— Чепуха, — ободряюще произнесла Руфа. — Жди, и он вернется. О Господи, чайник — мне пора. Поговорим завтра?

— Ру, подожди! В чем дело? Я чувствую, у вас что-то не так.

Все не так. Косые взгляды, намеки, с трудом скрываемое раздражение… Руфа не могла объяснить этого Нэнси.

— У нас все хорошо, — ответила она, — пока. — И повесила трубку.

Она посмотрела в окно на цветущие изгороди. Снаружи все было таким прелестным, но здесь, в доме, стояла гнетущая тишина. Руфа не могла выразить свое беспокойство словами. Оно было скрыто глубоко под толстым слоем приличий.

Эдвард ушел в себя, как он делал всегда, когда его что-то тревожило. Он не мог спать. Он лежал неподвижно рядом с Руфой, и она чувствовала, что он весь напряжен, словно наэлектризован. Прошлой ночью она почувствовала, что он встает с постели. Она ждала его двадцать минут. Потом ей вдруг захотелось узнать, где он. Она встала и нашла его на кухне. Эдвард слушал Всемирную службу новостей. Он раздраженно обернулся, когда услышал, что она вошла, потом извинился и сказал, что просто очень обеспокоен.

Но Руфу не удовлетворил его ответ. Когда Эдвард говорил, что он обеспокоен, подразумевалось, что это связано с военными преступлениями. Но сейчас она была уверена, что дело совсем в другом. Она чувствовала, что это связано с его отношениями с Пруденс, но не могла понять, в чем там дело, будто смотрела фильм с середины.

Она подошла с подносом к гостиной и с раздражением поймала себя на мысли о том, следует ли ей постучать в дверь. Это был ее собственный дом — почему же она вела себя как прислуга?

«Возможно, потому, — вдруг подумала она, — что ко мне так относятся».

Пруденс, в белой полотняной сорочке и серых брюках, лежала на диване, листая журнал «Вог». На ее лице был скромный, но безупречный макияж, она, судя по всему, чувствовала себя легко и непринужденно. С обложки журнала смотрело лицо Селены. Она выглядела очень эффектно на темном фоне. Матовая розовато-лиловая помада на ее губах придала ее изящным чертам завершенную красоту. Глаза Селены, наполовину скрытые бедром Пруденс, усиливали ощущение реальности, висящей на волоске.

По какой-то причине Пруденс была раздражена тем, что фотография сестры Руфы была на обложке. Журнал лежал в гостиной уже два дня, и каждый раз, когда о нем упоминали, Пруденс говорила колкости. Несколько раз, когда атмосфера становилась невыносимой, Руфа специально упоминала о нем. Она не знала, почему между ними шла война и почему она была вовлечена в нее, но инстинктивно пыталась найти оружие.

Пруденс было далеко за сорок, но она не выглядела на свой возраст. Она была очень красива, и эта красота искусно поддерживалась на протяжении последних тридцати лет. Она была подтянутой и загорелой, ее глаза блестели, и она вполне допускала определенную дерзость в общении с мужчинами. Недавно она развелась со своим четвертым мужем.

Эдвард рассказывал, что Пру и Элис воспитывались по-разному. Отец Элис соблазнил экономку. Разумеется, он не женился на ней, но уделял много внимания побочной дочери, Пруденс. Возможно, он и хотел разделить единокровных сестер, но ему не удалось этого достичь. Элис и Пруденс прижались друг к другу, чтобы согреться. Они защищали друг друга во время частых любовных приключений отца, объединив силы для того, чтобы никто из них не чувствовал себя брошенным и несчастным. Они делились друг с другом деньгами. Они проводили вместе каникулы. Это была странная ситуация, и Эдварду до сих пор было неприятно говорить об этом. Он просто обрисовал ее Руфе в общих чертах, чтобы ей было понятно, почему Пруденс и Элис все-таки получились разными.

Элис была тихой и застенчивой. Она любила Эдварда просто так, как действительно близкого ей человека. Пруденс, которая совершенно не стеснялась тратить деньги своего отца, выбрала для себя экстравагантный стиль жизни.

Руфа не понимала, почему эта женщина должна жить у них, пока приводят в порядок ее лондонскую квартиру после небольшого, насколько она поняла, пожара, когда у нее есть прекрасные квартиры в Париже и Нью-Йорке.

— Как мило! — воскликнула наконец Пруденс. — Ты очень любезна. Представляю, какие неудобства я вам создаю.

— Вовсе нет. — Руфа поставила поднос на низенький столик и наклонилась, чтобы разлить кофе. Она не хотела садиться на диван рядом с Пруденс.

