаю, он не будет сердиться, если я его разбужу. Я набираю знакомый номер и слушаю гудки: два, четыре, шесть. Где он может быть в такое время? Наконец включается автоответчик, и я поспешно вешаю трубку, словно меня застали за каким-то недостойным занятием. А может, это Жак занимается чем-то недостойным? Впрочем, почему бы и нет? Мы не давали друг другу никаких обещаний. Правда, двенадцать дюжин цветов говорят в пользу того, что он меня все-таки любит. И я чуть было не сказала ему, что тоже люблю его. Однако даже двенадцать миллионов цветов не означали бы, что он внезапно стал моногамным. Точно так же, как внезапное превращение дома в ботанический сад еще не повод, чтобы в корне менять свою жизнь.

7

Только в Пайн-Хиллз учащиеся пятого класса ездят в Аппалачи на весенние каникулы. И у меня, таким образом, появляется возможность немного отдохнуть. Всего девятьсот долларов — и Джен целую неделю будет жить в палаточном лагере движения «Человечество за естественную среду обитания». Вопреки всякой логике такая возможность кажется привлекательной для двадцати двух девочек и только трех мальчиков — вероятно, потому, что одиннадцати летние девицы очень ловко управляются с пневматическим молотком. Кое-кто из родителей рассчитывает, что за такие деньги их чадо будет орудовать молотком бок о бок с Джимми Картером. Я же надеюсь только, что дети не останутся без воспитателя и аптечки.

У автобуса я целую Джен и вновь призываю ее быть осторожнее с механическими инструментами.

— Помни, ты обещала мне, что не будешь трогать цепную пилу, — в который раз повторяю я.

— Конечно, мам, — нетерпеливо отвечает Джен.

— Нет, я хочу быть уверена.

— Ну, обещаю. — Джен усмехается, торопливо целует меня и забирается в автобус.

Я улыбаюсь про себя, поражаясь тому, насколько у дочери отработана техника общения со взрослыми: она обезоруживает меня, со всем соглашаясь, однако я совсем не уверена в ее искренности.

Я быстро машу рукой отходящему желтому автобусу. В горле у меня стоит ком. Мне всегда тяжело расставаться с моей девочкой, но сегодня у меня есть нечто, способное смягчить горечь разлуки. Я лезу в сумочку и достаю оттуда конверт, переданный мне на прошлой неделе Люси. В нем билет первого класса на самолет до Пуэрто-Валларты. Люси назвала эту поездку нашим маленьким бегством. Она прилетит туда из Лос-Анджелеса, и завтра мы с ней встретимся. Что же касается билета — Люси и слушать не захотела ни о чем, в том числе и о деньгах. Ведь у нее накопилось так много бонусных миль! С моей стороны было бы просто глупо не лететь первым классом.

Я сто лет не путешествовала одна и уже забыла, что такое лететь без спутника. Обычно я поднимаюсь на борт самолета с Джен — моей самой надежной компаньонкой, и мы, подняв разделительный подлокотник, уютно устраиваемся в соседних креслах (как правило, в тридцать шестом ряду, у самой уборной), пьем сок из жестяных банок и грызем крендельки с солью. На этот раз я усаживаюсь в первом ряду у окна — да-да, именно так, — беру предложенный стюардом бокал с ледяной минеральной водой «Перье» и начинаю тыкать в кнопки персонального видео, старательно делая вид, что проделываю это не в первый раз.

— Может быть, вам помочь? — спрашивает стюард.

— Нет, — отказываюсь я, но потом мне в голову приходит, что сильные мира сего не привыкли обходиться без посторонней помощи. — Да, пожалуйста, — поправляюсь я. — Похоже, что-то заело.

Перегнувшись через меня, он тянется к панели управления и, случайно коснувшись рукой моей блузки, подмигивает мне и произносит: «Простите». Не такие ли ситуации помогли Эрике Джонг[37] преодолеть страх перед полетами?

Как только мы отрываемся от земли, женщина, сидящая на месте! В, откидывается в кресле, которое тут же раскладывается, становясь огромным, как кровать, и моментально засыпает. Похоже, подогретый кешью, с которого начинался мой изысканный ленч из трех блюд, не произвел на нее такого сильного впечатления, как на меня. Она просыпается в тот момент, когда я доедаю последнюю ложку крем-брюле, и вежливо просит стюарда принести ей диетический ленч. Я украдкой смотрю на нее, и ее лицо кажется мне смутно знакомым. Наконец я вспоминаю, где могла ее видеть.