— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь!

Он начертил знак креста на лобике ребенка, пробормотал молитву, наставил крестных родителей в их обязанностях и сунул малыша мамаше.

За торжественным завтраком Роджер положил сына в середину стола, где он стал центром всеобщего внимания. Элеонора, с умилением глядя на крошку, вытерла слезы.

— В церкви у всех были мокрые глаза, — наивно заметила она, чем вызвала неудержимый хохот всего двора.

— Сила Христова! — воскликнул Эдуард, поднимая кубок. — Да ваш сын только что изобрел новый тост: «Моча тебе в глаза!»


Следующим вечером в Виндзоре устраивался большой пир в честь принца Эдуарда, фактически ставшего правителем страны, и принцессы Элеоноры, которую муж официально представлял придворным как будущую королеву. Короля вместе с женой убедили удалиться в замок Вустер, что почти в семидесяти милях от Лондона. Придворные уже именовали Генриха Старым королем. Все рыцари и бароны, сражавшиеся на стороне Эдуарда, были приглашены на праздник вместе с женами. Каждый ждал награды за верную службу. Алчные лорды мысленно уже составляли списки земель и замков, конфискованных у бедняг, которые имели несчастье остаться в лагере де Монфора.

Супруги де Лейберн снова заняли просторные покои в башне, выстроенной для принца Эдуарда и принцессы Элеоноры. Теперь они состояли из трех роскошно обставленных комнат, помещений для слуг и детской для ребенка, которого Розамонд отказалась оставить дома. Она привезла из Першора одну из молодых служанок, поручив ей нянчить мальчика, а Нэн приступила к обязанностям камеристки.

Она вынула рубиново-красное платье из венецианского бархата, а Розамонд продела руки в широкие рукава, отделанные по обшлагам золотой тесьмой. Вырез был чрезвычайно низок, чтобы показать дорогие украшения, и Розамонд долго стояла перед туалетным столиком, пытаясь решить, какое ожерелье выбрать. В этот момент из гардеробной показался Роджер в одном полотенце, небрежно завязанном на узких бедрах. Нэн, привыкшая видеть хозяина и не в таком виде, не обращала на него внимания, пока тот не указал ей на дверь. Вынув из сундука небольшую шкатулку, Роджер приблизился к жене. Розамонд увидела его в зеркале и, зная, что он не устоит перед ее чарами, чувственно улыбнулась. Уголки губ лукаво приподнялись. Она расцветала под его ласками, а его любовь заставляла ощущать себя особенной.

Розамонд затаила дыхание — руки мужа скользнули к ее шее и стали возиться с застежкой ожерелья, которое он недавно заказал ювелиру. Глаза Розамонд широко раскрылись, когда она увидела великолепные камни, искрящиеся на шее и спускающиеся каскадом на грудь. Рубиновые розы с алмазными серединками выглядывали из изумрудных листьев.

— Роджер, я еще не видела подобной красоты. Должно быть, стоит целого состояния!

— Думаю, эта безделушка достойна графини!

— Графини?

— У меня есть все причины полагать, что Эдуард сделает меня графом Тьюксбери, — усмехнулся он, развязывая тесемки ее платья.

— Роджер! Что ты вытворяешь?

— Именно то, на что ты надеешься. Не сомневаюсь, ты умираешь от желания впервые в жизни залезть в постель с графом!

Она ответила призывным взглядом из-под ресниц.

— С чего это вдруг ты вообразил, будто станешь первым?

Его руки мгновенно сжались, зеленые глаза зловеще сверкнули.

— Клянусь Богом, мадам, вам плохо придется, если это не так!

— Ты разорвешь платье! — засмеялась она.

— Я куплю тебе другое.

— Разумеется, мой ненасытный дьявол, еще одно, еще и еще… Рано или поздно поймешь, что графиня обходится дороже простой леди!

— А ты узнаешь, что граф более требователен, чем простой королевский управитель! Сними тунику и камизу… Как же давно я не видел голенькую графиню!

Розамонд понимала: он поддразнивает ее, хотя, вне всякого сомнения, перевидал в жизни немало обнаженных дам. Но стоит ли его винить? Его неотразимое очарование, красивое смуглое лицо и закаленное тело воина способны покорить любую женщину.

Розамонд стояла перед ним в чем мать родила, если не считать варварского великолепия ожерелья. Она откинула волосы, ощутив, как концы прядей коснулись ягодиц, и дерзко вскинула подбородок:

— Если расстанешься со своим полотенцем, господин граф, мы сможем начать наш танец соития.

