Она уединилась в своем домике в Шотландии, который приобрела в собственность за два года до этого. Постепенно о ней забыли и перестали писать. Для публики Синтия Грэхем канула в небытие.

Синтия была на редкость практичной и предусмотрительной женщиной. В последние годы она зарабатывала больше, чем какая-либо актриса в Америке. Выгодное приобретение недвижимости и удачное помещение капитала позволяли ей не задумываться о материальной стороне жизни.

Немного придя в себя после продолжительной депрессии, длившейся почти год, она решила чем-нибудь занять себя, чтобы хоть немного заполнить зияющую пустоту внутри. На сцену она не вернется, это Синтия решила твердо. Она сделалась затворницей, ей с трудом давалось общение с людьми, и, кроме сестры, Синтия никого не хотела видеть.

— Ты скоро окажешься в сумасшедшем доме, дорогая, если будешь продолжать в том же духе, — однажды сказала Гейл, навестив ее. — Самоедство бесплодно, это путь в никуда. Синтия, ты должна найти себе занятие, любое, хотя бы для того, чтобы не думать все время об одном и том же.

— Ты думаешь, это так просто?

— Я не начала бы этот разговор просто так. Видишь ли, у меня есть к тебе предложение… или скорее просьба.

— О чем ты говоришь? — удивилась Синтия.

— Речь идет о дочери моей подруги, ты ее не знаешь. Девочке пятнадцать лет, и она хочет быть актрисой.

— Все ясно, — устало вздохнула Синтия.

— Подожди. В чем ты меньше всего нуждаешься, так это в деньгах. Но тебе необходимо чувствовать себя нужной.

— Я не нужна даже собственному сыну, — горько возразила Синтия.

— Это пройдет, поверь мне. Сейчас ты бессильна, но со временем вы выясните отношения. Но может пройти много времени, и его надо занять, — продолжала свои уговоры Геки. — Синтия, я предлагаю тебе помочь не какой-то дурочке с непомерными амбициями. Это очень интересная и незаурядная девочка, которая чем-то напоминает тебя в ее возрасте.

— Но что я могу сделать? — начала сдаваться Синтия.

— Для начала просто поговори с ней. Если в ней есть божья искра, ты это увидишь, а если нет… скажи ей правду.

— Этого я делать не буду, Гейл. Такую ответственность я взять на себя не могу.

— Лучше узнать правду сразу, чем погубить свою жизнь из-за иллюзии… как Фрэнк. Хотя я сомневаюсь, чтобы он и на другом поприще чего-нибудь добился.

— Хорошо, Гейл. Против встречи с ней я ничего не имею, — наконец согласилась Синтия.

Через неделю Гейл появилась со своей юной знакомой. Девушку звали Шейла, она была на редкость хмурой и неразговорчивой. Смуглая, черноволосая, со светло-зелеными глазами, при вечернем освещении горевшими, как два светлячка. Что-то в ней странным образом тронуло Синтию. Она и сама не понимала, что, но вдруг поймала себя на том, что с нетерпением ждет, когда Гейл оставит их наедине. Апатия, которой, казалось, не видно было конца, мгновенно улетучилась. Синтия почувствовала знакомый прилив возбуждения. Так было перед пробами ее первого фильма. Они втроем пообедали, и Гейл прошла в библиотеку немного отдохнуть с дороги. Синтия пригласила Шейлу в свою комнату.

Некоторое время они сидели молча в креслах друг против друга. Синтия, ожидавшая увидеть смазливое личико и заискивающие пустые глазки, была приятно удивлена. В этой девочке и впрямь было нечто незаурядное. Несмотря на ее возраст, в ней угадывалась сильная яркая личность.

Первая же произнесенная ею фраза огорошила Синтию.

— Не можете прийти к определенному выводу?

— О чем вы?

— Я имею в виду ход ваших мыслей, — пояснила Шейла. — Я недостаточно банальна, чтобы можно было причислить меня к той или иной категории или разновидности восторженных дурочек, которые бредят театром и видят свое имя на афише или в титрах крупными буквами?

— Вы, я вижу, любите действовать напролом. — Девочка начинала Синтии нравиться, но это было не более чем личное впечатление, не имеющее отношения к актерским данным.

— Извините меня, — Шейла вдруг сникла и показалась Синтии испуганным ребенком, который изо всех сил храбрится, — я не умею производить впечатление. Вы и сами, наверное, бывали в подобном положении, когда на вас смотрят как на ископаемое, стараясь мысленно поместить на подходящую полочку.

