Хиби Элсна - Брак по любви

Дневную жару не нарушало ни малейшее дуновение ветерка, но в комнате ощущалась приятная прохлада — полузадернутые тяжелые занавеси служили надежной преградой для палящих лучей солнца.

Фанни стояла у окна и с тоской смотрела в сад. Как же ей хотелось сейчас сбежать туда! Сад казался ей огромным и пленял ее воображение своей уединенностью. Глядя на сочную зелень газонов и цветущие розовые кусты, трудно было поверить, что разбит он почти в самом сердце Лондона, и только мощные раскидистые деревья и густая живая изгородь скрывают его от оживленной улицы.

Огромный дом, конечно, тоже внушал ей чувство благоговения, но сад… Сад казался нереальным чудом, волшебным местом. В нескольких шагах от него сновала по улице шумная толпа людей, но стоило войти в эти массивные ворота, и вы оказывались в совершенно ином мире.

Фанни подумала: если бы сейчас оказаться по ту сторону оконного стекла, то она попадет прямо в сказку и, наверное, уже никогда-никогда не вернется в обычную жизнь. В этом волшебном саду дриады приветливо кивали бы ей из крон деревьев, пытаясь заманить в зеленую чащу, а из того пруда, где плавали лилии, в любой момент могла появиться тонкая мокрая рука, чтобы утащить зазевавшегося путника за собой в полупрозрачные водные глубины.

Розы самых невообразимых форм и оттенков источали сладкий, томный аромат, в ветвях деревьев сонно ворковали голуби — казалось, все живое находилось в полудреме, разморенное солнцем.

Только павлин гордо вышагивал взад и вперед по дорожке, затем медленно раскрыл свой переливающийся всеми цветами радуги красочный хвост-веер, уставился злобным круглым глазом на Фанни и издал громкий пронзительный крик.

От неожиданности девочка испуганно ахнула и отпрянула от окна.

У нее за спиной раздался серебристый смех.

— Противная птица, — проговорила леди Бесборо, — глупое, расфуфыренное создание. Она напугала тебя, дитя мое?

Фанни обернулась:

— Я никогда раньше таких не видела. Я думала, они красиво поют.

— Маленькие серые пташки — вот кто действительно наделен певческим талантом. Не обязательно иметь пышное оперение, чтобы украшать собою жизнь. Вы не находите, мадам?

— Вы совершенно правы, ваша светлость, — кивнула мадам Валери.

Ее нетерпение постепенно нарастало. Она приехала в этот дом с вполне определенной целью, и герцогиня, получив ее письмо из Шотландии, ожидала ее визита.

Несмотря на то, что герцогиня взяла на себя все дорожные расходы и позаботилась, чтобы в Лондоне для них с Фанни были сняты удобные комнаты, путешествие оказалось долгим и утомительным.

По прибытии в Девоншир-Хаус перед ней предстала леди Бесборо и сконфуженно сообщила, что ее сестра весьма сожалеет, что не сможет принять гостью сама по причине внезапно разыгравшейся мигрени.

Мадам Валери не особенно удивилась этому обстоятельству, заранее предвидя, что знатная дама попытается избежать сложного разговора. Она уже успела уяснить себе, что члены этого знатного английского семейства — и особенно женщины — мало обращали внимания на общепринятые нормы приличия и, судя по всему, редко стыдились или смущались от чего-то.

Вот уже около часа леди Бесборо рассеянно слушала ее. Служанка принесла фрукты, охлажденное вино и блюдо с маленькими хрустящими пирожными. Они показались Фанни такими вкусными, что, если бы не строгий взгляд мадам Валери, она бы наверняка объелась до тошноты. Леди Бесборо, напротив, не пыталась обуздать ее детскую жадность. Более того, несмотря на протест мадам Валери, она с умилением вручила девочке большую гроздь винограда.

— Должно быть, последние несколько лет вам приходилось нелегко, — сочувственно произнесла леди Бесборо. — Здесь, в Англии, наши сердца обливались кровью, когда мы думали о французах. И все мы благодарили господа, когда террор наконец прекратился, но мы и понятия не имели, что весь этот ужас коснулся и вашей семьи.

— Ваша светлость, этот ужас коснулся всех, кто остался верен своему королю. Дедушка Фанни, известный в Париже ювелир и часовых дел мастер, нередко бывал на приеме у его величества. К счастью, у старой мадам Валери остались друзья в Эдинбурге, они и помогли нам бежать. Эти люди были очень добры к нам и даже подыскали работу моему мужу. Фанни тогда исполнилось всего семь лет.