Род очертил кончиком пальца тонкую ключицу, украшенную рубиновыми розами, провел ладонями по изящным изгибам талии и бедер, и Розамонд показалось, что она вот-вот лишится чувств. Он гладил ее тело, не пропуская ни единого местечка, и наконец завладел губами. Пальцы его утонули в ее волосах, а губы и язык безмолвно требовали, чтобы она открылась для него. Другой рукой он сжал ее попку, и свидетельство его возбуждения скользнуло между ее бедрами. Поддерживая одинаковый ритм движений языком и вздыбленной плотью, он медленно делал выпад за выпадом в старой как мир игре мужчины и женщины, игре господства и подчинения.

— Если хочешь чего-то, — поддразнила его Розамонд, — стоит лишь попросить!

— Разреши мне войти, — прошептал он, и Розамонд приподнялась, позволяя ему вторгнуться в ее влажные глубины.

Видя, что он не двигается, она укусила его в плечо.

— Дьявол, ты заставляешь меня молить о том, чего желаю я?

Его зеленые глаза требовали от нее выразить тайные мечты словами.

— Род, я закричу, если ты немедленно не возьмешь меня!

— И закричишь еще громче, если возьму, — многозначительно подмигнул он и с силой вонзился в нее, овладев решительно и требовательно.

Розамонд отвечала лаской на ласку, жадно и пылко, все глубже вбирая его в себя. Наконец она глухо застонала, извиваясь в судорогах освобождения. Ноги подкосились, и Род, взяв ее на руки, понес к кровати. Он еще не излился и был полон чувственного исступления. Розамонд купалась в волнах удовольствия, готовая удовлетворить его сладострастные желания. Род ошеломленно наблюдал, как она вытянулась на перине, подняла руки над головой и по-кошачьи выгнула спину. Безумная страсть загорелась в нем, дикая и жаркая, и он предвкушал тот момент, когда она отдастся ему безудержно и безоглядно. Их слияние будет жарким, примитивным, бешеным, и только так они сумеют утолить свой голод. Следующее совокупление станет медленным, чувственным, нежным и позволит им выразить глубокую, безграничную любовь друг к другу.

Они резвились, пока Розамонд не оказалась сверху. Она оседлала его бедра. Волосы в беспорядке рассыпались по груди. Губы раздвинулись в улыбке.

— Графиня… — протянула она, словно пробуя слово на вкус. — Знаешь, мне нравится мое высокое положение.

— Я покажу тебе новое положение, — пообещал он, оценив шутку и сжимая ее талию.

— Позволь мне остаться так еще немного, я чувствую себя восхитительно раскованной.

Она ощутила, как он затвердел, поднялся, и опустилась на его неутомимое орудие.

— Теперь пускайся в галоп, я обещаю удержаться.

Подавшись вперед, она схватила мужа за плечи, позволяя своим золотистым прядям соблазнительно скользить по его груди.

— Похоже, тебе понравилось скакать на жеребцах. Но ты иногда позволишь и мне быть наверху, дорогая?

— Это зависит от того, оправдаешь ты свое имя или нет!

— Какое имя? Тьюксбери?

— Вовсе нет. Не Тьюксбери, а Род!

Род, свирепо зарычав, перевернулся и увлек Розамонд за собой. Ночь взорвалась сотнями ослепительных звезд, когда он покорял ее, безоглядно врываясь в нежное тело. Наконец Розамонд сдалась, признав себя побежденной, и он немного смягчился, вкушая свое имя на ее губах, зная, что он никогда ею не насытится.

Когда они оба отдыхали, утомленные любовью, Розамонд обняла мужа и припала щекой к его сердцу.

Каким долгим и полным событий был этот год! Год, подаривший ей столько счастья!

Она едва заметно улыбнулась, вспомнив о своем девическом увлечении Рикардом де Бергом. Бледное подобие истинного чувства по сравнению с той всепоглощающей любовью, которую она испытывала к Роджеру. Значит, ирландский воин с его поразительным даром предвидения был прав, предрекая ей счастье.

Тогда она не обратила внимания на его слова, но потом согласилась выйти за Роджера, чтобы укрепить его союз с де Монфорами. В то время Розамонд не подозревала, какой внутренней силой он обладает и как неистово она полюбит его.

Она благоговейно коснулась щеки любимого.

— Дорогой мой… — шептала она нежным, как бархат, голосом.

Его любовь, безусловная и абсолютная, окружала и защищала ее точно магический покров. Подобно кругу, она никогда не кончалась, словно их имена в обручальном кольце.

Опоздание иногда имеет свои преимущества. Глаза всех присутствующих были устремлены на Розамонд, на ее роскошное платье и великолепные драгоценности. Она подошла к Элеоноре, которая, как и подобает принцессе, была в белом с золотом.