— Да, но это было так давно, что я уже и не помню. — Синтия улыбнулась впервые с того дня, как нашли тело Фрэнка. — Боюсь, что я была более самонадеянной и упрямой. Почему вы боитесь меня? — спросила Синтия после небольшой паузы.

— Боюсь? Да, немного. Просто я вам верю, — серьезно ответила девочка.

— Теперь вы меня пугаете, — засмеялась Синтия.

— Пожалуйста, не смягчайте удар. Я не из тех, кто предпочитает сладкую ложь, — заявила Шейла, решительно выпрямившись.

— А что вы сделаете, если я скажу, что у вас нет ни малейшего шанса? — Синтия пристально посмотрела на нее.

— Я умру, — она произнесла это так буднично, как если бы сказала «Я пойду в магазин», — то есть займусь юриспруденцией, но это уже буду не я. А в один прекрасный день не выдержу и утоплюсь в Темзе.

Шейла сидела, уставившись в одну точку. Была в ней одержимость, неожиданная и трогательная для девочки пятнадцати лет. Синтия ощутила какой-то трепет.

В разговоре выяснилось, что Шейла играла в школьных спектаклях в драмах Ибсена, Шекспира и Бернарда Шоу, в некоторых пьесах Пристли.

Немного волнуясь, Синтия попросила ее прочитать любой монолог. Шейла выбрала сцену из «Росмерсхольма» Ибсена, финальное объяснение Ребекки и Росмера. Это была ее любимая пьеса. Синтия согласилась подавать реплики Росмера. С первых же слов Синтия почувствовала, что Шейла выбрала интуитивно именно ту пьесу и роль, в которой она была бы идеальна, будь она старше на несколько лет и имея опыт и соответствующие навыки. Мрачная, смелая, язвительная и загадочная, Шейла стала бы удивительной Ребеккой. «И станет, — радостно подумала Синтия, когда девушка закончила, — обязательно станет».

Шейла боялась поднять глаза, ее трясло.

— Скажите что-нибудь, — пробормотала она.

— Купания в Темзе не будет, во всяком случае с летальным исходом, — сказала Синтия.

Шейла закрыла лицо руками.

— Я хочу сказать, что года через три-четыре можно поступать в Лондонскую королевскую академию драматического искусства.

Так все и началось.

Синтия и Шейла регулярно встречались в ее доме. Шейла поселилась у дальних родственников. Ее родители жили в Лондоне. Узнав о занятиях с Синтией Грэхем, они сразу же согласились на то, чтобы их дочь осталась у дяди и перевелась в шотландскую школу.

Синтия на пике своей карьеры часто удивляла всех, соглашаясь играть совершенно невыигрышные роли в третьесортных фильмах. Но чем более пустой и глупой была роль, тем больше удовольствия получала Синтия, раскрывая образ и находя в нем неожиданные стороны. Она имела репутацию актрисы, которая превращает в золото все, к чему прикасается, подобно древнегреческому царю Мидасу. И чем сложнее была актерская задача, тем интереснее ей было работать. Синтия могла поднять любой жалкий образ на недосягаемую высоту, благодаря чему она чувствовала себя творцом, подобным Пигмалиону.

Занимаясь с Шейлой, Синтия с удивлением обнаружила, что испытывает еще более сильные чувства. Она раскрывала талант, помогая юной подопечной найти себя, нащупать и определить свои неповторимые особенности, сильные и слабые стороны. Дарование Шейлы, мощное и яркое, захватывало Синтию потому, что было так отлично от ее собственного.

Для Синтии, сколько она себя помнила, играть было самым естественным занятием на свете. Она обладала той удивительной легкостью, которая позволяла вдохнуть жизнь в роль любой возрастной категории, характера, темперамента и интеллекта с одинаковой силой и степенью убедительности. От классики до мюзикла, от королевы до служанки, от сентиментальной дурочки до очаровательной плутовки. Шейла, при всей глубине и мощи своего таланта, была бы немыслима в комедийных ролях, хотя и обладала своеобразным чувством юмора. В ней не было легкости, изящества и мягкости, но была огромная сила трагического накала и невероятный потенциал глубинных психологических открытий. Это было удивительно, учитывая, что девочке шел шестнадцатый год.

