Тристан ждал ее у выхода из ресторана.

— Я только сейчас понял, что я страшно проголодался. Мы забыли поужинать.

— В самом деле. — Она взглянула на часы и рассмеялась. — Мы действительно перенеслись в мир эльфов и фей. Уже почти полночь.

— Во всяком случае, это было великолепно, не правда ли?

— Разве я не сказала тебе об этом? — Руфа была поражена. С тех пор как они вышли из театра, она была под таким впечатлением, что чуть не потеряла сознание. Но они, по-видимому, даже толком не обсудили спектакль. — У меня просто нет слов. Это действительно великолепный спектакль. Я чуть не расплакалась, когда он закончился.

Он приблизил к ней свое лицо.

— Ты на самом деле плакала. Я видел слезу, которая вытекла из твоего левого глаза, который был ближе ко мне.

— Хорошо, признаюсь, я действительно плакала. — Руфа улыбнулась. — Я куплю сэндвичи, потому что горячее в таких местах брать опасно. — Она чувствовала, что он собирается сказать что-то еще об ее глазах, а этого ему нельзя было позволять. День закончился. Теперь ей необходимо вернуться в прежние рамки. Они вдруг показались ей надежными и комфортными, и на какое-то мгновение она вдруг почувствовала, что ей очень не хватает Эдварда.

На мгновение он смутился, словно что-то вдруг выбило его из колеи. Затем весело улыбнулся ей в ответ. Они купили отсыревшие сэндвичи с сыром и отправились с ними обратно к машине, дружески и беззаботно болтая о спектакле.

— Я уже проснулась, — сказала Руфа. — Если хочешь, теперь я могу повести машину.

— Нет. Ты слишком устала, это опасно. И потом, мне очень нравится вести эту машину. Я чувствую себя таким взрослым.

На этот раз ее попытка изменить тему разговора сработала. Сев в машину, Руфа протянула Тристану сэндвич. Их разговор был веселым и беззаботным. Но по мере приближения к дому он становился все более сдержанным и совсем прекратился, когда они свернули с шоссе. Они ехали по узким улочкам среди спящих домов и темных рядов живой изгороди. Сердце Руфы билось так, что она чувствовала, как кровь стучит у нее в ушах. Напряжение между ними еще более усилилось, когда Тристан аккуратно подъехал по грунтовой дорожке к дому.

Она моментально выскочила из машины, не дожидаясь, когда он заглушит двигатель, пошла открывать дверь. Казалось, прошли годы, с тех пор как они уехали отсюда. Привычность домашней обстановки — вчерашняя почта все еще лежала на столике в прихожей, поставленные вчера в вазу маргаритки были еще свежими — помогла ей справиться с собой.

Она слышала, как Тристан захлопнул дверцу машины и включил сигнализацию. Руфа быстро прошла по коридору на кухню, включая везде свет. Ее руки дрожали и не слушались ее. Она налила в чайник воды и включила его в розетку, отчаянно пытаясь выглядеть спокойной и небрежной, когда он войдет.

Он стоял в дверях, пристально глядя на нее. Она, как загипнотизированная, посмотрела на него. Было слишком поздно. Его уже не остановить. Медленно, не отводя от нее глаз, он подошел к ней и заключил ее в свои объятия.

Она почувствовала внезапное острое желание. Его губы коснулись ее губ, и они слились в жарком поцелуе. Ее желание достигло предела, она почти испытала оргазм. Она вырвалась из его объятий.

— Я не могу, — проговорила она.

Он вновь обнял ее за талию.

— Моя дорогая… — Он наклонился, чтобы снова поцеловать ее.

Руфа резко вырвалась из его объятий. Она отошла в другой конец комнаты. Тяжело дыша, они молча смотрели друг на друга. Тристан прикрыл рот тыльной стороной ладони. Его глаза были широко раскрыты от изумления.

— Нет. Извини… — сказала Руфа. Она вся дрожала. — Мне очень жаль. Но ты знаешь, что я не могу.

— Почему? Что я сделал?

— Ради Бога… — Руфа была озадачена. — Я говорю об Эдварде. Я замужем, ради Бога, не может быть и речи о том, чтобы я…

— Но чем же тогда мы занимались целый день?

Руфа разозлилась. Она не хотела мириться с его утверждением, что она уже нарушила супружескую верность.

— Мы делали покупки для моей сестры и ходили в театр.

Замешательство Тристана переросло в гнев. Она никогда не видела его злым. Он казался выше, сильнее, жестче и в то же время еще моложе.

— Ты прекрасно знаешь, что не только этим, — возразил он. — Ты весь день посылала мне сигналы. Ради этого мы отправили Лидию домой на поезде и пошли в театр. Ты как бы обещала мне, что это произойдет.

