— Вы не понимаете! — опять воскликнул он. — Я потерял всех близких друзей до единого. Людей, которых я любил как братьев. К концу войны я больше не заводил друзей. Мне была невыносима мысль, что они тоже погибнут.

— Бедный Колин, — со слезами в голосе проговорила Эмма.

Что-то в этих еле слышных словах потрясло Колина до глубины души, и вдруг его прорвало. Он принялся рассказывать Эмме про Тедди и Джоа, про полковника Брауна, про солдат и офицеров своего полка, про дружбу, которая может возникнуть только на воине, когда каждый познает жизнь как бы заново, осознавая в полной мере ее ценность. Он описывал грязь, и шутки, и скуку, и страх, описывал изнуряющие годы лагерной жизни, которые опустошали человека и убивали в нем все чувства.

Эмма слушала его и старалась понять. Вот источник его черной меланхолии! Вот то, что их разделяет. У нее не раз наворачивались на глаза слезы, но она старалась держать себя в руках, чтобы не прервать поток признаний. Когда Колин, наконец, выговорился и весь как-то обмяк, Эмма ласково погладила его по голому плечу.

— Ты вся продрогла! — воскликнул Колин. — Столько времени сидишь здесь в одной ночной рубашке!

И вдруг он осознал, что только тонкая материя прикрывает — да скорее открывает — ее соблазнительные формы.

— А я вот залезу под одеяло, — сказала Эмма и нырнула к нему прежде, чем он успел открыть рот. Их тела соприкасались бедрами и плечами. Колина обожгло желание, кровь застучала в его жилах, руки задрожали. Ему захотелось повернуться к ней, стиснуть в объятиях, затопить все свои растерянные мысли и чувства в бурном потоке страсти. Он резко отодвинулся от Эммы. Нет, сейчас он не должен ее касаться. Если он чем-то напугал ее в ту, первую ночь, сейчас его бурный натиск, его изголодавшаяся страсть отпугнут ее навсегда. Колин молча боролся с собой.

Через задернутые шторы пробивался предутренний свет. Струя проникшего в комнату соленого ветра овеяла их лица прохладой. Шум прибоя был еле слышен сквозь пелену тумана.

— Господи, что я наделал! — тихо проговорил Колин. — Я никому и никогда про это не рассказывал. А теперь вывалил это все вам, женщине, которая понятия не имеет, что такое война и кровь.

— Я видела достаточно драк в игорных домах, — возразила Эмма. — И схваток на ножах в темных улицах.

— Это не одно и то же.

— Разумеется. Но я рада, что вы мне все рассказали.

Колин повернул голову к ней.

— Эмма… — начал он.

— Разве вы не понимаете? Я не знала лагерной жизни и не видела сражений, и поэтому у меня нет воспоминаний, которые преследуют вас. Они не имеют надо мной такой власти.

— Это не важно. Я не имел права рассказывать вам про все эти ужасы.

— Слушать — это совсем не то, что пережить, — спокойно ответила Эмма. — И право тут ни при чем.

На это Колин не нашел что возразить и молча глядел на прядь ее волос, которая протянулась к нему через подушку. Эмма не казалась напуганной, в ней не чувствовалось отвращения. Он не мог этого понять. Она же женщина, мягкая и ранимая, как все женщины. Она умна, у нее богатое воображение, тонкие чувства — все те качества, которые стали для него проклятием на войне. Откуда же у Эммы такая сила духа?

— Помните, мы заключили уговор, — сказала Эмма, словно прочитав его мысли. — Я ведь не изнеженная лондонская девочка. Я знала страдания и лишения. От меня не надо скрывать жестокой правды.

От ее слов на Колина нахлынула волна нежности. Ему хотелось укрыть эту женщину от всех невзгод. Но уже, наверное, поздно. Как и его армейские друзья, она уже подверглась тяжким испытаниям.

— Это слишком тяжелый груз, — пробормотал он, думая, что, наверное, сделал ошибку, женившись на Эмме.

Светской девчонке он не стал бы поверять свои страшные воспоминания. Да какое право он имеет поверять их кому бы то ни было! Когда он говорил о товариществе, ему и в голову не приводило, что оно примет такую форму.

Эмма же, у которой не шли с ума посеянные Колином страшные образы, думала о меланхолии, осенявшей его жизнь. Сможет ли он когда-нибудь освободиться от нее. Ну вот, теперь она узнала, откуда эта тьма в глубине его глаз. Как она и опасалась, в его душе были темные закоулки. Но как они отличались от темных сторон души Эдварда! Вместо слабости, которую можно было только презирать, Колин таил в себе силу. Его мучили демоны печали, а не алчность, не одержимость азартного игрока. Эдварду нельзя было помочь, — думала Эмма. — А Колину… Ему, может быть, можно.

