Жюльетта Бенцони - Бриллиант для короля

— Что касается господина де Лувуа, хранителя многих государственных тайн, то мы доверим ему еще одну. Мы прикажем ему хранить тайну исповеди мадам де Фонтенак, и это навсегда обезопасит вас от его посягательств. Дерзнуть домогаться дочери короля — это дорого ему обойдется! Что вы на это скажете?

— Скажу, что бесконечно благодарна Его величеству...

Она замолчала, не отрывая глаз от пламенеющих углей камина. Вечное заточение... Она никогда не увидит Альбана. Ну разве что каким-то чудом ей удастся помочь ему бежать... Правда, из королевской тюрьмы никто и никогда не совершал побегов. Как ни крути, она все равно разбила ему жизнь и послужила причиной его несчастья. Какое же пусть слабое, но утешение может она для него найти? И вдруг ей пришла в голову неожиданная мысль.

— Могу ли я попросить соизволения выйти за него замуж? Пусть только на три короткие минуты, но я буду его женой!

— Нет.

Видя, как болезненно исказилось лицо Шарлотты, какая печать безысходности омрачила его, король объяснил:

— Смертная казнь и пожизненное заключение предполагают конфискацию имущества... осужденного, а стало быть, и имущества его жены в пользу короны. На что вы будете жить? Ожидание может быть долгим.

Шарлотта раскрыла глаза, пытаясь понять, что же такое имел в виду король. Людовик снова улыбнулся:

— Жестокая игра затянулась. Но я хотел понять, какова сила вашей любви. Когда я сказал, что он останется в тюрьме до смерти, то я имел в виду не смерть господина де ла Ланда, а смерть господина де Лувуа. Но не в том случае, если вы устраните господина де Лувуа на будущей неделе. О! Уж не собираетесь ли вы лишиться сознания?

Сама не своя от волнения, Шарлотта покачнулась в кресле и, если бы не спинка, наверняка бы упала. Король спросил ее погромче:

— Вы меня поняли?

— Да, сир, но мне стало так страшно! Хоть я и, ненавижу месье де Лувуа, но и на его жизнь я никогда бы не посмела посягнуть. Я буду ждать... Столько, сколько потребуется, тем более если теперь я буду ограждена от его посягательств...

— Я вам сказал, каким образом мы оградим вас от них. А в приговоре молодому человеку будет сказано следующее: держать в заключении, доколе на то будет воля короля.

— Сир! Вы вернули меня к жизни! Вот только...

— Что еще?

— С позволения Вашего величества я осмелюсь сказать! Я не сомневаюсь, что господин де Лувуа будет весьма разочарован, не увидев, как падает с плеч голова его врага. И он — уж я-то могу судить об этом, как никто другой, — может самостоятельно распорядиться судьбой узника королевской тюрьмы. Я, к примеру, слышала, что в Венсенском замке есть камера, о которой говорят, что она «действеннее мышьяка». Так вот, я боюсь...

— Что де Лувуа потихоньку избавится от узника? Вы правы, от человека с такими неистовыми страстями можно ожидать всякого, — согласился Людовик, внезапно задумавшись. — Он помнит обиды и не умеет прощать. Значит, по крайней мере он должен быть уверен, что узник обречен на пожизненное заключение, не так ли? Подумаем, что еще мы должны предусмотреть. Нельзя упустить ни малейшей мелочи. Я передам господину де ла Рейни акт, написанный моей собственной рукой и с моей особой печатью, который освободит узника в день, который он впишет сам, когда придет время... Следующее: мы определим Бастилию как место содержания вашего возлюбленного. Мы не будем отправлять его ни в замок Иф, ни в Пьер-Ансиз, ни в Торо, ни в Пиньероль, чтобы избежать случайностей, возможных при долгой дороге. А в Бастилии ему обеспечат достойные условия. Что вы на это скажете?

— Скажу, что у нас несравненный государь и я никогда не сумею достойно отблагодарить его за эту милость!

Шарлотта вновь стояла на коленях возле кресла Людовика, и он гладил ее по щеке.

— Вы так настрадались... И разве я мог не помочь своей... дочери? Нет, не возражайте. Мне необыкновенно сладостно представлять себе, что это могло бы быть правдой... К несчастью, вы будете по-прежнему жить вдали от двора. Делая исключение только ради герцогини Елизаветы, которая вас любит и будет видеться с вами время от времени, как видится она с мадам де Беврон. Она вам, конечно же, напишет. Никакая сила в мире не сможет помешать ей взяться за перо. А теперь идите. Бонтан проводит вас в покои мадам де Монтеспан.