— Бедняжка! Наверное, она мало что помнит о Париже. Это чудесное спасение воистину было ниспослано вашей семье самим Господом! Но покинуть родные места — это так тяжело… Сколько горя вам всем пришлось пережить!

— Для стариков это оказалось слишком тяжелым испытанием… После бегства никто из них не прожил и года, а затем… затем и Франсуа…

— Я полагаю, он никогда не отличался крепким здоровьем. Можете вообразить себе, как встревожилась моя сестра, узнав, что малышка больше не живет во Франции!

— Когда родители моего мужа взяли девочку к себе, было условлено, что разрыв должен быть полным.

— Пожалуй, так было лучше для всех, — заключила леди Бесборо.

Она внезапно замолчала, и мадам Валери нетерпеливо заерзала на диване. Деятельная и энергичная женщина, она не могла выносить чужого сонного спокойствия и безмятежности. Проблема, из-за которой она была вынуждена приехать сюда из Шотландии, до сих пор оставалась нерешенной, и о будущем Фанни еще не было сказано ни единого слова.

«Англичане такие непрактичные, — с легким презрением подумала мадам Валери, — а эта красивая дама, кажется, вообще не способна что-либо решить!»

— Ваша светлость должны понять, что девочка стала для меня обузой. Когда был жив мой муж, все было иначе: я приняла на себя определенные обязательства, когда согласилась выйти за него замуж. Но муж умер более года назад, и теперь, когда у меня снова появилась возможность устроить свою личную жизнь, было бы слишком наивно ожидать от человека, с которым мы помолвлены…

— Он шотландец? — живо поинтересовалась леди Бесборо.

— Да. Я была знакома всего с некоторыми французами, эмигрировавшими в Эдинбург. Мой нынешний жених был другом нашей семьи. Он вдовец; от первого брака у него остался сын-подросток. Когда мы поженимся, он удочерит двух моих девочек.

Она замолкла; леди Бесборо тоже молчала, не отводя взгляда от Фанни, и мадам Валери не выдержала:

— Девочка больше не может находиться на моем попечении…

— Да, — со вздохом признала леди Бесборо.

— Не поймите меня превратно. Она — чудесный, умный ребенок, и я привязалась к ней всем сердцем, но…

— Франсин, — задумчиво проговорила леди Бесборо. — Прелестное имя, но я слышала, вы зовете ее на английский манер.

— Это было желанием мужа.

— Он был к ней не особенно привязан? Нет-нет, наверняка он любил девочку. О бедняжке больше было некому позаботиться.

— Для Фанни было бы лучше, если бы ее воспитывали приемные родители. Мой муж действительно любил ее, как свою собственную дочь, так же поступали и его родители. Они делали для девочки все, что было в их силах.

— Я в этом не сомневаюсь, — улыбнулась леди Бесборо. — Вы прекрасно говорите по-английски, мадам, и Фанни тоже — судя по тому, что я успела от нее услышать.

— Мы четыре года провели в Шотландии, — напомнила мадам Валери, — а до этого Фанни обучалась в женской школе при монастыре, где многие монахини были англичанками. Но она не забыла французский — мы с мужем всегда разговаривали только на родном языке.

— Прекрасно, когда юная леди знает несколько языков. Моя Каролина бегло говорит не только на французском, но и на немецком и итальянском. Она занимается иностранными языками вместе со своей кузиной, кроме того, ее собственная гувернантка обучает ее чистописанию и еще многому другому.

Мадам Валери с трудом сдерживала себя. С чего эта леди решила, что ей интересно выслушивать рассказы о ее дочери? Сегодня она впервые познакомилась с этими людьми и искренне надеялась, что ее первый визит в этот шикарный особняк станет последним. Последние десять лет она испытывала лишь раздражение при мысли, что между ее почтенным семейством и аристократическим кланом богатых невеж вообще существует какая-то связь.

Она сама была сиротой и, выходя замуж в двадцать лет, имела за собой ничтожное приданое. Безусловно, Франсуа Валери был для нее выгодной партией; кроме того, он покорил ее сердце привлекательной внешностью и мягким, добрым нравом.

Но даже будучи двадцатилетней девушкой, она уже осознавала, какое тяжкое бремя накладывает на ее плечи это замужество. Она никогда не жаловалась и старалась открыто не ревновать мужа к Фанни. Даже тогда, когда на свет появились их собственные дети, она проявляла настоящие чудеса терпения, изо дня в день становясь свидетелем проявлений горячей любви Франсуа к чужому ребенку.

