Рейнгард остановился и, пораженный, поднял глаза. Лесничий, который до этого момента, внимательно слушая, стоял, прислонившись к стене, быстро подошел к нему и взял его за руку. Его загорелое лицо сильно побледнело от необычайного волнения. Фербер, не менее изумленный, тоже подошел ближе.

— Дальше! Дальше! — задыхаясь, воскликнул лесничий.

«Симон положил его на порог домика лесничего, — читал Рейнгард, — и видел сегодня, что жена Фербера ласкает его, как и свою родную дочурку. По закону нашего рода мой сын не имеет права на наследство Гнадевицев, но то, что я получил от матери, избавит его от нужды. В ратуше в Л. лежат мои распоряжения и документы, доказывающие, что он — мой сын и наследник. Пусть Господь Бог и сострадательные сердца охраняют его юность, а я этого уже сделать не смогу! Все, что окружало ее в дни счастья, должно быть около нее и после смерти. Драгоценности по праву принадлежат ее ребенку, но мысль о том, что те вещи, которые покоились на ее шее, головке, могут попасть в чужие руки, невыносима мне. Пусть лучше все пропадет здесь.

Еще раз обращаюсь к тебе, тот, кого случай привел сюда, может быть, только через много столетий: помолись за меня и не нарушай покой умершей.

Йост фон Гнадевиц».

Оба брата молча пожали друг другу руки и подошли к гробу. В них текла кровь удивительного создания, которое зажгло любовь в сердце молодого Йоста и не вынесло неволи!

— Она оказалась нашей родоначальницей, — сказал наконец Рейнгарду растроганный Фербер. — Мы — потомки того подкидыша, происхождение которого до сих пор оставалось тайной, потому что бумаги, которые должны были установить права ребенка, погибли в пожаре. Мы должны на несколько дней прервать работу, — обратился он к одному из каменщиков, который, из вполне извинительного любопытства, стоял на середине лестницы и с удивлением слушал о том, что до сих пор оставалось тайной Линдгофа.

— Вместо этого вы должны завтра сложить склеп на кладбище, — распорядился лесничий. — Я сегодня же поговорю с пастором.

Он подошел к шкафу и стал рассматривать платья, некогда окутывавшие стройную фигурку цыганки и, по-видимому, висевшие в том порядке, в каком видел их на красивой Лиле восхищенный влюбленный.

На дне шкафа стояли туфли. Лесничий взял одну пару. Она уместилась на его большой ладони. Вероятно, только ножкам Золушки они были бы впору.

— Я отнесу их Эльзе, — с улыбкой проговорил он. — Пусть она знает, что ее прабабушка была такой же миниатюрной, как и она.

Фербер между тем очистил от пыли мандолину. Рейнгард запер ящик с драгоценностями и взял его за изящную ручку, приделанную к крышке. Все трое снова поднялись по лестнице, после чего отверстие в потолке заложили досками.

Дамы с напряженным интересом ждали у подножия башни и были немало удивлены, увидев необычайное шествие. Однако им стало известно о невероятном открытии, только когда все общество собралось под липами. Тогда Рейнгард поставил ларец на стол, подробно описал потайную комнату и ее содержимое, достал роковой документ и прочитал его на этот раз гораздо глаже, чем раньше.

Дамы, затаив дыхание, молча слушали эти излияния пылкого сердца. Елизавета сидела бледная и задумчивая. Но когда Рейнгард дошел до места, проливающего свет на таинственное прошлое их семьи, вскочила и с изумлением взглянула на улыбающегося дядю, который наблюдал за ней. Госпожа Фербер после окончания чтения в течение нескольких минут не могла прийти в себя. Эта романтическая развязка старой семейной истории оказалась непостижимой для ее ясного ума.

Мисс Мертенс, которой пришлось рассказать всю историю, потому что она ничего не знала о подкидыше, всплеснула руками, услышав о чудесном ее завершении.

— Выходит, что на основании этой бумаги вы имеете право на наследство? — с живейшим интересом спросила она.

— Без сомнения, — ответил Фербер, — но как мы узнаем, что представляет собой материнское наследство? Этот род вымер, имя Гнадевицев угасло, все перешло в чужие руки, так откуда нам знать, как и где заявить о своих правах?

— Нет, лучше ничего не предпринимать, — решительно проговорил лесничий. — Подобные дела стоят денег. А в результате мы, может быть, получим всего несколько талеров. Бог с ними! Мы до сих пор с голоду не умирали.