Они лежали рядом, и каждый боролся с призраками своего прошлого.


Проснулась Эмма в девять часов утра в собственной постели. Наверное, меня сюда принес Колин, — подумала она, вставая и надевая пеньюар. Она тихонько прошла в его комнату, но она оказалась пустой, и Эмма опять вернулась к себе.

Ее спальня была большой. Не зная, чем себя занять, Эмма начала разглядывать комнату. На стенах, оклеенных обоями в цветочек, узор уже превратился в мутные розовые и зеленые разводы. Мебель старомодная и потертая. Ковер хорошо сохранился, но выцветшие на солнце шторы уже не подходили к нему по расцветке. Эмма выглянула в окно и ахнула. Перед ней расстилался бескрайний синий океан, переливающийся на солнце золотистыми отблесками. Внизу раскинулся узкой полосой сад, за которым начинался крутой обрыв к воде. Боже, какая потрясающая картина!

— Я каждый раз изумляюсь этому виду из окна, — раздался неожиданно голос Колина.

Эмма обернулась. Колин стоял в дверях и ласково улыбался. Его лицо не выдавало отпечатка беспокойной ночи.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Эмма.

— Превосходно.

Колин раздвинул на всех окнах шторы, и комнату залило солнечным светом.

— Какая красота! — воскликнул он, глядя в безбрежную даль.

Эмма видела перед собой прежнего Колина. И видела, что он предлагает ей восстановить их прежние отношения, словно на свете не было никаких кошмаров, никаких бед, трудностей или непонимания. Ее охватило горькое разочарование, ей захотелось сказать что-нибудь такое, что хорошенько его встряхнуло бы и вышибло бы из него эту светскую невозмутимость. Но когда он обернулся и посмотрел на нее, Эмма вспомнила, какая мука была у него в голосе ночью, и не решилась — не решилась лишать его равновесия, пусть временного.

— Дух захватывает, — весело ответила она, высунулась наружу и полной грудью вдохнула морского воздуха. — А как тепло!

— Осторожнее! — Улыбаясь, Колин подошел и встал рядом с ней. — Если вы упадете из окна, все скажут, что я вас толкнул — такая басня ходит об одном из моих предков.

— Он вытолкнул жену из окна?

— И всего через несколько недель женился на дочери соседа.

— Какой негодяй! — воскликнула Эмма. — На месте его жены я являлась бы к ним призраком по ночам, пока новая жена с воплями не сбежала бы из дома.

— Увы, — озорно улыбаясь, покачал головой Колин. — Она, по-видимому, была не из пугливых.

— Так у вас в доме и правда есть привидение бедной убитой жены?

— Говорят, иногда появляется. Я ее никогда не видел.

— А я разыщу! — заявила Эмма.

— Только должен вас предупредить, что, согласно легенде, она из ревности к красоте своей пятнадцатилетней дочери заперла ее в комнате и отказывалась оттуда выпускать. Бедная девушка чуть не зачахла взаперти, пока не вмешался отец и не прибегнул к помощи открытого окна.

— Вздор, — сказала Эмма. — Это он придумал себе в оправдание. Небось, вторая жена была молода и красива?

— Она была только на год старше его страдалицы-дочери.

— Ну вот!

— Вас, вижу, на мякине не проведешь.

— Конечно, нет. Если хотите меня провести, придумайте более правдоподобную историю.

— Ладно, если мне когда-нибудь вздумается поменять жену, я буду иметь это в виду.

— Вот именно, милорд, — засмеялась Эмма. — И предупреждаю заранее: я-то обязательно буду являться к вам по ночам.

— В таком случае как славно, что у меня нет таких планов хотя бы на ближайшее будущее.

— А какие еще безобразия происходили у вас в семье?

— Да полно всяких. Согласно легенде, наша семья ведет происхождение от весьма подозрительного типа, который поначалу был наемным убийцей у Вильгельма, герцога Нормандского[3].

— Это он построил этот дом?

— Нет. Дом построили гораздо позже, когда английской короне понадобилось, чтобы кто-то отражал нападения пиратов со стороны Ирландского моря. Король выбрал одного из своих приближенных, который сам походил на пирата, и пожаловал ему здесь земли.

— Ну и отпугнул он пиратов?

— Даже очень. Пираты его боялись как огня. И жена с детьми, по слухам, тоже.

— Я гляжу, все мужчины из рода Уэрхемов имели склонность к тиранству. Я, наверное, опрометчиво поступила, выйдя за вас замуж, милорд.

