Барбара Картленд - Брак на небесах

Уезжая из Лондона, он был совершенно уверен, что баронесса привлекает его так, как ни одна другая женщина. Но теперь он уже в этом сомневался.

Он думал о том, что просто потерял с ней голову так же, как когда скандально ушел со своей свадьбы.

Бакхерст не сомневался, что сестры были в отчаянии, а многие гости определенно выразили возмущение его поведением.

Обыкновенно такие вещи ни на йоту не тревожили его, но теперь он думал о Сэмеле, такой молодой и идеалистичной; все это, конечно, должно было ранить ее.

Он понимал, что когда она говорила о нем как о рыцаре, описывая, что чувствовала тогда на стипль-чезе, то представляла его не столько реальным мужчиной, сколько идеалом, заполнявшим ее воображение и мечты.

«Мне следует вести себя предельно осторожно, чтобы не расстроить ее», — думал герцог перед сном.

А Сэмела лежала в своей спальне и смотрела на открытую дверь, которая вела в уставленную цветами маленькую гостиную, разделявшую ее с мужем.

Она оставила на тумбочке возле него одну свечу, потому вдалеке она видела золотое сияние и думала, что это напоминает свет звездочки, мерцающей в ночном небе.

Она также оставила с ним молитвенник — не только, чтобы охранить его, но и чтобы помочь ему быстрее встать на ноги и вновь стать таким, каким она впервые увидела его — сильным и энергичным, стремящимся к победе.

«Он — чудо, — говорила она себе, — и точно такой, каким я его себе представляла!»

И затем возносила небу благодарственную молитву за то, что удостоилась чести стать женой героя своей мечты.

«Благодарю тебя, Господи, благодарю, — шептала она. — Могла ли я думать и гадать, что, когда мы с папой были в таком отчаянном положении, ты предопределил, чтобы этот чудесный, необыкновенный, выдающийся человек пожелал взять меня себе в жены?»

При этих словах слезы выступили на глазах девушки.

Потом она снова возносила молитву, благодаря Господа за то, что все изменилось как по мановению волшебной палочки и она не только стала супругой человека своей мечты, но и может наблюдать счастье отца и Морин.

«Я знаю, что папа будет очень счастлив с ней, — думала Сэмела, — и этим мы тоже обязаны герцогу, ибо, не попроси он моей руки, я никогда не осмелилась бы привезти Морин к папе и добиться того, чтобы он умерил свою гордыню и женился на любимой женщине».

Все это было таким чудом, что Сэмела продолжала долго молиться, прежде чем ее сморил сон.

Вздрогнув, она проснулась, чувствуя какую-то тревогу, и, не будучи уверена, слышала ли звон колокольчика или зов герцога, соскочила с постели.

Не удосужившись в спешке накинуть на плечи шелковый халатик, висевший на спинке стула, она босиком побежала через маленькую гостиную на золотистый свет, маячивший у изголовья кровати герцога.

Подойдя, она увидела, что ее любимый спит глубоким сном, а его лицо в свете догорающей свечи выглядит гораздо моложе, чем обычно.

Сэмела вглядывалась в него, думая, как он прекрасен и как похож на своего предка-крестоносца, изображение которого высечено на памятнике в церкви.

На следующий день после свадьбы Иейтс настоял на том, чтобы она вышла подышать свежим воздухом, считая, что герцогиня зачахнет, если будет невылазно сидеть у постели мужа, лежавшего без сознания. И она пошла по дорожке, намереваясь взглянуть на цветы, украшавшие церковь, которые ей не удалось разглядеть по-настоящему в утро венчания. Тогда ей было не до этого, мешала вуаль, да и масса гостей загораживала их.

Входя в величественное здание из серого камня, возведенное тогда же, когда был построен первый дом в поместье герцогов, она ощутила аромат лилий.

Сэмела подумала, что сейчас, когда никто не шуршит одеждой, не вертится и не перешептывается, в церкви особенно ощущается атмосфера веры и святости, впитываемая храмом на протяжении веков.

Она понимала, что здесь витает дух семейства, члены которого преклоняли перед этим алтарем колени, деревенских жителей, которые шли к Богу со своими бедами и скорбями, большими и малыми, в горе и радости.

Проходя между скамьями, она увидела могильную плиту крестоносца и, поскольку ощутила его связь с герцогом, долго стояла и смотрела на его изображение, вырезанное из камня.

