Бэт Риклз - Бросок наудачу

– Ладно. Вернусь через секунду – нужно взять ноутбук и книги.

Я заранее сложила ноутбук, учебники, тетрадь и ручку аккуратной стопкой в изножье кровати. На всякий случай еще беру с собой зарядное устройство для ноутбука и спешу вниз.

Я почти успеваю спуститься по лестнице, когда слышу:

– Дайс.

Останавливаюсь на мгновение, закрываю глаза и делаю медленные, долгие вдохи… и выдох.

Заглядываю в кабинет. Папа читает газету, а мама бродит по Интернету – разглядывает модели зимних пальто. По телевизору показывают повтор какого-то сериала.

– Что?

– Не обязательно было так эмоционально реагировать.

– Не обязательно было показывать ему фотоальбом, – огрызаюсь я и тут же спохватываюсь: нужно говорить тише. – Я знаю, что в ваши обязанности входит ставить меня в неловкое положение и все такое, но не… не… этого просто нельзя делать, ясно?

Я не жду от них понимания. Просто… было так тяжело. Тяжело ходить невидимкой под всеобщим игнором. И никак на это не реагировать. Я не позволяла себе реагировать; реакция с моей стороны сделала бы все еще хуже, дала бы им еще один повод посмеяться надо мной. А теперь я хочу все забыть. Не возражаю, пусть останутся напоминания обо мне прежней – фотографии, домашние видео и тому подобное, – но не желаю, чтобы их показывали тем, с кем я надеюсь подружиться. Не нужно никому знать о прежней Мэдисон. Все это в прошлом, там ему и оставаться. Я уже другая.

Но всего этого я, конечно, родителям объяснить не могу.

– Просто… пожалуйста, больше так со мной не поступайте, – лишь прошу я и ухожу.

Вернувшись в гостиную, я вижу Дуайта в окружении книг, его ноутбук загружается. Дуайт поворачивается и улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ, как будто все абсолютно нормально.

– Ты шутишь? – изумляется Дуайт со смехом в голосе. – У тебя есть яблоня на заднем дворе?

– Я говорю совершенно серьезно.

Он вскидывает руки вверх, а затем опускает их на свою макушку и переплетает пальцы. Смотрит в потолок, посмеиваясь и качая головой.

– О, черт, это же… это гениально!

– Кхм… ладно… – Я хмурюсь, не понимая восторгов Дуайта по поводу яблони. Откашливаюсь, чтобы снова привлечь его внимание. – А в чем именно это гениально?

– Ну, ты же знаешь ту историю, которую рассказывают примерно в классе четвертом, что яблоко упало на голову Ньютона, а потом он открыл гравитацию и все такое, да? Значит, мы можем использовать вашу яблоню в экспериментах. Это прекрасно! Мы можем…

– Постой. Ты же не собираешься по-настоящему ронять яблоко мне на голову, правда?

– Конечно, собираюсь. А вдруг это поможет тебе сдать углубленный курс физики? Посмотри, как это повлияло на Ньютона.

Я долго гляжу на него, и пауза увеличивается, пока мы оба пытаемся понять мысли друг друга. Невинный восторг в его широко распахнутых глазах наводит на мысль, что Дуайт говорит серьезно… но ведь это невозможно, не так ли?

Наконец он начинает хихикать.

– Ты ведь не поверила, что я говорю серьезно, правда?

– Поверила, черт тебя дери! – Я хмурюсь и шлепаю его по руке.

Он продолжает смеяться надо мной.

– О боже, видела бы ты свое лицо!

– Ой, все, – фыркаю я.

– Кроме шуток, – продолжает Дуайт, – мы можем провести эксперимент, доказывающий, что ускорение, вызванное гравитацией, составляет 9,81 метра в секунду в квадрате. Бросим яблоко, измерим расстояние, на которое оно упадет, время, за которое оно упадет… это будет легко. Построим график и так далее. Возможно, мне удастся соорудить нечто вроде электромагнитного таймера, чтобы выключатель срабатывал каждый раз, когда яблоко…

– Да, – перебиваю я. – Если хочешь это сделать, бери все на себя. Я постараюсь помочь, чем смогу, но вряд ли пойму смысл своих действий.

Он смеется, а потом вскрикивает:

– О! И знаешь, что еще мы можем сделать? Бросить яблоко на разбавленный водой кукурузный крах- мал.

– Зачем нам это делать?