— Кофейный сервиз Сильвии. Я не видела его уже много лет. Это сливки? Да, пожалуйста, налей мне немного.

Сильвия — это старая миссис Рекалвер. Руфа подала Пруденс чашку кофе. Пруденс отметила:

— Ммм, ты все делаешь безукоризненно. Ты просто образцовая жена. Неудивительно, что Эдвард безумно влюбился в тебя. Путь к сердцу мужчины… сама понимаешь.

Руфа улыбнулась:

— Он ест все, что перед ним поставят. Я думаю, что его совершенно не волнуют кулинарные изыски.

— О, это волнует всех мужчин. Я вижу, что жизнь с тобой его вполне устраивает, — я говорила тебе, что он выглядит великолепно?

— Да.

Пруденс говорила об этом не реже, чем дважды в день. Она продолжила:

— Ты заслуживаешь медали за то, что заставила его сбрить эту ужасную бороду.

— Я здесь совершенно ни при чем.

— Ну конечно! Все дело именно в тебе. Он хотел произвести впечатление на молодую красивую женщину. В его возрасте мужчины начинают паниковать из-за утраченной молодости.

— Эдвард совсем не старый. — Руфа терялась, когда речь заходила о разнице в восемнадцать лет, которую Пруденс всегда старалась представить как зияющую пропасть.

— О Боже мой, конечно, нет, — сказала Пруденс с коротким смешком. — Если он старый, то что, черт возьми, говорить обо мне? Но такой красивый мужчина должен стремиться наверстать упущенное время.

Руфа предложила:

— Бери печенье.

— Нет, спасибо. Мне пришлось почти отказаться от пищи девятнадцать лет назад. Я даже не хочу вспоминать, какой толстой я была, когда родила Трисса. Кстати, ты его видела сегодня утром?

— Я думаю, он отправился на прогулку, — ответила Руфа.

Пруденс улыбнулась.

— Хорошо. Он вновь открывает для себя активную жизнь после того, как несколько лет провел в затемненной комнате. Кстати, не напомнить ли мне Эдварду о том, что мы собирались с ним позавтракать вместе?

— Нет, он не забыл.

Эдвард жаловался Руфе сегодня утром, что Пруденс уже достала его с этими завтраками наедине. Он сказал, что, если она еще раз намекнет о деньгах, он свернет ей шею. Руфе очень понравилась эта мысль.

— Он выглядит расстроенным… — задумчиво проговорила Пруденс. — Совсем не так, как, на мой взгляд, должен выглядеть мужчина, только что вернувшийся из свадебного путешествия. Надеюсь, у него все в порядке?

— У него все прекрасно, — запинаясь, пробормотала Руфа.

— Ты знаешь, — на лице Пруденс появилась кошачья улыбка, — я могу поговорить с ним откровенно. Мне всегда удавалось вызвать его на откровенный разговор.

Руфа постаралась вежливо заверить ее в том, что Эдвард и с ней не бывает скрытным.

— Он обычно замыкается, когда в доме посторонние.

Пруденс и не подумала принять это на свой счет.

— Да, ему, наверное, трудно привыкнуть к твоему присутствию, ведь он так долго жил один. Бедняга не любит показывать свои чувства. Все это очень напоминает мне, каким он был после смерти Элис, но ты, вероятно, этого не помнишь.

— Думаю, что нет.

Прищурившись, она внимательно посмотрела на Руфу.

— Ну да, ты ведь тогда была еще ребенком.

— Мне было одиннадцать лет.

— Тебе, наверное, нелегко жить в тени твоей предшественницы. Особенно когда все знают, каким счастливым был их брак.

— Эдвард редко говорит о ней.

— Беда этого брака в том, — сказала Пруденс, — что он навсегда испортил Эдварда.

— Что ты имеешь в виду? — Руфа не ожидала этого.

— Я думаю, Элис забрала все лучшее, что было в нем, с собой. Он утратил способность любить. Что-то перегорело в нем. Тебе не кажется, что иногда он бывает слишком холодным и бесчувственным?

Руфа наклонила голову, сделав вид, что передвигает приборы на подносе.

Пруденс приняла ее молчание за согласие.