— Весьма, — согласился Колин. — Эта наследственная склонность может в любую минуту проявиться и во мне, и тогда я бог знает что натворю.

— Я буду осторожна, — заверила его Эмма. — Покажите мне, пожалуйста, дом. Которая из комнат была вашей детской?

— Она находится в другом конце дома.

— Покажите мне ее, пожалуйста, — повторила Эмма.

Колин оглядел ее спальню:

— Тут все страшно запущено. После того как я вступил в армию, мама здесь почти не бывала. А я наезжал на день-другой, и то очень редко. — Он нахмурился, разглядывая ветхие шторы. — Видно, что я уделял дому мало внимания и мало тратил на него денег. В такой дом просто стыдно было привозить молодую жену.

— Ну вот, давайте все хорошенько рассмотрим и решим, какой нужен ремонт, — заявила Эмма. — И имейте в виду, я собираюсь переклеить в этой комнате обои. Надеюсь, вы не так уж любите розовый цвет?

Колин пригляделся к обоям:

— Мама мне всегда говорила, что эти обои напоминают ей воспаленный язык.

— Тогда почему она их не заменила?

— Ей хотелось одного — поскорее уехать отсюда в Лондон, — рассеянно отозвался Колин. — Придется этим заняться нам самим.

— Отлично, давайте так и сделаем. И когда тут переклеят обои, я потребую, чтобы на окна поставили решетки.

Колин посмотрел на нее с изумлением, а потом расхохотался.

Эмма оделась, и потом они с Колином быстро обошли все комнаты дома. Везде стоял затхлый, нежилой дух. Эмма распахивала ветхие шторы навстречу солнцу, и высказывала предложения, в какой цвет перекрасить стены и какой тканью обить мебель.

— Вы много времени проводили в поместье? — спросила она в комнате, где ребенком жил Колин.

— Да почти каждое лето. И на каникулы приезжал, когда мог. Это был главный камень преткновения между моими родителями. Отец хотел бы жить здесь в течение всего года, а в Лондон ездить только на сезон. А мама утверждала, что погибает здесь от скуки.

— Само собой, — заметила Эмма.

— Что?

— Не важно. Во всяком случае, летом здесь замечательно.

— Для мальчика это был настоящий рай, — сказал Колин.

— Мне кажется, нам надо приезжать сюда на лето, — решительно сказала Эмма. — Да и в другие

времена года тоже.

— Вы в этом так уверены, проведя здесь всего одну ночь? — с улыбкой спросил Колин.

— Да.

— Кажется, я женился на женщине, которая быстро принимает решения и твердо стоит на своем.

— Разве вы этого не знали? Я из окна видела сад. Пошли туда.

— Нет, сейчас мы пройдем по террасе в столовую, — скомандовал Колин, схватив ее за руку. — Я хочу есть.

— Тиран, — сказала Эмма.

— Наследственность, — отозвался Колин и повел ее вниз по лестнице.

Молодая служанка, которая протирала тряпкой дубовые панели на лестничной площадке, ухмыльнулась, увидев, как ее хозяин улыбается новой госпоже.

Завтрак состоял из яичницы и кофе со свежим хлебом, намазанным медом.

— Хотите после завтрака покататься верхом? — предложил Колин.

— Я, наверное, разучилась ездить верхом, — ответила Эмма. — Мне уже много лет не приходилось садиться на лошадь.

— Отчего же?

Взгляд Эммы затуманился. Какое уж там катание, когда она вынуждена была снимать дешевые меблированные комнаты и никогда не знала, проиграет или нет Эдвард сегодня их последние несколько фунтов.

Колин понял, что задал бестактный вопрос.

— Я тут держу несколько лошадей, — продолжал он, — которые только и делают, что едят. Пойдемте на них поглядим.

— У меня нет костюма для верховой езды, — с сожалением сказала Эмма.

— На чердаке пылится множество сундуков с одеждой. Миссис Трелони что-нибудь вам подберет.

— Но…

— Проедем вдоль берега. Я вам покажу поющие пещеры.

Это звучало так заманчиво, что Эмма больше не возражала.


Через час она уже сидела на кроткой гнедой кобылке, одетая в пахнувшую плесенью бархатную амазонку фасона прошлого столетия.

— У меня в ней дурацкий вид, — жалобно сказала она Колину.

— Ничего подобного, — ответил он.

Амазонку сшили много лет назад для юной девушки — может быть, для его двоюродной бабки Силии. Эмме она была тесновата, но зато отчетливо вырисовывала нежные округлости ее тела, о которых в обычной одежде можно было только догадываться. Глядя, как при дыхании вздымается и опускается ее грудь, Колин почувствовал возбуждение.