Снова поднимаю взгляд. Пять секунд. Крепко зажмуриваюсь, и яркие пятна света начинают танцевать перед глазами. Потом снова смотрю на часы. Шесть секунд.

Интересно, если я сниму часы со стены и встряхну их, они станут идти быстрее?

Ди-инь-до-он-н…

В дверь позвонили, затем четыре раза быстро постучали. Мама вздрогнула, начала вставать и хотела сказать, что откроет, но я, опередив ее, уже подбежала к двери.

Останавливаюсь, провожу пальцами по волосам, поправляю майку. Затем с улыбкой распахиваю дверь.

– Привет! – здоровается Дуайт – и опять эта кривоватая, теплая улыбка. На его плечо небрежно закинут рюкзак – молния не застегнута до конца, и оттуда выглядывает уголок знакомого мне учебника физики.

Я делаю шаг назад и жестом приглашаю Дуайта войти. Однако замечаю, как он вытирает ноги о коврик на крыльце. Мама бы одобрила.

– Ужин скоро будет готов, – говорю я ему. – Если хочешь, можешь пока бросить вон туда свои вещи…

– Хорошо.

Мы решили взять темой проекта открытия Исаака Ньютона. Поначалу Дуайту это не понравилось – он хотел выбрать кого-нибудь не столь известного, но, поскольку я почти ничего не знаю об ученых, мы договорились, что лучше остановиться на хорошо знакомой личности.

Мама внезапно появляется из-за кухонной двери. Она умирала от желания познакомиться с Дуайтом.

– О! Ты, должно быть, Дуайт! Очень приятно познакомиться – Мэдисон много о тебе рассказывала.

– Спасибо, что пригласили меня на ужин, миссис Кларк, – с улыбкой отвечает Дуайт.

– Пожалуйста, зови меня Кэрри.

– Кэрри. – Дуайт вежливо кивает. – Хорошо.

– И на самом деле не надо благодарить за приглашение, мы только рады. Надеюсь, ты голоден – у нас куча еды.

Не думаю, что Дуайт обратил внимание, но воодушевление в голосе моей матери граничит с истерикой. Конечно, Дженна приводила домой много друзей (и просто приятелей мужского пола, и своих парней), но теперь совсем другое дело, потому что друга привела не она, а я. Мама взволнована и нервничает из-за появления у меня друга, с которым можно делать школьные проекты; вообще-то, она даже больше волнуется, чем я.

И именно поэтому я так боюсь, что она поставит меня в неловкое положение.

– Вы можете уже садиться, – жестом приглашает нас мама, – ужин почти готов.

Я киваю и соглашаюсь, а Дуайт наклоняется, чтобы развязать шнурки на потрепанных кедах. Они почти такие же изношенные, как мои.

– Значит, – со смехом в голосе он выпрямляется и смотрит на меня, – ты много обо мне рассказывала, да?

Я прикусываю щеку изнутри.

– Кажется, упоминала о тебе пару раз…

– Только пару раз? – поддразнивает он.

– Ладно, ладно – твоя взяла. Я одержима тобой с момента нашего знакомства в кофейне, ясно? Ничего не могу с собой поделать.

Он смеется. Мне нравится его смех. Слышишь его и чувствуешь себя счастливой.

– Пойдем, твои родители не придут в восторг, если из-за нас ужин остынет, – зовет меня он.

Мы входим в кухню, и я вижу, как папа накрывает на стол. Сегодня на ужин куриная запеканка с овощным гарниром и корзинка бутербродов с маслом. Ради Дуайта мои родители постарались чуть больше, чем обычно.

– И над каким проектом вы, ребята, работаете? Мэдисон нам почти ничего не рассказывала, – начинает папа, когда мы устраиваемся поудобнее.

Я закатываю глаза. Следовало ожидать чего-то подобного. Я поделилась с ними всеми своими тревогами по поводу этого проекта; основное им известно. Но нужно отдать родителям должное: это хороший способ ненавязчиво вовлечь Дуайта в разговор.

Я искоса поглядываю на Дуайта и даже без ответного взгляда замечаю блеск энтузиазма в глазах, с которым он начинает рассказывать о нашем проекте.

– Значит, ты интересуешься физикой? – спрашивает мама.

– Да, – кивает он. – Есть что-то удивительное в том, как открываются человеку законы Вселенной. Пытаться воссоздать Большой взрыв, по крупинкам разобрать какую-нибудь элементарную частицу…

Он замолкает и набивает рот курицей, опустив голову.

