– Надеюсь, у меня есть молоко, – вымолвила она.

Дуглас вымыл руки в тазике с холодной водой – горячая предназначалась для матери с ребенком. В доме слишком мало топлива, чтобы вскипятить больше одного ведра.

– Я пришлю к вам повитуху, – сказал он.

– Не надо, доктор. Мы справимся, – слабо возразила женщина. – Элли поможет прибраться. Ни к чему беспокоить повитуху.

Дуглас не стал спорить. В доме не было денег, чтобы оплатить услуги повитухи, а старшая дочь приобрела достаточный опыт, чтобы помочь матери. Он склонился над женщиной, потрогал ее лоб и повернулся к Элли:

– Если будет лихорадка, сразу же посылай за мной. Поняла?

Девочка энергично закивала:

– Да, доктор.

Он взял ее за руку, вложил в ладошку монету и крепко сжал пальцы девочки.

– Купи свечи, ведро угля и молоко для своей мамы, – проговорил он. – Только не показывай деньги своему па.

Элли торжественно кивнула, спрятав стиснутый кулачок в складках рваной юбки. Дуглас потрепал ее по плечу и, пригнув голову, шагнул в низкий дверной проем, отделявший заднюю комнату от передней. Комната выглядела ничуть не лучше той, где он только что побывал. На полу валялись кучи тряпья, служившие домочадцам постелями. Единственным предметом мебели был колченогий стул у очага, где на скудном огне грелась кастрюля с водой, за которой присматривал мальчуган лет пяти. Впрочем, он мог быть и старше, учитывая его хилое сложение.

– Где твой папа, Чарли?

– В пивной, – отозвался мальчик, уставившись на воду с таким видом, словно пытался заставить ее закипеть скорее.

– Сбегай и скажи ему, что у тебя родился братик, – велел мальчику Дуглас, снимая кастрюлю с огня.

– Он, наверное, пьяный, – равнодушно промолвил мальчик.

– Передай ему, чтобы пришел сюда. Скажи, что я велел. – В голосе доктора впервые зазвучали строгие нотки, которые подействовали на мальчика, и он поднялся.

– Он меня прибьет, – пожаловался мальчик, все еще не двигаясь с места.

– Нет, если ты увернешься, – отрезал доктор. – Такому проворному мальчугану, как ты, ничего не стоит увернуться от пьяного. Уж я то знаю.

Слабая улыбка осветила чумазое личико.

– Ладно, доктор, – согласился он и направился к двери. – Как мама?

– Прекрасно, и ребенок тоже, – ответил Дуглас. – Я отнесу воду Элли, а ты беги за отцом.

Мальчик выскочил на улицу и припустил бегом по булыжной мостовой, сверкая босыми пятками.

Дуглас отнес воду в заднюю комнату, объяснил девочке, что делать дальше, и вышел из дома, застегивая на ходу пальто.

Задержавшись на пороге, он поднял воротник и огляделся по сторонам, натягивая перчатки. Из пивной в конце улицы показался Дэниел Джонс, опухший и растрепанный, с налитыми кровью глазами. Дуглас подождал, пока мужчина побрел к дому в сопровождении Чарли, державшегося чуть поодаль от отца, затем пошел своей дорогой. Дэниел считался неплохим человеком и, напившись, приходил в плаксивое состояние, не проявляя склонности к насилию. Скорее всего он будет доволен появлению на свет еще одного ребенка, особенно не задумываясь, что тот нуждается в хлебе насущном, как и другие дети, которым он дал жизнь.

По пути в свой кабинет на задворках больницы Святой Марии Дуглас зашел к миссис Бидл. Она встретила его со своей обычной сердечностью.

. – Замерзли, доктор? Где вы были?

– Принимал роды, – ответил он. – Помог появиться на свет еще одному озорнику.

– Вот и славно, – улыбнулась пожилая женщина. – Хорошо, что зашли. Утром доставили пару писем на ваше имя. – Она потянулась к полке позади прибавка и передала ему почту.

Пробормотав слова благодарности, Дуглас пожелал ей доброго утра и вышел из теплого помещения в холодный серый день, вертя в руках письма. Одно от матери. Почерк на другом конверте из плотной глянцевой бумаги также оказался знакомым. Ответ из брачного агентства.

Дуглас сунул оба письма в карман пальто и быстро зашагал к своей приемной, занимавшей полуподвальное помещение в двухэтажном доме за церковью. Как обычно, в передней теснились женщины с детьми, шмыгавшими простуженными носами. Несмотря на теплившийся в очаге огонь, в комнате стоял сумрак и холод. Дуглас приветствовал каждого пациента по имени, подбросил в огонь угля и зажег свечи. Открыв дверь в свой кабинет, он повернулся к женщине с младенцем на руках и карапузом, цеплявшимся за ее фартук.

