«23 мая 1963 г.

Дорогая мама!

Теперь мы все живем у Ниси. Пожалуйста, приезжай и забери нас. В доме Ниси слишком шумно. Теперь тут одиннадцать детей, и у меня нет своей комнаты.

Тебе нужно приехать побыстрее, о’кей? Лулу снова жует свои волосы, и я не могу ничего поделать. Мальчики очень по тебе скучают. Малыш Шеп подрался. Разбил нос Джеффу Лемойну, и монахини наказали его и заставили Каро взять его из школы. Лулу не хочет носить свою школьную форму, и даже Ниси не может ее заставить. А Бейлор снова дурачится, мама. Болтает невесть что, плюется и ведет себя как младенец. Сама видишь, нужно срочно возвращаться, о’кей? Мы скучаем по тебе. Я так хорошо веду себя, что ты даже меня не узнаешь. Возвращайся! Не поверишь, какими мы стали милыми. Прости, что рассердили тебя и ты из-за нас заболела. Тебе весело без нас? Потому что нам совсем невесело. Когда вернешься, увидишь, как мы переменились. Нет, правда! Спроси папу или я-я. Пожалуйста, мама.

Твоя любящая старшая дочь Сиддали Уокер.


P.S. Перед Пасхой нам выдали табели. У меня все пятерки (кроме поведения). Я лучшая в классе!»

«6 июня 1963 г.

Дорогая мама!

Ты не написала мне. Я думала, ты напишешь. По-моему, нехорошо, что ты уехала и не написала мне. Больше я не напишу тебе ни одного письма. Начались каникулы, а тебя нет. Я тебя ненавижу.

Сидда».

«7 июня 1963 г.

Дорогая мама!

Прости за последнее письмо. И за все прости. Мы по тебе скучаем и хотим, чтобы ты вернулась. Я стала такой хорошей, мама, что ты меня не узнаешь! Пожалуйста, приезжай. О’кей? Ниси собирается везти нас на Спринг-Крик, но я не хочу ехать без тебя. Сделай вид, будто того моего письма вообще не было, о’кей?

Я тебя люблю. Твоя любящая дочь

Сиддали».

Сидда вложила в конверт последнее письмо. Ей было душно. Голова кружилась, горло перехватывало от гнева на я-я, так бесцеремонно напомнивших о прошлом.

Но я сама напросилась.

Она села и огляделась. Я-я сидели за столом. До Сидды вдруг дошло, что она, возможно, еще никогда не видела их такими молчаливыми. Ниси вязала, Тинси играла в солитер. Каро увлеченно работала над обнаруженным в кухонном шкафу паззлом.

«Они несут вахту», — подумала Сидда, и в этот момент Тинси подняла голову:

— Ну как ты, cher?

Сидда кивнула.

— Крикни, если что-то понадобится.

— Хочешь пекановое пирожное? — спросила Ниси.

— Нет, спасибо, — отказалась Сидда. — Я не посмею.

— Представляете, — сказала Каро, поднимая голову, — если снять очки, так чтобы перед глазами все плыло, легче подбирать части паззла.

Сидде вдруг стало легче от их присутствия. До сих пор она не понимала, насколько одинока.

Она потянулась ко второй связке. Там было только три конверта, адресованные каждой из я-я и надписанные рукой Виви. Конверты от Крейна даже через тридцать лет все еще оставались мягкими и нисколько не выцвели. Открыв первый конверт, Сидда увидела, что само письмо не написано от руки, а напечатано на дешевой бумаге, слегка пожелтевшей по краям. Но буквы по-прежнему оставались четкими и словно бросались в глаза. Зудящими от волнения пальцами Сидда развернула письмо.

«11 июля 1963 г.

2.30 дня. Мой девятый день дома.

Тинси, крошка!

Единственная добрая душа, которую я могла выносить в больнице, которую никто не называл больницей, сказала, что мне полезно писать о своих чувствах, поскольку, похоже, впервые в жизни я не в силах высказаться. Поэтому Шеп потрудился и добыл с чердака мою старую «Оливетти». По крайней мере не придется различать мой не слишком разборчивый почерк.

Тинси, последнее время я не могу укладывать детей. Не могу держать их, обнимать, видеть, как они чистят зубы. Я боюсь позволить себе приблизиться к ним. Разве что когда они спят.