— Я не обещала тебе ничего подобного, — сказала Руфа. Когда она сердилась на Тристана, ей было легче сопротивляться ему и цепляться за свою любовь к Эдварду. Потому что она действительно любила Эдварда, даже несмотря на то что он, по-видимому, не хотел ее. Без него темнота поглотила бы ее. — Ты все это вообразил себе, даже не удосужившись спросить меня о моих чувствах. Ты что, думаешь, что я не люблю своего мужа? Ради Бога, ведь это его дом. Ты действительно считаешь, что я способна изменить ему за его спиной? Ты думаешь, что я отношусь к этой категории женщин? — Она была искренне возмущена. Она была потрясена, что она чуть было не стала именно такой.

— Нет, конечно, нет. — Тристан вновь был озадачен. Он подумал, что ему, вероятно, показалось, что Руфа только что страстно ответила на его поцелуй. — Руфа, мне очень жаль, мне действительно очень жаль, если я ошибся. Но я говорю не просто о сексе. — Он пересек комнату и схватил ее за руку. — Не сердись на меня, я этого не вынесу. Я бы не притронулся к тебе, если бы я думал, что ты не знаешь. Боже, Руфа, я безумно тебя люблю. До боли.

Бесполезно. У нее совершенно нет сил. Боль в его глазах растрогала ее. Она вновь почувствовала острую боль оттого, что никогда не слышала этих слов от Эдварда.

Она сказала:

— Я знала.

— Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы переспать с женой Эдварда. Я просто подумал, что было бы неплохо с ним повидаться, кроме того, для того, чтобы поехать куда-то еще, мне понадобилось бы много денег. Я представлял себе жену Эдварда сорокалетней деревенской женщиной. — Он покраснел. Слова признания лились из него потоком. — Я чуть не рухнул, когда увидел тебя. Я не мог поверить своим глазам. Ты была так прекрасна. Я не осмеливался даже мечтать о том, чтобы дотронуться до тебя. Но ты вела себя со мной, как ангел. Ты такая добрая, такая мудрая…

— Не надо…

Он не отпускал ее руку.

— Сотни раз я хотел броситься к твоим ногам и умолять тебя о любви. Я никогда не думал, что любовь приносит такие страдания. — Его ясные глаза были полны слез. — Иногда я чувствовал, что готов умереть за твою улыбку. Я сойду с ума, если ты скажешь, что не испытываешь ко мне никаких чувств.

Две горячие слезы обожгли щеки Руфы. Она погладила его волосы.

— Нет никакого смысла обманывать тебя. Я не могу сказать, что я ничего не чувствую к тебе. Но эти чувства возникли вопреки моему желанию, и я должна бороться с ними.

— Ты хочешь сказать, что не можешь нарушить свой долг или что-то в этом роде? — грустно проговорил он.

— Я не думаю, что ты знаешь, что такое долг. Ты думаешь, что он не имеет ничего общего с любовью. Но все дело в том, что это и есть любовь. И когда я говорю, что я люблю Эдварда, этих слов недостаточно, чтобы описать, что я имею в виду. Речь не идет о том, что он просто мне очень сильно нравится. Я живу только благодаря ему. Если я когда-нибудь забуду об этом…

— Но его здесь нет, — настойчиво прошептал Тристан. — Если мы займемся любовью, как он об этом узнает? Он никогда об этом не узнает, и тебе не нужно будет рассказывать ему об этом. Пожалуйста, Руфа… — Он прижал ее руку к своему паху, чтобы она почувствовала его возбуждение. — Пожалуйста, пожалуйста, или я умру от желания…

Руфа вырвала руку. Он умолял ее тайком заняться сексом в доме ее мужа. Она взглянула на всю ситуацию с другой стороны, и вся эта романтическая идиллия вдруг показалась ей постыдной и омерзительной. Тристан, вероятно, считал, что если она против своего желания влюбилась в него, то чем-то ему обязана. Если он так безумно ее любит, почему он не может взглянуть на всю эту ужасную ситуацию ее глазами?

— Тристан, мне очень жаль, — сказала она с твердостью, которую не смогла проявить днем. — Ты выбрал не ту женщину, чтобы влюбиться.

Он нахмурился.

— Ты просто не осмеливаешься признать, что это действительно случилось. Это не пустяк и не увлечение, которое скоро пройдет. Я никогда не смогу забыть тебя.

— Сможешь, если мы на этом остановимся, — сказала Руфа. — Нам лучше забыть об этом.

— Нет! — Неожиданный громкий вскрик Тристана напугал их обоих. — Тристан был глубоко оскорблен, от причиненной ему боли он пришел в бешенство. — Ты не можешь просто сказать мне, что я должен забыть об этом. Я отдал в твои руки свою жизнь. Ты отказываешься понять, как это важно, потому что ты боишься лишиться этого красивого уютного дома и всех этих мешков денег…

— Как, черт возьми, смеешь ты говорить мне об этих деньгах?! — выкрикнула Руфа. Упоминание о деньгах Эдварда разрушило реальность и привело ее в бешенство. — Значит, ты чертовски обожаешь меня, когда все выходит по-твоему, но, как только ты не получаешь то, что ты хочешь, ты сразу же обвиняешь меня в том, что мне нужны только эти проклятые деньги Эдварда!