– Входите, миссис Гуд. Что-нибудь с Тимми?

– Ох, доктор, он весь покрылся сыпью. – Она дернула за ухо почесывающегося малыша. – Прекрати сейчас же, кому говорят. – Ребенок захныкал. Женщина устало вздохнула. – Все время чешется. Ничего не могу с ним поделать.

Дуглас сел за исцарапанный стол, служивший ему рабочим местом.

– Давай-ка посмотрим, что у тебя здесь, Тимми. – Он осмотрел воспаленную кожу мальчика и потянулся за банкой, стоявшей на полке. – Накладывайте эту мазь трижды в день, миссис Гуд. Думаю, кожа скоро очистится, но приведите его ко мне через неделю.

– Спасибо, доктор. – Женщина опустила банку в объемистый карман передника. Затем нерешительно извлекла оттуда медную монетку. – Сколько я вам должна, доктор?

Монета, как заметил Дуглас, была достоинством в один пенни. Этого могло хватить на булку хлеба или пинту молока. Мазь стоила значительно дороже, но у людей есть своя гордость, даже если она их единственное достояние. Дуглас улыбнулся:

– Всего один пенни, миссис Гуд.

Женщина кивнула и положила монету на стол с сознанием исполненного долга.

– Спасибо, доктор. Пойдем, Тимми, и перестань чесаться. Дуглас откинулся на спинку стула и запустил пальцы в свои густые волосы, глядя на закрывшуюся за пациентами дверь. Затем сгреб со стола монетку и бросил в жестяную коробку. Она звякнула, присоединившись к кучке таких же медных пенни, лежавших на дне.

За дверью кабинета заплакал младенец. Дуглас отодвинул стул и поднялся, чтобы пригласить следующего пациента.

Прием затянулся надолго и, как всегда, принес ему немало огорчений. Он не мог помочь всем. Многие из его пациентов страдали хроническими заболеваниями, сопутствующими бедности, и хотя лекарства могли облегчить их жизнь, он не мог обеспечить всех нуждающихся бесплатными лекарствами. Измученный и опустошенный, Дуглас запер дверь и направился домой, на Кромвель-роуд, где снимал комнату в пансионе.

Когда он отворил дверь пансиона и шагнул в темный узкий коридор, в нос ударил привычный запах вареной капусты и рыбьих голов.

Из кухни высунулась хозяйка:

– Добрый вечер, доктор. Вы сегодня припозднились. Боюсь, как бы ужин не остыл.

– И я тоже, миссис Харрис, и я тоже, – пробормотал Дуглас, направляясь к лестнице. – Я спущусь через минуту.

– Я накрыла вам в гостиной, – сообщила она. – Сегодня на ужин рыба.

– Неужели? – буркнул он себе под нос, поднимаясь по покрытым истертым линолеумом ступенькам.

– Может, послать Колина в «Красного льва» за пивом, доктор? – донесся до него снизу голос миссис Харрис.

Дуглас представил себе холодную рыбу с водянистым картофельным пюре и вареной капустой и полез в карман. Спустившись вниз, он вручил хозяйке трехпенсовую монету.

– Одну пинту, если вас не затруднит, миссис Харрис.

– Хорошо, доктор. – Она скрылась в кухне, громко окликая своего сына.

Дуглас поднялся к себе в комнату и снял верхнюю одежду. Ванная, обычно занятая другими жильцами, в кои-то веки оказалась свободной. Он вымыл лицо и руки, причесал волосы и спустился в гостиную, где его ждал ужин.

Как он и опасался, рыба оказалась жесткой и безвкусной. Механически жуя, Дуглас вскрыл письмо от матери и обнаружил среди исписанных листков банковский чек на сто фунтов. Приложенная к нему записка гласила: «Уверена, ты употребишь его на доброе дело. Фергюс сказал, что это проценты с вклада».

Дуглас сложил чек и сунул его в нагрудный карман. Семейный банкир Фергюс не имел обыкновения выдавать своим клиентам стофунтовые чеки, даже при наличии солидного вклада, о чем в данном случае не могло быть и речи. В свое время отец Дугласа создал трастовый фонд на образование сына. Мать имела пожизненный доход, обеспечивавший ей безбедную жизнь. Сестры вышли замуж за состоятельных людей и обзавелись детьми, требовавшими постоянных расходов. Предполагалось, что Дуглас обеспечит себе и жене достойное существование, продолжив практику отца.