Елизавета мечтательно взяла одну из туфель, которые дядя поставил перед ней. Вылинявшая и кое-где лопнувшая материя еще ясно обрисовывала все изгибы маленькой ступни. Туфли, очевидно, часто бывали в употреблении, но в них вряд ли ходили по лесу, так как подошвы были совершенно чистыми.

— Смотри-ка, Эльза, — теперь мы знаем, откуда у тебя такая тонкая талия и ножки, которые бегают по траве, не сминая ее, — сказал дядя. — Ты такой же мотылек, как и твоя прабабушка, и тоже, думаю, стала бы биться головой о стену, если бы тебя заперли. В тебе есть цыганская кровь, хотя ты и златокудрая Эльза, а кожа у тебя, как у Белоснежки. Надень-ка эти штучки. Ты, наверное, сможешь в них танцевать, — лесничий указал на туфли.

— Нет, дядя! — воскликнула Елизавета. — Это для меня реликвия. Я не могу так обращаться с ними, мне представляется, что черные глаза Йоста будут гневно смотреть на меня.

Госпожа Фербер и мисс Мертенс были того же мнения, и первая предложила осторожно перенести шкаф и все его содержимое в сухое место. Он должен стоять в неприкосновенности, как фамильная драгоценность, пока совсем не развалится.

— Ну, с этим пунктом я, пожалуй, согласен, — сказал Рейнгард, — но относительно этих вещей я думаю иначе. — Он открыл ящик, и солнечный луч, упавший внутрь его, заиграл на драгоценностях. Рейнгард вынул ожерелье, отличавшееся искусной работой, и поучительно произнес: — Это бриллианты чистейшей воды, а вот эти рубины, — он указал на заколки, — вероятно, чудесно сверкали в темных локонах цыганки.

Он взял в руки две заколки. Их головки были исполнены в виде цветков из красных камней, а из чашечек падали изящные цепочки, на которых висело по рубину. Елизавета с улыбкой примерила чудесную заколку.

— Вы находите, господин Рейнгард, что мы должны присвоить себе эти вещи? Не знаю, как отреагирует мое белое платье, если в один прекрасный день я заставлю его появиться в таком обществе!

— Эти камни очень идут вам, — улыбаясь, заметил Рейнгард, — но к кисейному платью, думаю, больше подойдет букет живых цветов. Поэтому я советую отнести всю эту прелесть ювелиру и обратить в звонкую монету.

Фербер одобрительно кивнул.

— Так ты, Рейнгард, находишь, что следует продать эти фамильные драгоценности?

— Конечно, было бы просто глупо и грешно позволить такому капиталу лежать без пользы, — ответил он. — Одни эти камни стоят не меньше семи тысяч талеров, да жемчуг и оправа будут оценены в кругленькую сумму.

— Вот это да! — воскликнул лесничий с удивлением. — Нечего и раздумывать — долой их! — продолжал он, положив руку на плечо брата. — Посмотри-ка, Адольф, как все переменилось к лучшему! Ведь я сразу сказал, что в Тюрингене все изменится, хотя мне и на ум не приходило, что тебе вдруг свалятся на голову восемь тысяч талеров.

— Почему же мне? — с удивлением воскликнул Фербер. — Ты, как старший, имеешь больше прав на эту находку.

— Вот еще! На что она мне? Может, мне на старости лет начать давать деньги в рост? Только этого не хватало! Я бобыль, получаю хорошее жалованье, а когда не смогу больше служить, стану получать пенсию. Так что я уступаю свое первенство вот этой девице с золотыми волосами и нашему наследнику, шельмецу Эрнсту, и даже не возьму взамен чечевичной похлебки, потому что, по словам Сабины, она к дичи не подходит… Отстаньте от меня! — крикнул он, увидев, что госпожа Фербер со слезами на глазах поднялась, чтобы пожать ему руку, а Фербер явно намеревался переубедить его.

— Вы сделали бы гораздо лучше, невестушка, если бы позаботились о кофе. Это бог знает что! Четыре часа, а у меня до сих пор ни крошки не было во рту! Чего же ради я лез на гору?

Он таки добился своего — избежал благодарностей. Госпожа Фербер и Елизавета поспешили в дом, а другие рассмеялись.

Немного времени спустя все общество удобно расположилось на террасе, попивая душистый кофе.

— Да-а, — протянул лесничий, сидевший в кресле с раскуренной трубкой в руке, — вот уж не думал, когда вставал сегодня утром, что лягу спать господином фон Гнадевицем. Теперь уж место главного лесничего останется за мной. Эта пожелтевшая бумажка со своими вычурными письменами сделала в один день то, чего не дали тридцать лет усердной службы. Как только его сиятельство прибудет в Л., я отправлюсь к нему на поклон и представлюсь под своим новым именем. Воображаю, как они вытаращат глаза!