Потом, словно атмосфера церкви требовала этого, она встала на колени и молила Господа, чтобы дал ей любовь герцога.

«Мне нужна его любовь, я хочу, чтобы он полюбил меня так же, как я люблю его, — говорила она. — И хотя мне следовало бы довольствоваться тем, что ты дал мне его в мужья, прошу тебя, Боже, пусть он полюбит меня хоть чуть-чуть, совсем чуть-чуть, чтобы мы были счастливы вместе, как были счастливы мама и папа, когда я была девочкой».

Она молилась так усердно, что, казалось, невидимые волны распространяются от нее и касаются рыцаря на каменной плите.

Затем ей показалось, что наступит день, когда она выиграет свою битву так же, как выиграл он.

И теперь, глядя на спящего мужа, Сэмела почувствовала желание вновь помолиться.

Возможно, поскольку они находились так близко друг от друга, Бог еще лучше понял, как сильно она нуждается в любви своего супруга.

И тогда, как она всегда поступала, девушка встала на колени, сложила руки в молитвенном экстазе и закрыла глаза.

«Прошу тебя, Боже, прошу…»

Она почувствовала, что все ее существо возносится к небу, стремясь к любви, о которой она мечтала, и нет нужды облекать молитву в слова.

Ей казалось, что волны, идущие от нее к Богу, имеют физическую, телесную оболочку.

И лишь когда она почувствовала, что вознесла свое сердце и душу к трону Господнему, взывая о любви, в которой так нуждалась, она открыла глаза.

Лицо герцога склонилась над ней, и его глаза изумленно смотрели на нее.

Сэмела вошла в парадное, и старый дворецкий поспешил к ней навстречу.

— Хорошо ли прогулялись, ваша светлость? Какой славный денек для прогулки!

— Да, день сегодня прекрасный, Хигсон.

— Но вашей светлости не стоит ходить слишком далеко. Вы так много сил потратили на уход за его светлостью, что вам следует поберечь себя.

Сэмела улыбнулась: Хигсон заботился о ней, как заботилась бы няня. Так же вели себя по отношению к ней и все пожилые слуги в доме: словно она дитя, за которым нужно ухаживать, которое надо баловать и оберегать от излишней работы.

Все это было для нее так необычно. Ведь дома она привыкла делать и решать все сама и сталкиваться со столькими трудностями в ведении хозяйства. Теперь ей иногда казалось, что она снова вернулась в детство.

— Его светлость спустился?

— Вот-вот сойдет вниз по боковой лестнице, где ему удобнее держаться за перила.

— Сегодня ему нужно побольше отдыхать, — заметила Сэмела вполголоса, словно говорила самой себе, и добавила: — Завтра, если его светлость будет в силах, мы совершим прогулку верхом.

— Я знаю, что это доставит вам большое удовольствие, — сказал Хигсон. — Никто не может сравниться с его светлостью, когда он сидит на коне.

Сэмела улыбалась, зная это не хуже дворецкого.

— Я мечтаю о завтрашней прогулке, — призналась она, — но я не захватила из дома свой хлыст.

Она не стала объяснять, что ей было бы стыдно за старый, отслуживший свое хлыст.

— Ничего страшного, ваша светлость. Здесь есть несколько хлыстов, которых вы, вероятно, не видели.

И он прошел в чулан под лестницей, где на мраморном столике лежали рядком множество разных хлыстов.

Сэмела ахнула, увидев такое разнообразие. Потом она протянула руку к самому красивому из них, с полированной ручкой, но Хигсон поспешно сказал:

— Это единственный хлыст, который вам не следует брать, ваша светлость.

— Почему? — удивилась она.

— Его светлость привез его из Индии, где, насколько мне известно, он был подарен ему магараджей.

— Из Индии?

Хлыст был тонкий и крученый, ручка была сделана из золота и инкрустирована небольшими драгоценными камнями.

— Да, конечно, такую ценную вещь нельзя использовать в качестве обычного хлыста.

— Дело не в этом, — ответил Хигсон. — Позвольте, я вам покажу, ваша светлость.

И он поднял хлыст и нажал маленькую кнопку на рукоятке, отчего из нее, как из ножен, выскользнула длинная острая рапира, весьма опасная на вид.

— Магараджа подарил этот хлыст его светлости, — пояснил Хигсон, — в качестве оружия, чтобы герцогу было чем обороняться, когда он ездил через джунгли.

Сэмела как наяву увидела мужа, умело применяющего это грозное оружие против кобры, соскользнувшей с ветки дерева, или против хищника, напавшего на него.