— Ее я тоже очень-очень люблю, Ваше величество!

— Охотно верю. Иногда она бывает удивительно доброй.

***

— Король!

Привратник в плаще с гербами застыл, выпрямившись, у входа в Зеркальную галерею со стороны Зала мира, откуда слышались звуки скрипок и стук каблуков королевской охраны. В галерее появился Людовик XIV.

В затканном золотом камзоле, но, против своего обыкновения, почти совсем без драгоценностей. Однако придворные невольно издали восхищенный вздох: перья на шляпе короля были скреплены великолепным золотистым бриллиантом, играющим сотней огней. Никто и никогда еще не видел такого чуда.

Прекрасно понимая, насколько эффектно было его появление — и весьма довольный этим, — Людовик с легкой улыбкой царственным шагом двинулся вперед. Герцог Орлеанский и его свита, в особенности один из них, смотрели на приближающегося короля с нескрываемым изумлением. А Людовик с изяществом отвечал на их поклоны.

— Сир, брат мой! — воскликнул наконец принц, не в силах долее сдерживать любопытство. — У вас на шляпе бриллиант сказочной красоты. Я не знал о нем!

— Представьте себе, я тоже, и в этом его особенная прелесть! А-а, господин шевалье де Лоррен, вас я не заметил! Что-то вы плохо выглядите сегодня. Не заболели случайно?

— Король бесконечно добр, заботясь о моем здоровье, но я чувствую себя прекрасно. Просто ослеплен...

— От сияния моего бриллианта? Он и в самом деле великолепен, не правда ли?

— Недавнее приобретение? — осведомился брат короля, герцог Филипп, судорожно сглотнув.

— Нет, подарок.

— Пода-а-арок? — воскликнули все хором.

— Одной дамы. И поэтому он мне особенно дорог.

— Она должна быть очень богата, — сделал предположение герцог Филипп.

— Или полна благородных чувств! Получив этот великолепный бриллиант, я был тем более счастлив, что не подозревал о его существовании. Если бы я знал о нем раньше, то, конечно, постарался бы его приобрести. Но честным путем. Мне бы не пришло в голову, например, посылать головорезов для того, чтобы перевернуть вверх дном весь дом в поисках камня, как делают некоторые. Я купил бы его и не стал скряжничать. Но вышло по-другому, мне его подарили.

— Вашему величеству очень повезло, — произнес де Лоррен, с трудом скрывая досаду.

Король устремил на шевалье пронзительный взгляд, в котором не осталось ни искорки веселья.

— Везет тому, кто это заслужил, господин де Лоррен. И для этого достаточно иногда делать добро ближним, а не причинять им горе. Но, как бы там ни было, мы не допустим, чтобы столь благородная дама претерпевала какие бы то ни было неприятности. Я полагаю, что вам это понятно.

Как любому де Гизу, шевалье было не занимать дерзкой наглости, и он тут же спросил:

— Только вот хорошо бы еще узнать, кто же эта дама.

— Вы ее не знаете?

— Нет, сир.

— Очень хорошо! Так будет лучше для всех...

И король, собираясь послушать музыку, отправился в салон, занял свое кресло и попросил сообщить ему программу концерта.

Прошло пять лет...

Утром 17 июля 1691 года Альбан де ла Ланд покинул Бастилию, сев в карету господина де ла Рейни, который приехал за ним без малейшего промедления, как только до него дошла новость о том, что министр де Лувуа скончался. Накануне господину де Лувуа стало плохо прямо в кабинете Его величества, и он вынужден был согласиться на то, чтобы двое слуг вынесли его на руках.

Странный приступ, однако! Хотя, разумеется, здоровье его не улучшалось, особенно в последнее время. Обилие обязанностей стало просто непомерным, и работал он, не зная отдыха и подгоняемый страхом перед немилостью, о которой стали шептаться по углам. Мадам де Ментенон осторожно готовила его отставку, потихоньку настраивая короля против министра, поскольку де Лувуа твердо и определенно был против обнародования ее брака с Людовиком. Всем было также известно о приступах лихорадки, время от времени случавшимися у министра, от которых он лечился водами, привозимыми из Форжа, но никто не ожидал, что конец его окажется настолько близок. Он казался крепким мужчиной, который проживет еще долгие годы, но вот...