— Ты хочешь, чтобы я поверил, что это не так? Хватит, Руфа, кончай притворяться.

— Я не притворяюсь. Почему ты не хочешь мне верить, когда я говорю, что люблю Эдварда?

Тристан весь дрожал от гнева. На его ресницах, как искры, блестели слезы.

— Если бы ты действительно его любила, ты бы спала с ним.

Руфа прошептала:

— Кто… О чем ты говоришь, черт возьми?!

Они оба стояли не двигаясь. Тристан боялся взглянуть на ее белое, полное муки лицо, но он был все еще достаточно зол, чтобы выпалить:

— Пруденс сказала мне. Она сказала, что спросила Эдварда, в чем дело, потому что она видела, что он чем-то обеспокоен, и тот сказал ей, что вы не занимаетесь сексом. И честно говоря, только поэтому я еще не лишился рассудка — я имею в виду, что я люблю Эдварда, и все такое. Но если бы я постоянно думал, что ты занимаешься с ним любовью, я бы просто покончил с собой.

Руфа прислонилась к кухонному столу. Она чувствовала себя совершенно уничтоженной, словно чей-то огромный кулак вдребезги разбил все ее представления о собственной жизни. Эдвард предал ее. Он обсуждал их самую сокровенную и глубокую тайну — и не с кем-нибудь! — а с Пруденс. Она почувствовала, что темнота вновь начинает сгущаться, она всего в нескольких сантиметрах от двери дома. Она подумала, что сейчас ей было бы легко умереть, потому что это означало бы, что она перестала бы чувствовать эту боль.

— Она солгала. Это неправда.

— Нет, это ты лжешь. Ты живешь во лжи. Вся твоя жизнь — это одна огромная ложь. — Тристан плакал и весь пылал от гнева; он яростно наносил ей удары в самое сердце.

— Это неправда. Пожалуйста — ты не понимаешь…

— Знаешь, в чем ирония всего этого? — спросил он. — Я мог бы защитить себя от тебя, если бы я прислушался к словам Эдварда. Он пытался рассказать мне правду, но я не слушал.

— Правду? Что…

— Почему, как ты думаешь, он попросил меня остаться здесь с тобой? Почему оформил на меня страховку на машину и все такое прочее? Он считает, что ты не сможешь сама позаботиться о себе. Если бы не я, ты бы просто потеряла голову.

— Убирайся! — пронзительно закричала Руфа. Она не узнала свой собственный голос. — Убирайся! Убирайся!

— А из-за чего, ты думаешь, они поссорились в Париже? Он тебе не рассказывал, что на протяжении всех этих, черт знает скольких лет он был любовником Пруденс? Почему, ты думаешь, ни один из ее браков не продлился дольше пяти минут? Я тебе скажу, почему она имеет полное право злиться на тебя, — если он и должен был жениться, то только на ней!

— Убирайся!

Тристан закрыл лицо рукавом своей рубашки.

— О, я уже ухожу, черт возьми.

— Отстань от меня!

— Ты разрушила мою жизнь. Надеюсь, что ты удовлетворена, фригидная сука. — Он грубо оттолкнул ее и пошел к парадной двери. Он хлопнул дверью с такой силой, что вылетело стекло и мелкие осколки веером разлетелись по всему полу кухни. Руфа услышала, как машина Эдварда со свистом вылетела со двора.

Затем этот звук был заглушен ревом тишины. Она стояла совершенно неподвижно, слушая этот страшный рев. Гнев прошел. Она чувствовала головокружение, ее слегка мутило. Тристан ушел. Она потеряла его, а она любила его больше, чем кого-либо на свете. Он любил ее, но она отшвырнула его любовь.

Она отказалась от своей любви ради Эдварда, а Эдвард считал ее немощным инвалидом. Как он мог, как он мог обсуждать их брак с Пруденс? Почему он мог небрежно болтать с этой старой расфуфыренной коровой за завтраком об их несуществующей интимной жизни и ни разу не поговорил об этом с Руфой? Конечно же, потому что Эдвард и Пруденс были любовниками. На протяжении многих лет они успешно занимались любовью. Он говорил ей, что звонит в Гаагу, а сам звонил ей, чтобы убедиться, что в их отношениях ничего не изменилось. Он считал свою молодую жену помехой и ошибкой. Возможно, он даже рассказал Пруденс об ее ночных кошмарах. Почему бы и нет? А она, идиотка, думала, что он никому не может признаться в том, что они не занимаются сексом. Тристан прав: жизнь их обоих — это огромная унизительная ложь.