— Я вас прошу не отказываться от своей привычки. Мне приятно слышать французскую речь.

Алан с Полем стали говорить, переходя с одного языка на другой.

Милла зашла в примерочную, чтобы надеть другое платье.

— Она просто восхитительна! — произнес Поль. — Выставка обещает стать гвоздем уходящего и нового сезонов. Ты приготовил своим друзьям настоящий сюрприз.

— Надеюсь, — самодовольно вставил Алан.

— Уверен, Джером заинтересуется ею. Он любит дарования из глубинки. Кстати, он сейчас как раз в стадии поиска звезды будущего года. Тебе надо переговорить с ним. Он, как известно, предпочитает, чтобы у таланта был богатый покровитель.

Милла, надевая платье, замерла в ожидании ответа Рэдлера.

— А вот от этого уволь!

— Что так? — удивленно спросил Поль.

— Не хочу! Вдруг она и в самом деле прославится.

— Что в этом плохого? — задал Поль вопрос, который дрожал на кончике языка Миллы.

— Зачем я тогда ей буду нужен? Она мне нравится, и я хочу, чтобы какое-то время мы продолжали встречаться. А потом будь что будет.

— Но отчего не помочь талантливой девушке? — продолжал недоумевать Поль. — Признаться, я узнал тебя с новой стороны.

— И я тебя разочаровал?

— Я не стану осуждать тебя. Каждый волен поступать, как того хочет он. Но замечу, у тебя низкая самооценка. Почему ты уверен, что, став известной, она оставит тебя?

— А ты полагаешь, что нет?

— Не знаю. Но она может оставить тебя и просто так. Впрочем, не будем забегать вперед. Все же ты даешь ей возможность неплохо заработать и показать себя нью-йоркской элите. Может, все уладится само собой.

— Не уладится. Я не пригласил ни одного продюсера. Будут лишь потребители от искусства. И насчет заработать, ты ошибаешься. Я не заплачу ей ни цента.

— Как же так? Она будет петь в течение пяти вечеров.

— Пусть будет счастлива, что я предоставил ей такую возможность. Кто она? Певичка с острова. А в прошлом, как она утверждает, была популярной певицей в России. Но почему-то ее популярность очень скоро прошла.

— Ну мало ли на то может быть причин. К примеру, самый обыкновенный творческий кризис, который она сумеет быстро преодолеть, если кто-то поможет ей.

— Но только не я. И потом, за хорошие деньги и манекен запоет, — рассмеялся Алан, взглянув на манекен в вечернем туалете. — Нет, я не хочу служить для нее ступенькой к успеху.

— Я полагал, что зависть, если и свойственна тебе, то не в такой мере. Я был уверен, что ты любишь талантливых людей.

— Пойми, — пытался объяснить свою позицию Алан. — Одно дело — познакомиться с талантливым человеком, который уже заявил о себе. Вот, как мы с тобой. И совсем другое, — помогать человеку. Это не так легко, как видится со стороны. Сделал один шаг и ты уже как бы обязан сделать второй, третий… И потом, когда тебе кажется, что ты, преодолев массу препятствий, вложив немало денег, сил, поднимаешься на вожделенную вершину, оказывается, что на вершине только он, а ты по-прежнему внизу. И как тяжела будет неблагодарность этого человека.

— Откуда тебе это знать? Ты же никому не помогал. И кстати, с вложенных денег ты бы получал дивиденды. Но в твоем случае надо принять во внимание, что тебе нравится женщина. И так естественно сделать для нее что-нибудь хорошее.

— А разве я не делаю? Я заказал ей четыре шикарных платья…

— Которые, как я понимаю, ты отнюдь не подаришь ей на Рождество, а продашь после ее отъезда.

— Верно. Но я устрою ей выступления. Я устрою выставку…

Поль рассмеялся.

— Все это ты устроишь, но не для нее, а для себя. Она послужит лишь живым оформлением твоих вечеров. Своим гостям ты доставишь немалое удовольствие, подарив им в разгар Рождества вечера тропического лета.

— И тем не менее, я не хочу возвышать ее до себя. Пусть остается на своем месте.

— Видно, она тебя чем-то здорово задела.

Милла смотрела в зеркало и не видела себя. Настолько оскорбительным, унизительным оказался для нее этот разговор. Слезы навернулись на глаза.

— Отчасти, — после небольшой паузы произнес Алан. — Слишком независима. И будто скользит над житейской суетой. Будто может возвыситься над обуревающими ее желаниями. Я хотел раздразнить ее, устроив ей выступления. Она восприняла это с благодарностью, но чисто внешней. В любви — скупа, оттого мне хочется ее еще больше. Хочется заставить ее потерять голову.