Дуглас откинулся на спинку стула, выбивая пальцами дробь по поверхности стола, покрытого заляпанной скатертью. Отказавшись от практики, Приносившей немалый доход, ради клиники, которая поглотила все его средства, он потерял Марианну и обрек себя на жизнь в нужде, хотя и делал все возможное, чтобы скрыть подобный факт от своей чересчур заботливой матери. Не слишком успешно, если судить по банковскому чеку. Как похоже на нее – прислать ему чек, обставив свой подарок таким образом, что он не мог отказаться.

Он обратился к письму. Оно содержало пять страниц, исписанных убористым почерком, полных новостей о его сестрах и их многочисленном потомстве, а также иронических замечаний в адрес соседей, перемежавшихся советами, направленными на достижение благополучия Дугласа.

Дуглас сделал глоток эля и тихо рассмеялся. Интересно, что сказала бы мать, если бы увидела его сейчас в убогом пансионе, поглощающего холодную, недожаренную рыбу в конце немыслимо долгого рабочего дня. Сейчас она, наверное, сидит в их элегантном доме на Принс-стрит в Эдинбурге и составляет меню на завтра, если не играет с друзьями в бридж, или наставляет одну из своих дочерей, как воспитывать детей и вести домашнее хозяйство.

Не то чтобы Дуглас не любил свою мать. Совсем наоборот. Но леди Фаррел была настоящей гранд-дамой старой закваски, исповедовавшей строгие викторианские принципы. Она подарила супругу – известному в светских кругах врачу – семерых детей, последний из которых оказался долгожданным сыном. Оставшись одна после смерти мужа, почившего в сорок лет, она посвятила себя воспитанию детей и добилась того, что ни один из них не чувствовал себя обделенным родительским вниманием. Дочери благоговели перед ней. Только сыну удалось стряхнуть с себя оковы материнской любви и пойти собственным путем. Правда, не без помощи обмана.

Дуглас сложил письмо и сунул его в конверт, озабоченно хмурясь. Нужно срочно написать деликатный и осторожный ответ, чтобы мать и дальше оставалась в неведении относительно истинных обстоятельств его жизни и работы. Если она узнает правду, то сердечный приступ – самое меньшее, чего можно ожидать. Дуглас имел собственную теорию насчет здоровья матери, но независимо от того, верил он в ее болезни или нет, они оставались мощным оружием в ее арсенале.

Он задумчиво покачал головой. Мать никогда не понимала, почему он отказался от предначертанной ему судьбы, оставив прибыльную практику, которая принесла его отцу рыцарское звание и обеспечила семейству Фаррелов высокое положение в общественной иерархии Эдинбурга. Она стоически перенесла разрыв его помолвки с Марианной, но при первом упоминании о том, что ее сын собирается начать практику в Лондоне, слегла в постель на целую неделю, а сестры отчаянно умоляли Дугласа никуда не уезжать, пытаясь удержать его у ложа матери. Он сопротивлялся с мрачным упорством и, как утверждали сестры, с полным отсутствием сочувствия. Последнее не соответствовало истине. Дуглас знал, что они никогда его не поймут и объяснять им бесполезно.

Вздохнув, он взял второй конверт, вскрыл его столовым ножом и прочитал дважды короткое и очень деловое послание. Дуглас задумался, похлопывая сложенным листком по ладони. Вряд ли его написала закутанная в вуаль дама, с которой он встретился в Национальной галерее. В письме не содержалось даже намека на осуждение или моральное превосходство – просто список четких указаний, как и предполагалось в их соглашении. Личные пристрастия не должны присутствовать в делах, и отрадно сознавать, что, кто бы ни стоял за брачным агентством, он свое место знает. Жаль только, что они не позаботились внушить такую простую истину своим сотрудницам. Пожалуй, ему следует черкнуть пару строк в «Леди Мейфэра» и уведомить редакцию, что он думает о крайне непрофессиональном поведении их представительницы. Едва ли ему удастся встретиться с кем-нибудь из издателей лично, чтобы выразить свое неудовольствие.

Дуглас еще раз перечитал письмо. Похоже, брачное агентство разработало для него план. Звучит неплохо: дама с белой гвоздикой, прием в частном доме с престижным адресом на Манчестер-сквер. По-деловому, но с полным соблюдением анонимности, как и было обещано.

Он оглядел комнату, задержав взгляд на пожелтевших тюлевых занавесках, засаленных салфетках на спинках кресел и заляпанной скатерти. Итак, ставки сделаны, игра началась. Пора переезжать. Джентльмен, который посещает приемы достопочтенной мисс Честити Дункан, проживающей на Манчестер-сквер, не может жить в пансионе миссис Харрис на Кромвель-роуд.

Банковский чек зашуршал у него в кармане, когда Дуглас отодвинул стул, вставая. Пожалуй, присланные деньги и вправду пойдут на благое дело, даже с точки зрения леди Фаррел.