– Так ты увлекаешься только физикой или наукой в целом?

Он снова поднимает глаза, сглатывает и откашливается.

– Наукой в целом, но мне всегда нравилась физика в частности.

– Угадайте, какая у меня новость, – говорю я. – Тиффани написала мне недавно и предложила пройти отбор в группу поддержки, так как его перенесли на следующую неделю.

– А почему бы тебе в самом деле не попробовать? – спрашивает мама.

– Да, Мэдисон, – подхватывает Дуайт. Почему-то мне кажется, что он издевается надо мной: совсем чуть-чуть. – Будет весело.

– Если бы, – фыркаю я. – Ни за какие коврижки не собираюсь проходить отбор в группу поддержки. Я еще не выжила из ума.

– Тебе следует попробовать, Дайс, – вздыхает мама, – это не так ужасно. Дженне нравилось.

– Дайс? – оживляется Дуайт, услышав прозвище, которым называют меня родители. На лбу у него появляется небольшая морщинка, отчего темные брови чуть сдвигаются. Когда он так хмурится, по обе стороны его носа появляются складки, как будто он хочет сморщиться. «Это выглядит мило», – невольно приходит мне на ум.

– А, – поясняет папа, – это мы так ее называем.

– Дайс. – Он словно пробует слово на вкус. – Как необычно. Почему не Мэдди?

– Ненавижу это имя, – отвечаю я чуть резче, чем следовало.

На мгновение над столом повисает гнетущее молчание.

– Дайс мне нравится, – наконец говорит он.

– Спасибо, – бормочу я, не зная, что еще сказать.

– Ты занимаешься спортом, Дуайт? – интересуется папа. – Футбол, теннис?

Дуайт смеется, словно услышал какую-то глупость.

– Нет, я не очень-то люблю спорт. Хотя занимаюсь серфингом. Мой… мой отец занимался серфингом, и меня заразил этим увлечением в детстве.

– А-а.

– Самое замечательное в серфинге то, что мои познания в физике оказались полезны: есть разница между скольжением по волнам на глубине и мелководье… все дело в рефракции…

Он обрывает фразу на полуслове и смущенно смеется.

– Простите, лучше сменить тему, иначе я буду говорить об этом бесконечно. Моя сестра терпеть не может, когда я за ужином рассуждаю о науке.

– Мне всегда казалось, что серфинг – это круто, – замечаю я. – Но у меня не было возможности попробовать.

– Правда? Может, я как-нибудь тебя научу. Однажды летом я учил Картера. Если только ты не боишься намочить волосы или сломать ноготь?

– Ха-ха, – с сарказмом отзываюсь я, скорчив рожицу. Он смеется надо мной. – Конечно. Это было бы здорово.

Мы заканчиваем ужин более непринужденной беседой, и, как только я помогаю маме загрузить все в посудомоечную машину, в холле звонит телефон.

– Я отвечу, – предлагаю я и поднимаю палец, показывая Дуайту, что отлучусь на минуту. Бросаюсь в коридор и хватаю трубку. – Алло?

– Алоха, сестренка! – практически вопит Дженна на том конце провода, и мне приходится на мгновение убрать трубку от уха.

– Потише, Джен!

– А что такое?

– Ну, ты оглушила меня.

– Да, и сделала это с целью узнать, что происходит. Я спрашиваю об этом, поскольку мне точно известно: у тебя сегодня свидание с напарником по проекту.

Закатываю глаза, хотя знаю, что она меня не видит, обхожу перила и сажусь на ступеньку.

– Может, ты уже успокоишься? Это не «свидание с напарником по проекту», ясно? Мы просто работаем над проектом по физике.

– Угу, – с сомнением произносит она. – Конечно, Мэдс, как скажешь. Это тот симпатичный парень, который пригласил тебя на пляжную вечеринку, да?

– Да, и это ни о чем не говорит, потому что у нас чисто платонические отношения, – или ты забыла о Брайсе?

– О сексуальном парне-футболисте? Конечно нет.

– Он играет в европейский футбол.

– Ах да. Как у тебя дела с ним?

– Хорошо. Ничего не изменилось с тех пор, как мы общались с тобой… когда это было, в среду?

– Ага. И я очень этому рада. А теперь я просто обязана рассказать тебе о парне, с которым познакомилась вчера в кампусе. Его зовут Генри. Он англичанин. Это круто и сексуально, скажи же, Мэдс? Он же англичанин! У него восхитительный акцент. Он пригласил меня выпить кофе.