Дожидаюсь, когда все стихнет, и на цыпочках крадусь в их комнаты. Сначала в спальни мальчиков, с их пряным запахом маленьких мужчин и кожаными бейсбольными перчатками, свисающими с кроватных столбиков. Наклоняюсь над кроваткой Малыша Шепа. Мой свирепый маленький воин. Он спит крепко. Играет самозабвенно, спит крепко, делает все с размахом. А потом я долго смотрю на своего крошку Бейлора. О, Тинси, он по-прежнему спит, свернувшись калачиком.

И только потом иду в комнату девочек. Стоит переступить порог, и сразу понимаешь, что здесь спят девочки, с их запахом пудры и «крейол»[74] и еще каким-то ароматом вроде ванильного. Лулу, как всегда, сбрасывает одеяла. Маленькая, пухленькая, милая моя крошка лежит на животе, в чудесной рубашке с желтыми розами, твоем подарке. Она ее очень любит. Вилетта с трудом вытряхивает ее из рубашки, чтобы выстирать.

И моя старшая. В те ночи, когда ее не мучают кошмары, Сидда подтягивает одеяла под подбородок. Одна подушка стиснута в левой руке. Правая закинута за голову. Эта красивая белая сорочка, которую ты подарила… где сумела найти такое совершенство? В ней она выглядит маленькой девочкой-поэтессой. А под рубашкой на лопатке шрам от моего удара. О Боже, ей пришлось хуже всех. Но она по-прежнему заботится о других, маленькая заботливая мама. Медсестра в больнице велела мне писать, даже если я плачу. Советовала продолжать писать в любом случае. И как это ты убедила ее пойти в кино, сидеть и пить колу и только изредка бегать в вестибюль звонить и проверять, как там дети. Да, и больше всего хочу поблагодарить тебя за сорочку Сидды, иногда напоминающую мне о том, что она совсем еще маленькая.

Мне приходится быть такой осторожной, Тинси.

Merci bien, merci beaucoup, mille merci, tata[75].

Виви».

Сидда отложила письмо и прижала руку к груди, чтобы успокоить дыхание.


Больше всего хочу поблагодарить тебя за сорочку Сидды, иногда напоминающую мне, что она совсем еще маленькая.


Сидде хотелось спрятаться. Но она встала и сделала вид, что потягивается.

— Что-то на диване не слишком удобно. Пойду в спальню.

— Хочешь побыть одна? — спросила Тинси голосом Гарбо.

— Да, — призналась Сидда. — Хочу.

— В таком случае мы пойдем за тобой, — заявила Каро.

— Верно, — поддакнула Ниси. — Куда ты, туда и мы.

Хьюэлин подняла голову и громко постучала хвостом по полу. Сидда неловко поежилась: ее бесцеремонно лишили обычного убежища, куда она забивалась каждый раз, когда боль становилась невыносимой.

— Ты слишком долго пробыла в этой глуши, — объявила Тинси. — Мы только что приехали. Хочешь, чтобы дома узнали, какой плохой хозяйкой ты оказалась?

Не забывай о хороших манерах.

— Разумеется, нет. Но могу я хотя бы в ванную пойти без сопровождения?

— Не можешь, — ухмыльнулась Тинси. Бросила карты, встала и прилипла к Сидде как смола, когда та попыталась направиться в ванную. Сидда укоризненно посмотрела на Тинси, и тогда та крепко ее обняла.

— Тебе нигде не спрятаться от племени я-я, — заключила Каро.

Невольно засмеявшись, Сидда поцеловала Тинси в щеку. А когда вернулась из ванной, дамы даже не подняли глаз. Сидда забралась под покрывало и вновь взялась за письма. Но прежде чем начать читать, осмотрела комнату, впитывая звуки и зрелища. Негромкие шлепки игральных карт о деревянный стол, шорох женского дыхания, тихое похрапывание Хьюэлин, крик гагары где-то на озерной тропинке. Сидда вобрала в себя все эти звуки, прежде чем вернуться к мрачному сезону поста, еще долго-долго продолжавшемуся после Пасхи.

Что там, в следующем письме?

«14 июля 1963 г.

Каро, мивочка…

Моя лучшая подруга… может, Впервые за всю нашу жизнь у меня не хватает слов, чтобы поблагодарить тебя за все, что ты сделала для меня и моей банды. Почти три месяца заботилась о моих мальчиках (месяцы, ставшие для меня адом). Приглашала Шепа поужинать, каждый раз, когда он отыскивался. Ты одна из немногих, с которыми он чувствует себя достаточно свободно, чтобы связно излагать свои мысли. Когда я вернулась домой, он заявил: «Эта Каро — совсем не дерьмо».