Милла испуганно вздрогнула, услышав, что возвращается девушка, ходившая за шляпой, которой Поль дополнил ее «островной наряд». Он соединил украшения островитянки: длинные нити ярких бус, широкие разноцветные браслеты с бюстье нежно-кораллового цвета, брюками из шелка и шляпой с лихо заломленными полями, чем внес пиратскую ноту в наряд. Милла заставила себя улыбнуться. Вышло не очень убедительно. Она опустила голову и собралась с силами. Девушка отодвинула портьеру, выкрикнула восторженно: «Voilà!»[4]

И Милла с сияющими глазами предстала перед мужчинами.

— О! — непроизвольно приподнялся с дивана Алан. — Потрясающе! Тебе чертовски идет. Предводительница пиратов!

— Вы возьмете Нью-Йорк на абордаж! — воскликнул Поль, но тут же стал вносить поправки в свое, казалось бы, совершенное творение.

Милла продолжала улыбаться, восхищаться, преимущественно обращаясь к Полю. Ей было страшно встретиться взглядом с Аланом. Он бы тотчас догадался, что она поняла их разговор. Она примерила еще два платья, и, расцеловавшись с Полем, они ушли.

ГЛАВА 10

Алан повез ее в свою галерею, оформление выставки в которой было почти завершено. Милла встретилась с фотографом, приезжавшим к ней на остров. Его работы приятно удивили ее. Ему удалось захватить ее в самых неожиданных ракурсах. Иногда она не узнавала себя. Но эта новая женщина ей нравилась. «А, значит, я могу быть и такой!» — мысленно восклицала она.

Возле одного фотопортрета Милла задержалась надолго. Та женщина, которую она увидела, поразила ее. Останавливал взгляд, в котором затаилась такая тоска… избыть которую она пыталась, зная, что если та покинет ее, она не проживет и дня…

«Странно, — подумала Милла. — Неужели мне никогда не избавиться от «the blue»[5]? И до скончания века петь блюз?..»

Она почувствовала прикосновение. Это Алан подошел сзади и обнял ее за плечи.

— Я назвал эту работу «Дьявольское наваждение», — сказал он.

Милла мягко освободилась из его объятий и, полуобернувшись, проговорила:

— Я бы назвала по-другому. Проще. «Тоска».

— Вы, русские, словно бы гордитесь своей безграничной тоской.

— Мы не гордимся, мы с ней живем. А это не так легко. Но зато нам, к счастью или же к несчастью, доступны такие тонкие душевные изыски, о которых вы понятия не имеете. Каждому свое. Французы наделены способностью лучше других чувствовать вкусовые оттенки. Итальянцы слышать музыку… — она умолкла, точно устала.

— А мы, американцы? — чуть насмешливо поинтересовался он.

— А вы лучше других чувствуете запах денег. Рыщите за ними по всему земному шару. Найдя, тотчас стремитесь прибрать к рукам, невзирая на то, что у них уже есть хозяин.

Рэдлер натянуто рассмеялся.

— У тебя устаревшее представление об американской нации.

— По-моему, как раз очень современное, — бросила она тоном, дающим понять, что дальнейший разговор на эту тему неуместен.

Алан сделал приглашающий жест.

— Хочу показать тебе звукооператорскую. Кстати, неплохо было бы послушать, как будет звучать твой голос. Сейчас я попрошу включить запись. Когда приглашенные начнут сходиться, будет слышан рокот океана. А потом пойдет твоя песня. После припева звукооператор выключит фонограмму, ты подхватишь мелодию и выйдешь вот сюда, — указал он на белоснежное возвышение эстрады. — Сейчас должны подойти музыканты. Я хочу иметь живой звук. У тебя два дня на репетиции с ними. — Милла слушала, не выражая никаких эмоций. — Ты довольна? — заглянув ей в лицо, спросил он.

— Я потрясена, — ответила она.

— Тогда, я тебя оставляю. Через три часа заеду.

Он ушел. Милла смотрела ему вслед, не зная, что ей делать.

Но зазвучала музыка, и она, сбросив куртку, поднялась на эстраду. Музыканты выразили свое восхищенное удивление, услышав ее голос.

— Вы большая певица, — подойдя к ней, сказал руководитель. — Почему вы никогда не приезжали на гастроли в США? Вы бы имели громкий успех.

— Наверное, я потому, как вы сказали, большая певица, что не гонюсь за успехом.

— Верно, — широко улыбнулся он. — От гонки за ним теряется дыхание и мутнеет рассудок.