Хигсон вложил рапиру обратно в рукоятку и взял со стола другой хлыст.

— Вот этот вполне вам подойдет, ваша светлость.

— Конечно. По правде говоря, я никогда не пользуюсь хлыстом без нужды, хотя, конечно, полагается иметь его с собой.

— Уверен, что любая лошадь подчинится вам без насилия, ваша светлость, — заметил дворецкий, и в его голосе вновь прозвучала заботливая нотка, заставившая Сэмелу улыбнуться.

Затем, торопясь найти мужа, она быстро прошла через холл в его личную гостиную.

Стены этой прекрасной комнаты были сплошь увешаны портретами Бакхерстов — самыми ценными полотнами из всей коллекции картин в доме.

Но, войдя в гостиную, она видела только герцога, который сидел в кресле у окна и выглядел исключительно красивым в облегающих панталонах бордового цвета, визитке и высоко подвязанном сложным узлом галстуке.

Она так быстро подбежала к нему, что Бакхерст не мог не улыбнуться.

— Как вы сегодня? Вы не устали?

— Я чувствую себя как обычно. И с сегодняшнего дня не хочу ничего больше слышать о своем здоровье. От этого слова, смею вас заверить, у меня сразу портится настроение!

— Те, кто вас любит, не могут не интересоваться вашим самочувствием.

Герцог посмотрел на нее, и у него мелькнула мысль, что для Сэмелы слово «любовь» имеет совершенно иное значение, нежели то, которое придавали ему женщины, прежде объяснявшиеся ему в своих чувствах. Но сейчас ему не хотелось думать о них.

— Обед будет готов через минуту, а потом мы обсудим, чем будем заниматься днем. Я подумала, если вы не возражаете, не посмотреть ли нам расцветающие орхидеи в вашей оранжерее.

— С удовольствием. Странно, почему я сам не подумал об этом.

— Мне никогда не надоедает наблюдать их цветение, — сказала Сэмела. — Они так прекрасны! Но лучше я помолчу, пусть это будет для вас сюрпризом.

Герцог улыбнулся.

— До вас я даже не представлял сколько сюрпризов имеется в моем доме, и думаю, вы немало нашли их и в саду.

— Конечно. Я не мыслила себе, что на земле может быть такое замечательное место! Мне кажется, что это похоже на райские кущи.

Бакхерст снова не смог сдержать улыбки.

— Когда я впервые увидел вас, мне показалось, что это ангел спустился с небес. Так что райские кущи, должно быть, привычное для вас место обитания.

— Вы это серьезно? К моему разочарованию, многие говорят, что у меня ужасно юный вид! Они забывают, что рано или поздно я должна буду постареть.

— Да, к сожалению, от этого не уйти.

Наступило молчание. Потом он спросил:

— Что вас тревожит?

— Я думаю, что, возможно, вы разочарованы тем, что я не выгляжу старше и солиднее. Я всегда представляла себе герцогинь очень высокими и статными, и, наверное, если когда-нибудь мне придется надеть одну из больших тиар Бакхерстов, я стану похожа на гриб боровик!

Герцог, как ни удерживался, не мог не расхохотаться.

— Абсолютно верно, и потому лучше нам ограничиваться небольшими венками и обручами, которые здесь имеются в достатке.

Сэмела внимательно взглянула на него и спросила:

— А вы не заметили того, который был на мне во время венчания?

Герцог решил, что лучше не лгать.

— Нет. А разве на вас был венок?

Сэмела вздохнула.

— Мне так хотелось, когда мы подъезжали с папой к церкви, показаться вам достаточно хорошенькой для того, чтобы выступать в роли вашей невесты.

В ее голосе послышалась такое разочарование, что герцог был вынужден оправдаться:

— Понимаете ли, я нервничал, ведь я впервые венчался, а, впрочем, возможно, из-за сотрясения мозга я просто забыл свои впечатления о венчании.

— А для меня оно было поистине… потрясающим!

Но тут же, словно испугавшись своей восторженности, Сэмела поспешила сказать:

— Я сохраню свое свадебное платье и, когда вам станет получше, надену его, чтобы вы увидели, какое оно красивое. А возможно, я буду надевать его в каждую годовщину нашей свадьбы, если только не потолстею.

— Это, по-моему, вам не грозит.

По тону герцога девушка не могла понять, было ли это комплиментом, но не успела задуматься об этом, так как их позвали обедать.