— Я полагаю, он рассказывал тебе о наших с ним отношениях? Конечно, ведь правда для него превыше всего. Я всегда знала: чтобы добиться от него хоть какой-то реакции, нужно растоптать его чувства. Со мной у него ничего не вышло, потому что мне нужно было больше тепла. Если хочешь, больше страсти. Я полагаю, что он был страстным с Элис. Хотя она никогда не поверяла мне свои тайны — она была такой же замкнутой, как он. — Улыбнувшись, она скрестила свои длинные ноги и решила сменить тему. — При этом, заметь, они оба были значительно менее сдержанными с Тристаном. Он обожал бывать здесь, когда был маленьким, и до сих пор боготворит Эдварда. Когда меня не было в стране, я обычно просила Эдварда навестить Тристана в пансионе, — честно говоря, я терпеть не могу эти вещи, а Эдвард принадлежит к тому типу людей, которые свободно могут общаться и с воспитателями, и с директором пансиона. Я никогда этого не умела.

Она сделала паузу, чтобы Руфа усвоила: Эдвард фактически заменил отца ее сыну, стал главой ее семьи. Руфа уже слышала это. Она подумала: какой же надо быть коровой, чтобы посылать кого-то навестить единственного сына в пансионе!

— Так забавно видеть внезапную любовь Тристана к сельской местности. Я отправила его в школу в самой глуши, и он постоянно жаловался на это. А сейчас он просит меня разрешить ему остаться здесь до начала занятий. Как ты думаешь, Эдвард не будет возражать?

— Нет, конечно, нет. Он будет только рад. — Руфа могла сказать это с абсолютной уверенностью. Эдвард очень любил Тристана. Сейчас ему было уже девятнадцать лет, и он учился в Оксфорде. — Но разве ты не будешь скучать по нему?

— Нет, если он опять будет хандрить.

— Вот уж не поверю, что такой жизнерадостный мальчик может хандрить!

Пруденс промолвила:

— Придется поверить. — Она пригубила кофе и сделала паузу, чтобы Руфа могла подумать о возможном значении ее слов. — Все свои вспышки раздражения он оставляет для меня. Ты поймешь, о чем я говорю, когда у тебя самой будет ребенок.

Руфа ощущала себя совершенно раздавленной. Ей казалось, что Пруденс знает, что они с Эдвардом занимались любовью всего один раз.

— Полагаю, что это произойдет достаточно скоро, — продолжила Пруденс. — Очевидно, именно поэтому Эдвард так спешил жениться. Советую тебе поторопиться с этим.

— Почему ты не рожала больше? — Руфа спросила это без всякого умысла, но тут же поняла, что попала в цель, напомнив Пруденс о разнице в возрасте.

Пруденс натянуто рассмеялась.

— Спасибо, мне вполне хватило Тристана. Когда у тебя найдется пара свободных часов, я тебе расскажу об ужасных отношениях с его отцом. — Она взяла печенье, посмотрела на него и положила обратно на тарелку. — Первый развод самый ужасный. Я бы не пережила его без Эдварда.

У нее были голубые глаза миндалевидной формы. Слишком маленькие, по мнению Руфы. Возможно, поэтому ее взгляд был таким жестким. Мысленно она умоляла Пруденс перестать откровенничать с ней.

Но от нее не так-то просто было отделаться. Она совершала ловкие маневры, готовясь к тому, чтобы вести огонь под флагом откровенности.

— Он был для меня опорой, надежной опорой на протяжении всей моей жизни. Должна признать, я всегда воспринимала его как нечто само собой разумеющееся. Я полагала, что он всегда будет в нашем распоряжении. Мне следовало прибрать его к рукам, пока у меня был шанс.

Щеки Руфы покраснели. Ее охватила паника.

— Когда он просил тебя об этом?

— Он меня не просил, — ответила Пруденс. — Мне самой следовало предложить ему. Но ты понимаешь, Руфа, я не думала, что это необходимо. — Она продолжала улыбаться, но Руфа ясно видела, что она просто в ярости. — Он тебе рассказывал о том, что произошло в Париже?

— Да, он сказал, что вы поссорились. Из-за меня.

— Не персонально из-за тебя, — возразила Пруденс. — Я думаю, что мы поссорились из-за того, что Эдвард считал, что он холостяк, и, следовательно, может жениться на ком захочет.

Эти слова изменили все вокруг, и Руфа уже не могла ничего понять. Неужели Пруденс считала себя его законной женой? Но это совершенно невозможно.

Что-то в ее реакции смягчило Пруденс. С ее лица исчезла вызывающая любезность. Она выглядела уставшей.

— Это одно из основных различий между мужчинами и женщинами, — заметила она. — Когда женщина говорит, что не замужем, то она имеет в виду именно это. Когда мужчина говорит, что он холостяк, он имеет в виду только то, что женщина, с которой он спит, недостаточно хороша.