– Когда?

– Вчера.

– Нет, когда ты пойдешь пить с ним кофе?

– Примерно через час. Он со мной посещает занятия по живописи, но основная специальность у него – история.

– О-о, – улыбаюсь я. Дженна поклялась маме, что не позволит ни одному парню отвлекать ее от учебы – по крайней мере, в первый семестр, – если только не сочтет его действительно достойным. И целый год она держала свое слово. Но теперь что-то в тоне ее голоса подсказывает мне: парень ей по-настоящему понравился.

– Мама рядом?

– Ну, она была на кухне… – Я встаю и перегибаюсь через перила, заглядывая в кухню, но мамы нигде нет. Вообще-то, и папа, и Дуайт тоже куда-то исчезли.

– Мама? – зову я.

– Не ищи, – говорит Дженна. – Передай ей, что я позвоню позже, ладно?

– Хорошо.

– Я в гостиной, дорогая! – слышится ответный крик мамы.

– Ладно! – отзываюсь я, а Дженне желаю: – Хорошего тебе свидания.

– И тебе того же, – хихикает она. – Пока!

И кладет трубку, прежде чем я успеваю вздохнуть и возразить, что это не свидание.

Оказалось, Дуайт расположился по центру дивана со знакомым большим и толстым фотоальбомом на коленях. Мама сидит рядом и как раз тянется, чтобы перевернуть страницу, когда я вхожу. Оба смотрят на меня.

– Кто звонил? – интересуется мама.

Но я просто стою, и ужас медленно охватывает меня при виде фотоальбома. Того самого, который мы с Дженной подарили маме на день рождения в прошлом году, наполнив ее любимыми фотографиями: со свадьбы, двух выписок из роддома, с разных дней рождения, и всевозможных праздников типа Рождества и Хеллоуина, и даже с ее выпускного в университете.

Это отличный фотоальбом. Но он не предназначен для показа чужим людям.

Мне следовало бы подумать: «О боже, как это банально. Снова эта унизительная демонстрация моих детских фотографий. Как предсказуемо». Но я думаю не об этом.

В данный момент перед Дуайтом открыта страница с фотографией, где мы с Дженной на пляже и мне около пяти лет. Но я знаю, что следующим будет снимок с выпускного Дженны и там запечатлена прежняя Мэдисон.

Паника охватывает меня и вытесняет ужас, пригвоздивший к месту.

Я бросаюсь к дивану, едва ли не рухнув на плечо Дуайта, и выбиваю из его рук альбом. Мама успевает встать и подхватить его, прежде чем тот достигнет пола. Мгновение я пытаюсь удержать равновесие, а затем падаю на место, где мгновение назад сидела мама, и хватаюсь рукой за Дуайта.

– Мэдисон! – вскрикивает папа, пока я прихожу в себя и сажусь. – Что ты творишь?

– Прости, – поворачиваюсь я к Дуайту.

На долю секунды замечаю замешательство на его лице, а потом оно исчезает, и он снова совершенно спокоен.

– Ничего страшного.

– Мэдисон, – угрожающим тоном произносит мама.

Все еще глядя на Дуайта, я поясняю:

– Мне просто не нравится, когда люди смотрят мои старые фотографии.

– Все в порядке, – говорит он. – Ты не обязана мне ничего объяснять.

Я дарю ему мимолетную полуулыбку. Он улыбается в ответ, подтверждая, что все в порядке.

Мама вздыхает, но не из-за обиды на меня или раздражения. Это скорее усталый, печальный вздох. Она подходит к книжному шкафу и вставляет фотоальбом обратно в щель между собранием сочинений Шекспира и полной коллекцией произведений Чарльза Диккенса.

– Что ж, не будем мешать вам, ребята, работать над проектом, – объявляет мама, будто я и не набрасывалась на ее фотоальбом, как полный псих. – Мы не станем вас отвлекать, не беспокойтесь.

Они закрывают за собой дверь. Я слышу, как включился телевизор в кабинете, и к нам долетает лишь ровный гул голосов.

– Прости, – снова обращаюсь я к Дуайту. – Я… просто…

– Не бери в голову, – мягко улыбается он, будто хочет сказать, что не станет ни о чем расспрашивать и не считает меня какой-то чудилой.

Я вздыхаю с облегчением.

– Итак… Начнем или как?

– Ага. Я только возьму свою сумку.