Считай это наивысшей похвалой от человека, израсходовавшего свой запас комплиментов году этак в сорок седьмом.

Подруга, все как в тумане. Помню только, что ты стояла рядом со мной в каком-то коридоре больницы, которую никто не называет больницей. Помню, как держала мою руку. Шеп сказал, ты приехала первой после того, как я сделала то, что сделала, после того, как сделала то, за что никогда себя не прощу. После того, как сложила лапки и поддалась судьбе.

Вчера вечером Вилетта привела девочек и велела поцеловать на ночь. Когда они ушли, я помолилась о том, чтобы им повезло иметь такую подругу, как ты. Некоторые женщины молятся о счастливых браках для своих дочерей. Я молюсь о том, чтобы Сиддали и Лулу нашли подруг, хотя бы вполовину таких верных и преданных, как я-я.

Я думаю о тебе, Каро, когда ложусь в постель. Когда обхватываю себя за плечи и укачиваю, как сделала ты в первую ночь по возвращении домой.

Шеп, правда, иногда ворчит, но пока что просто поражает меня. Взять хотя бы выражения, в которых он просил меня провести с ним первую ночь. Думаю, он подозревает, что никогда не будет так необходим мне, как ты и остальные я-я. Приходится держать наших мужчин в неведении, иначе весь мир разлетится в осколки. Спроси хотя бы меня, я эксперт по распаданию на осколки. А ты — эксперт по содействию в склеивании этих осколков.

Я люблю тебя, Каро. Я люблю тебя, моя герцогиня Летающий Ястреб.

Твоя Виви».

Последнее письмо, как и подозревала Сидда, было адресовано Ниси.

«23 июля 1963 г.

Дорогая, дорогая Ниси!

Просто не знаю, как это тебе удается, графиня Поющее Облако. Мы все подшучиваем над твоими голубыми и розовыми мыслями, смеемся над твоей рассеянностью, и все же именно ты единственная из всех нас умудряешься оставаться собранной и делаешь это в высоком стиле.

Я не могу говорить о том, что произошло. Моя жизнь была корзинкой, и я ее уронила.

Ты была той, которая помогала моему миру вертеться, пока меня не было. Как ты сделала это? Десять тысяч баскетбольных матчей, и репетиции с церковными певчими, и собрания герл-скаутов и «брауниз», и визиты к зубным врачам, и бог знает что еще. Куколка, ты, должно быть, просто жила в микроавтобусе, работая таксистом не только для своих, но и для моих детей. Приняла девочек в свой и без того суматошный дом. Поселила в этой милой комнатке на чердаке, с большими окнами и кроватями под балдахинами. Кормила, не давала Лулу жевать волосы, слушала, как Сидда с утра до вечера упражняется на фортепьяно. Пресекала все попытки Багги «успокоить» моих детей. Твои новены, твои бесчисленные розарии[76]…

И Шеп. Вчера, когда дети спали, он поджарил мне бифштекс. Принес выпить, немного, и рассказал обо всем, что ты для него сделала. Он стыдится своего поведения… в те дни, когда меня отвезли в больницу, которую никто не называет больницей. Своего беспробудного пьянства. И как ты поехала в утиный лагерь, когда никто не смог его найти. Протрезвила его и отвезла в город. И не давала пить до самой охоты за пасхальными яйцами.

Дорогая девочка, в лице моего мужа ты обрела вечного почитателя. Пожалуйста, будь терпелива с ним, поскольку я уверена, что он выкажет свою благодарность самым нескладным образом. Но может, и все мы точно так же не умеем как следует выказывать благодарность.

Спасибо от всего моего неуклюжего сердца. Ты бесконечно дорога мне, и я твоя.

Благодарная Виви».

Несколько мгновений Сидда лежала не шевелясь. Потом аккуратно спрятала письма в большой конверт и положила на журнальный столик. Повернулась на живот и свесила голову с дивана, чтобы лучше видеть я-я.

— Эй, это я, — тихо сказала она. Женщины подняли головы.

И только тогда Сидда разрыдалась. Всхлипывая и шмыгая носом, она встала и с подушкой в руке подошла к столу. Волосы растрепались и прилипли ко лбу. Она казалась сонной, грустной и растерянной.

— Я передумала, — выговорила она между всхлипами. — Можно мне кофе и пекановых пирожных?

— Конечно! — воскликнула Ниси, ринувшись на кухню. — Я привезла сто тысяч пирожных.