Но с тех пор, как скончался Франсуа, она больше не видела веских причин портить себе жизнь.

— Мой муж, — проговорила она, — оставил кое-какие сбережения для девочки. Он считал это своим долгом. Этих денег должно хватить на ее образование и на жизнь, по крайней мере, до тех пор, пока она не вырастет. Но… ответственность…

— Естественно, наша семья возьмет всю ответственность за судьбу девочки на себя, — прервала ее леди Бесборо. — Мы готовы были взять ее с момента рождения, если бы ваш покойный муж и его родители не настояли на том, что Фанни должна остаться во Франции.

Мадам Валери вздохнула с облегчением. Наконец-то она услышала то, чего так ждала!

— Так вы… возьмете ее? — прямо спросила она, чтобы окончательно удостовериться в ответе.

Леди Бесборо подняла на гостью свои прекрасные глаза. На этот раз она не отводила взгляда, а смотрела мадам Валери прямо в лицо.

— Так вы за этим привезли сюда девочку? И написали письмо моей сестре?

— Этого захотел мой жених…

Неожиданный вопрос моментально лишил мадам самообладания, и она замялась, с трудом подбирая слова.

Генриетта Бесборо мягко сказала:

— Вы уверены, что поступаете правильно? Хотя… Нет, нет, конечно, вы приняли единственно верное решение. Во всяком случае, хорошо, что расставание с девочкой не слишком расстроит вас. Я думала, что эта разлука может причинить вам боль. Признаюсь, я боялась этого разговора, но все оказалось намного проще, чем я думала, — и я искренне благодарна вам за это.

Мадам Валери, почувствовав в словах леди Бесборо завуалированное осуждение, густо покраснела:

— Приходится поступаться своими собственными чувствами, когда на карту поставлена судьба ребенка.

— Благородные слова, мадам, которыми можно только восхищаться.

Леди Бесборо не особенно пыталась скрыть свою неискренность, но мадам Валери пропустила ее слова мимо ушей — когда главная цель достигнута, можно позволить себе быть снисходительной.

Обе женщины посмотрели на девочку. Фанни снова стояла у большого окна. Ее страшненькая шляпка осталась лежать на кресле, и ее темные густые локоны свободно рассыпались по плечам. Черное мешковатое платье доходило девочке почти до пят. Мадам Валери, несмотря на скорое замужество, тоже была в черном траурном одеянии, выглядевшем скромно, но при этом довольно безвкусно.

«Никто не одевается так безвкусно, как француженки-провинциалки, — подумала леди Бесборо. — А эта женщина, несмотря на четыре года, проведенные в Эдинбурге, судя по всему, так и осталась провинциалкой».

Фанни, по-видимому, совершенно не интересовала беседа двух дам, и теперь, когда она находилась на другом конце большой комнаты — достаточно далеко, чтобы не расслышать приглушенного голоса, — Генриетта спросила:

— Она ничего не знает?..

— О своем настоящем происхождении? Нет. Она думает, что ее мать-англичанка была первой женой ее отца и умерла, когда она сама была еще совсем маленькой. Я думаю, вы согласитесь со мной, что для ребенка ее лет такого объяснения вполне достаточно.

— Остается только надеяться, что она станет довольствоваться им еще некоторое время. К счастью, дети обычно верят тому, что говорят им взрослые. Я полагаю, нам будет достаточно сказать ей, что мы приходимся дальними родственниками ее матери.

— Позвольте поинтересоваться, в качестве кого она…

— В качестве одной из наших дочерей, естественно. В нашей семье несколько детей, и, я надеюсь, Фанни скоро подружится с ними, особенно с моей девочкой, Каро. Кроме всего прочего, моя сестра просто обожает, когда в доме много детей.

— А герцог? — осторожно спросила мадам Валери.

— Не думаю, что он будет часто ее видеть. Сомневаюсь, что он вообще поинтересуется, откуда она взялась, а если я и ошибаюсь, то от этого едва ли что-то изменится.

Мадам Валери промолчала. Такая терпимость казалась ей просто невероятной, но отнюдь не достойной восхищения. Разумеется, во многих семьях случались скандалы, последствия которых затем тщательно скрывались от посторонних глаз и ушей; но в этом доме, похоже, не считалось нужным что-либо утаивать. Она была наслышана, что многие знатные английские семейства страдали некоторой распущенностью нравов, но не думала, что эти люди придавали такое ничтожное значение самому понятию морали.