— О, я так рада, что ты здесь, Розамонд! Тут столько людей, что я снова начинаю путать слова!

Розамонд сжала ее руку:.

— Вы так прелестны сегодня, что вам и слова ни к чему. Только улыбайтесь чаще.

Роджер галантно поклонился, поцеловал руку Элеоноры и присоединился к Эдуарду и дворянам, его окружавшим. Принц встретил друга веселым взглядом, сказавшим Роду, что ему понятно, почему супруги так задержались. Однако им предстояло многое обсудить, и мысли друзей быстро обратились от развлечений к делам. Необходимо было назначить новую дату созыва парламента, решить, какое наказание назначить не только сорока пленникам, взятым при Эвершеме и содержавшимся в Виндзоре, но и лорду-мэру Лондона и богатым городским торговцам, которые поддерживали врага.

Эдуард был исполнен решимости навести порядок в стране. Он и его военачальники все еще вели военные действия, но от Дувра и пяти портов до Кенилуорта замки по одному продолжали сдаваться.

Сам Эдуард собирался взять под свою опеку южные графства, а Гарри Олмейн получил во власть северные области. Мортимеру было отдано все валлийское приграничье, а Гилберта Глостера восстановили в правах и ввели в наследство.

Эдуард не желал дальнейшего кровопролития, но намеревался опустошить кошельки тех, кто противостоял ему. Он назначил Лондону пеню в двадцать тысяч марок, а каждый пленник обязывался отдать свои владения и заплатить кругленькую сумму выкупа в обмен на свободу. Богатым епископам и главам аббатств предстояло купить прощение короны.

Перед началом пира Эдуард занял место на возвышении, подле своей будущей королевы. Принцесса с благодарностью сжала руку мужа и покраснела, когда он что-то ей прошептал. Вскоре, однако, он и Роджер увлеклись беседой.

Глаза принцессы, смотревшей на мужа, сияли радостью.

— Я так счастлива снова оказаться в Виндзоре с Эдуардом: его мать не слишком приятная дама.

— Я должна научить вас кое-каким крепким выражениям, — объявила Розамонд. — Королева — злобная стерва, и я счастлива, что они с королем проведут свои последние дни в Вустере. Эдуард никогда не позволит ей снова вмешиваться в вашу жизнь.

Элеонора наклонилась ближе к подруге и прошептала:

— Кстати, о стервах: скандал с Алисой де Клар взволновал весь двор. Это правда, Розамонд, что Гилберт обратился к церкви с просьбой о… — Элеонора долго колебалась, прежде чем закончить: — о разводе?

— Чистая правда. Гилберт утверждает, будто брак так и не был осуществлен, хотя Алиса клянется в обратном.

— Я слышала, ее дамы боялись, что она… она может повредить себе, не в силах вынести бремя унижения.

Элеонора не посмела произнести страшное слово «самоубийство».

Розамонд рассмеялась:

— О, не стоит им верить! Алиса так страстно любит себя, что предпочтет бесчестье смерти. Гилберт уже угрожал убить ее, но, видимо, решил, что более сладостная месть — покрыть ее позором. Бедняжка Алиса! Не знаю, что ранит ее сильнее: потеря титула графини Глостер или огромного богатства и замков мужа.

— Где она будет жить? — вздохнула добросердечная Элеонора.

— Разумеется, не в Англии. Ославив жену на весь свет, Гилберт отошлет ее к отцу, Гаю де Лузиньяну. Кстати, последний уже просил принца вернуть ему поместья, но тот отказался. — Розамонд хватило деликатности не повторять Элеоноре слова Эдуарда. Тот был твердо уверен, что Англия и ее земли — для англичан, а чужеземцам здесь не место.

— Я убедила Эдуарда позволить нам потанцевать. Пусть наш двор будет полон музыки и смеха! Ты любишь танцевать, Розамонд?

— Обожаю! Какой смысл надевать роскошные платья и ослепительные драгоценности, если не можешь уговорить двух самых красивых мужчин в зале покружить нас под музыку и заставить остальных дам позеленеть от зависти?

— Ах, какие мы счастливицы, Розамонд!

— Фортуна благоволит дерзким, — провозгласила Розамонд и подалась вперед, чтобы поймать взгляд мужа. — Вы согласитесь потанцевать со мной следующий танец, господин?

Час спустя Розамонд с радостью увидела, как в зал входит ее дорогая подруга, Демуазель де Монфор. Они обнялись. Сердце Розамонд сжалось от сочувствия к прелестной темноволосой девушке, которая совсем недавно потеряла отца.