Милла, забыв обо всем, пела, пританцовывая на эстраде. Музыка, словно стеной, окружила ее и скрыла от всех неприятностей. Она думала об Игоре. Видела его, точно он стоял в глубине зала. В перерыве она позвонила ему. Голос был чуть сонный и оттого такой теплый.

— Ты! — восторженно произнес он. — Я тебе звонил вчера целый день. Но ты все время была вне зоны доступа.

— Я… я была в самолете. А сейчас я уже в Нью-Йорке.

— Как? А?..

— Я прилечу к тебе на православное Рождество. Обязательно. Просто одна приятельница уговорила меня несколько дней провести в Нью-Йорке.

— А!.. Тогда все нормально. Вернее, не все. С разводом дело затягивается. Придется мне лететь в Москву. Лика повела какую-то двойную игру. Не могу ни на чем ее поймать, но чувствую, что-то тут не то. Ну да Виктор разберется. Не волнуйся, — он уже начал говорить о том, как скучает по ней, а Милла думала, не ведет ли он сам двойную игру.

«Хочется ему, чтобы я приехала на Рождество. Тоску его развеять…»

Игорь долго не мог уснуть.

«Почему, ну почему мы не встретились чуть раньше? — какое-то безотчетное чувство упущенного терзало его. — Почему? Хотя, хорошо, что вообще встретились. И может быть, мы вовсе не опоздали, и наши пути пересеклись вовремя. Именно этот отрезок во времени был предопределен нам. Но нехорошо, что мы расстались. Ах, если бы я не женился на Лике!.. А нашел бы какой-то другой способ помочь ей…»

Уснуть он уже не пытался. Наверное, только русский может с таким упоением мучиться этими вечными: «если бы!..», «ах, как было бы!..»… и накатила тоска…

В голосе Миллы после разговора с Игорем возникло такое ощущение тоски, перелившееся в печально-скорбные звуки, что вернувшийся вместе с Полем Алан замер, пораженный ее блюзовой экспрессией и интонацией исполнения.

«Потрясающе!» — говорил взгляд Поля. Он прислонился к выступу стены и до конца композиции не двинулся с места.

— Потрясающе! — аплодируя, воскликнул он. Поднялся на эстраду и поцеловал руку Миллы. — Вы сразите нашу публику. Боюсь, после первого выступления галерея не сможет вместить всех желающих вас услышать. Алан, — обратился он к приятелю, — что делать будешь?

— Поживем увидим, — ответил тот по-французски.

— Поль, специально для вас я сейчас спою одну песню. Уверена, она вам понравится настолько, что вы приедете на остров в отель к моему другу Тони, чтобы вновь услышать ее.

Гитара точно взорвалась мелодией. Ударные подхватили. Милла отсчитывала такты, хлопая в ладони. По бедрам ее, словно прошла крупная дрожь, руки, взметнувшись, начали свой танец. Она запела на папиаменто — диалекте, на котором говорит почти все население острова, он представляет собой смесь испанского, португальского, голландского и английского языков. Темп ускорялся, каблуки отбивали ритм все быстрее и быстрее. Вихревая, наполненная лукавством мелодия увлекла и исполняющих, и слушающих. Все, кто находился в галерее, собрались вокруг эстрады и, не сводя глаз с этой удивительной женщины, хлопали в такт и пританцовывали. Когда Милла окончила песню, взрыв аплодисментов был ей наградой. Она низко поклонилась.

Спустившись с эстрады, спросила у Поля:

— Вам понравилось?

— Это что-то невероятное. Я был счастлив.

— Для меня это очень важно. Вы создали для меня такие необыкновенно прекрасные наряды, что я хотела хоть чем-то отблагодарить вас.

— О, моя милая! — прижимая ее к себе, воскликнул Поль.

— Несмотря на то, что ты пела исключительно для Поля, ты подарила наслаждение и мне, — несколько язвительно заметил Алан, беря ее под локоть.

— Что ж… я рада…

— Милла будет петь для тебя все вечера, эгоист, — напомнил Поль.


Эту ночь Милла провела одна. Она сказала Алану, что должна хорошо выспаться, чтобы быть в форме.

Следующий день был полностью посвящен репетиции. Был установлен свет, обыграны костюмы. Алан бился над первым появлением Миллы перед публикой. Он никак не мог найти совершенное, с его точки зрения, решение. Милле надоело его творческое бессилие. Она предложила на миг потушить свет, усилить рокот океана, затем осветить эстраду, на которой, словно выброшенная на белый берег бирюзовая жемчужина, возникнет она. Алан в сомнении скривился, Попробовали. Он был вынужден признаться, что получилось хорошо. То, что надо.