Де Лувуа привезли к нему на квартиру, он занимал крыло старинного замка, где когда-то располагалась оранжерея, а в основной части замка разместилось теперь суперинтендантство. Едва только министра уложили в кровать, у него начался кровавый понос. Ему поставили пиявки, дали английских капель, отвар против апоплексического удара и целебной воды из Форжа, помогающей от всего на свете. Но в этот раз ничего не помогло, и через четверть часа министр скончался.

— Неудивительно, что тут же поползли слухи об отравлении, — заключил де ла Рейни.

Альбан слушал его вполуха. Приникнув к окну кареты, он пожирал взглядом парижские улицы, освещенные солнцем. Наслаждался криками разносчиков и городским гомоном, которого так долго не слышал и которого ему так не хватало. Жадно вдыхал запахи, отнюдь не всегда благовонные, но так пахла обретенная наконец свобода! Неприступные стены Бастилии отгораживали своих узников от любых проявлений жизни...

— Куда вы меня везете? — спросил Альбан.

— Для начала к тебе домой, чтобы ты смог как следует вымыться и избавиться от запаха тюрьмы, которым пропитался насквозь. Господин де Сенфуэна содержал твой дом в образцовом порядке. Я полагаю, тебе хочется снова почувствовать себя самим собой?

— Еще как! Мне кажется, я снова родился... Но что вы имели в виду, говоря «для начала»?

— Потому что потом последует продолжение. Я отвезу тебя в Сен-Жермен.

Обострившееся от страданий лицо Альбана озарилось несказанной радостью:

— Неужели она меня ждет?

— Дурацкий вопрос! Если бы понадобилось, она прождала бы тебя вечность. Ее сердце не из тех, что остывают и гаснут.

— Тогда везите меня к ней немедленно! Такого, каков я есть! Если она любит меня, то что ей за дело... А я? Сколько лет я ждал этой минуты!

— Ты уверен?

Путь от Бастилии до улицы Ботрей был совсем недолог. Доехали быстро. Карета остановилась перед домом.

— Нет, не останавливайтесь! Поедемте дальше! — умоляюще произнес Альбан.

— Я думаю, что лучше все-таки было бы остановиться, — отозвался де ла Рейни. — Впрочем, тебе решать...

Услышав стук лошадиных копыт во дворе своего дома, обеспокоенная Шарлотта показалась на пороге.

— Альбан! — вскрикнула она, кидаясь к нему со всех ног.

Молодой человек уже выскочил из кареты и бежал к ней навстречу. Задыхаясь от радости, они бросились в объятия друг друга. Их поцелуй был долог, поцелуй, на который они не смели надеяться и которого так ждали... Потом Альбан подхватил свое сокровище на руки и внес в дом, закрыв за собой дверь, крепко пнув ее ногой.

Господин де ла Рейни, к некоторому своему удивлению, остался во дворе в одиночестве, но тут же, улыбнувшись уголком рта, приказал своему кучеру:

— Галопом в Шатле! Мы тут больше не нужны!

Несколько дней спустя Шарлотта и Альбан повенчались. Господин Исидор последовал их благому примеру и сделал из мадемуазель Леони де Куртиль де Шавиньоль мадам Сенфуэн дю Булюа. Потомства им ожидать было трудно, но они охотно готовы были исполнить роль бабушки и дедушки...

Сен-Манде, ноябрь 2008

Закончив два тома этого романа[40], я хочу в первую очередь поблагодарить своего издателя Ксавье де Бартийа за его долготерпение, его помощницу Жюдит Бекрио за то, что она отыскала для меня «Шевалье де Лоррена», которого никто не мог найти, менеджера по рекламе Мари-Лор Дефретен и всех тех, кто работал над изданием этой книги.

Я благодарю также великих историков прошлого и настоящего, чьи творения помогли создать этот роман.

В частности, я благодарна книге «Мадам Палантин, европейская принцесса» и ее знаменитому автору Дирку Ван дер Криссу, благодарю Филиппа Эрланжера за его исследование «Месье — брат Людовика XIV», Бруно Кортекисса за роман «Супруга Людовика XIV Мария-Терезия», Жака Сен-Жермена за работу «Ля Рейни и полиция в период Великого века» и за «Тайну Людовика XIV», Мишель де Декер за «Мадам де Монтеспан» и, наконец, Марту Бассен за ее наконец-то найденную книгу «Шевалье де Лоррен». Я также благодарю авторов многочисленных справочников и путеводителей по Версалю, Сен-Жермену и Парижу... Всем им я обязана часами плодотворного чтения и... уверенностью, что не написала неведомо чего...