При этих словах он искоса взглянул на Елизавету и, сильно затянувшись, скрыл свое лицо в густых облаках табачного дыма.

— Дядя, — воскликнула девушка, — ты можешь говорить все что угодно, но я-то прекрасно знаю, что тебе и в голову не придет восстанавливать герб Гнадевицев.

— Отчего же? Это очень красивый герб со звездами.

— И окровавленным колесом, — подхватила Елизавета. — Не дай Бог, чтобы мы поступали так, как некоторые, кто выкапывает грехи предков для того, чтобы доказать древность своего рода. Да и если сравнить обоих отцов: родного, малодушно бросившего ребенка, забыв о своих священных обязанностях относительно него, и другого, приютившего у себя беспомощное покинутое создание и давшего ему свое честное имя, то абсолютно ясно, кто из них проявил благородство и чье имя не должно угаснуть. А сколько огорчений доставил этот род моей бедной мамочке!

— О да! — подтвердила госпожа Фербер, тяжело вздохнув. — Прежде всего, я обязана ему беспокойным и безотрадным детством, потому что моя мать была прелестная женщина, но не дворянского происхождения, а мой отец женился на ней против воли своих родителей. Этот так называемый «мезальянс» служил поводом для бесконечных огорчений и мучений несчастной. У моего отца не хватило силы воли порвать со своей семьей и жить только для жены. Из-за этого между моими родителями постоянно случались раздоры, что, конечно, не могло укрыться от меня. Ну а мы, вероятно, никогда не забудем, — она протянула руку своему мужу, — какие битвы нам пришлось выдержать, прежде чем мы поженились. Я больше никогда не хотела бы возвращаться в касту, которая блеск и формальное приличие ставит выше человеческих чувств.

— Да этого и не нужно, Мария, — с улыбкой успокоил ее муж, пожимая ей руку и бросив лукавый взгляд на своего брата, который, пуская клубы дыма, тщетно старался нахмурить лоб.

— Ах, мои чудные планы! — с комическим вздохом разочарования проговорил, наконец, дядя. — Эльза, ты глупенькая, ты вовсе не представляешь, какую прекрасную жизнь я мог бы устроить тебе, будучи главным лесничим. Разве тебя это не прельщает?

Елизавета засмеялась, но очень решительно помотала головой.

— И почем знать, — добавила мисс Мертенс, — может быть, мы не успеем оглянуться, как какой-нибудь благородный рыцарь высокого происхождения постучится в ворота Гнадека и посватается к златокудрой дворянке Эльзе?

— И вы думаете, я пошла бы за него? — запальчиво воскликнула Елизавета, при этом на ее щеках вспыхнул яркий румянец.

— А почему бы и нет? Если бы ты полюбила его.

— Никогда! — заявила девушка срывающимся голосом. — Даже если бы и любила. Я бы еще больше была огорчена тем, что мое имя для него значит больше, чем я сама, чем мое сердце.

Госпожа Фербер в смятении взглянула на свою дочь, на лице которой вдруг отразилось сильнейшее душевное волнение. Лесничий, взяв свою трубку в зубы, захлопал в ладоши.

— Эльза, золотко! Дай свою руку. Ты просто молодчина! Я с тобой вполне согласен. Послушай-ка, Адольф, ведь мы не посрамим метрической книги маленькой деревенской церкви в Силезии, где нас крестили, и будем всегда носить то имя, которое там записано?

— И которое верно служило нам целых полвека, — добавил с улыбкой Фербер. — А этот документ я буду хранить для него, — он положил руку на голову Эрнста, — до тех пор, пока он не будет иметь обо всем этом зрелое суждение. Теперь я не могу и не имею права решать за него, но постараюсь воспитать его так, чтобы он предпочел пробивать себе дорогу собственными силами.

— Аминь! — воскликнул лесничий, выколачивая пепел из трубки. — А теперь пойдем и поговорим с пастором, — обратился он к брату. — Мне больше нравится место под раскидистыми липами на нашем деревенском кладбище, чем мрачные стены, в которых столько лет лежала наша прабабушка. Для того чтобы ее не покрывала «тяжелая черная земля», мы соорудим склеп, который обложим камнем.

Он ушел в сопровождении Фербера и Рейнгарда. В то время как фрау Фербер и мисс Мертенс убирали ящик с драгоценностями в безопасное место, Елизавета поднялась на башню и, раздвинув доски, спустилась в тайное помещение. Тонкий луч заходящего солнца пробивался сквозь красное стекло, бросая кровавый отблеск на имя «Лила».