Под умелым руководством Синтии Шейла приобрела за несколько лет все основные сценические навыки, отшлифовала наиболее сильные стороны своего дарования. Она научилась дикции, мимике, жестикуляции, всему, что могла перенять у Синтии в домашней обстановке импровизированного театра, включая множество тончайших нюансов профессионального мастерства. Учась в Королевской академии драматического искусства, Шейла продолжала занятия с Синтией. Она мгновенно получила вторую роль в известном лондонском театре и заключила контракт. Через два года Шейла стала сенсацией в роли Виви в пьесе Бернарда Шоу «Профессия миссис Уоррен». Сейчас она была звездой английской сцены и снималась у всех европейских режиссеров, получив в этом году приз Каннского фестиваля за лучшую женскую роль.

Гейл оказалась права. Синтия действительно чувствовала себя нужной. Она жила очень уединенно, почти отшельницей, временами прогуливаясь по аллеям ближайшего парка. Обычно Синтия почти не выходила из дома, а общество Шейлы было для нее единственной компанией. Девочка не вызывала у Синтии материнских чувств, хотя была всего на три года старше ее сына. Они общались на равных, хотя это было нелегко, так как Шейла оказалась на редкость упрямой. Синтия испытывала уважение к этому странному хмурому существу, у которого была бездна достоинств и гордости, но не капли самодовольства.

Сейчас фотографии Шейлы встречались на каждом шагу, но для всех ее поклонников и людей, причастных к театру и кино, оставалось тайной, что без Синтии не состоялось бы восхождение новой яркой звезды.

Однажды Синтия выбралась в Лондон, где Гейл проводила зиму, и встретилась в ее доме с частым гостем своей сестры Марвином Челзвитом.

Друг мужа Гейл был ровесником Синтии и большим ее поклонником. Закоренелый холостяк, замкнутый и насмешливый, молчаливый, с живыми и очень выразительными ехидными и озорными глазками, блеск которых стоил любого острого словца, он очень понравился Синтии. Они очень подружились за то время, что Синтия провела в Лондоне, и много времени проводили вместе. Синтия пригласила Марвина погостить у нее в Шотландии. Она знала, что не влюблена в него, но хотела хоть ненадолго вновь почувствовать себя женщиной.

Они стали любовниками, но в большей степени оставались друзьями. Их сблизило то, что они были удивительно похожи. У Синтии и Марвина сложились теплые, спокойные отношения, и они находили удовольствие в обществе друг друга.

Как-то Марвин предложил ей стать женой.

— Никогда не думал, что сделаю такую глупость. Но если я в состоянии выносить кого-то рядом изо дня в день, так это тебя, Синтия. Мы с тобой родственные души.

— Я знаю, милый. Но лучше оставить все как есть. Хотя, признаюсь, мне тоже трудно выносить кого-то, кроме тебя.

После этого разговора их отношения только улучшились. Синтия и Марвин понимали друг друга с полуслова. Но в глубине души Синтия знала, что любит одного только Дэна.


И вот теперь, спустя десять лет, этот долгожданный звонок. Дональд едет сюда, ей это не снится. Вот уже третий день, как она снова в родном городе. На месте, где все началось, — ее появление на свет, девичьи мечты, встреча с Фрэнком, рождение сына. Здесь родились они оба — Синтия и Дональд. И здесь же должны снова обрести друг друга, вернуть утраченное доверие и взаимопонимание. На месте, где их связывала счастливая любовь матери и сына, не омраченная ничем.


Дональд не стал брать такси. Стоял чудесный летний день, и ему хотелось пройтись. Дональду вдруг пришло в голову, что десять лет назад, когда разыгралась эта драма, тоже были теплые июльские дни.

Если бы он мог вспомнить хоть что-нибудь о времени, прожитом здесь, в Кливленде. Когда они уехали в Лос-Анджелес, ему шел третий год. И все же Дональд знал, что был здесь счастлив. Первые два года жизни окутаны голубоватой дымкой, как будто он находился в сказочном саду и вкушал волшебные плоды с его деревьев. Этот сад создала его мать, теперь Дональд понимал это. Чтобы она ни сделала, она любила его больше всего на свете. Ей больше не придется страдать из-за него никогда.

Дом мало изменился, только пришел в упадок, как и запущенный сад, окружавший его. Подойдя к двери, Дональд долго не решался позвонить. Сердце бешено колотилось от волнения. Наконец он заставил себя нажать на кнопку.

Дверь отворилась. Перед ним стояла женщина, которую он любил, отчаянно ненавидел, обожал и проклинал одновременно. Гамма противоречивых чувств вылилась в одно невольное рыдание в груди. Дональд покачнулся и зажмурил глаза.