– Существуют так называемые неньютоновские жидкости… – И он объясняет мне, как некоторые растворы (например, кукурузный крахмал, смешанный с водой) могут стать твердыми (частицы образуют гидрокластеры, что бы это ни значило), когда нечто твердое – например, яблоко – ударяет по ним.

Я выпадаю из беседы и размышляю: в Дуайте есть что-то очень милое. Хотя выделить конкретную черту трудно. Наверное, по большей части это его улыбка. Просто она такая явно счастливая, а то, как левый уголок губ поднимается чуть выше правого, выглядит скорее необычно, чем странно. Во время разговора Дуайт жестикулирует длинными руками; он худой, нескладный и выглядит немного неловким, словно может опрокинуть вазу в любой момент.

Сейчас на нем только футболка с выцветшим логотипом неизвестной мне музыкальной группы и черные джинсы. В школе я постоянно вижу его или в простых футболках, или в рубашках поло. Иногда – в брюках вместо джинсов. Но никогда не замечала, чтобы он ходил в школу в кедах: только в сияющих белых кроссовках или начищенных ботинках.

Но мне очень нравится этот другой Дуайт в футболке фаната музыкальной группы. Мы занимаемся проектом всего около полутора часов, но он говорит и смеется больше, чем я когда-либо слышала от него на уроках физики. Дуайт словно открывает мне другую грань себя.

И да, повторюсь, он очень, очень милый.

– Мэдисон… Мэдисон…

– А? – спохватываюсь я.

– Неужели я так сильно наскучил тебе? – смеется Дуайт.

– Нет… хотя, да. То есть нет! Нет, ты мне не наскучил, – начинаю я мямлить, затем шлепаю себя ладонью по лицу и смущенно краснею. – Прости.

Он снова смеется.

– Ничего страшного. Я иногда увлекаюсь, знаю. Может, мне просто записать эксперименты и то, как их проводить, а ты постараешься сосредоточиться, когда мы к ним приступим?

– Договорились, – соглашаюсь я и добавляю: – Сделаем перерыв?

– Пожалуй, мы его заслужили. После всей проделанной работы. – Дуайт показывает на исписанные нами тетради. У него написано больше, чем у меня. Есть даже диаграммы. У меня же скорее просто каракули.

Я встаю и разминаю ноги и руки. Отодвигаю жалюзи, чтобы взглянуть, не начался ли дождь.

– Хочешь посмотреть на яблоню?

Оборачиваюсь и вижу ухмылку Дуайта. Он поднимается на ноги и тоже потягивается с хрустом.

– Веди.

На улице довольно тепло, но небо затянуто тучами. Воздух кажется плотным, как одеяло.

В этом доме у нас задний двор побольше, чем был в Мэне. По обе стороны, у заборов, которые надежно отделяют нашу территорию от соседской, расположены мамины клумбы. Конечно, есть и бассейн, – но он сейчас накрыт, поскольку с фильтром что-то не так и папа не смог найти мастера для починки, – и небольшой настил с деревянным столом и стульями, которые мы привезли из Пайнфорда.

Но мое любимое место – в глубине сада. Там, где яблоня. У прежних хозяев дома, скорее всего, был ребенок – или они сами оставались в душе детьми, – потому что на крепкой ветке висят качели из покрышки. Веревка потемнела от времени и немного истерлась, но она очень толстая и прочная. Рядом скамейка. Дуайт устраивается на ней, а я занимаю качели.

Просунув ноги в покрышку, отталкиваюсь от земли, чтобы несколько раз покружиться в одну сторону, затем – в другую до полной остановки.

– Ты еще такой ребенок, – улыбается мне своей кривой улыбкой Дуайт.

Я хихикаю, даже не пытаясь отрицать это.

– Так это и есть яблоня. – Он оценивает взглядом дерево и кивает. – Не ожидал ее найти, учитывая, что они не очень хорошо растут в нашем климате.

– А. Ну, круто.

Немного посомневавшись, он закидывает длинные ноги на скамью. Одна свисает с края, другая согнута, а левая рука перекинута через спинку, словно Дуайт не знает, куда ее деть. Я просто раскачиваюсь туда-сюда. Приятно быть вместе, даже если мы не касаемся друг друга, не разговариваем и не общаемся как-то иначе. Дуайт сидит там, а я – здесь, и нам хорошо.

Не могу сказать, что я прямо счастлива. Я бы не назвала свои ощущения счастьем. Но и грустью, одиночеством или чем-то неприятным тоже бы не на-звала.

Я… довольна. Да. Вот подходящее слово. Довольна.

– Дайс.

– М-м? – поднимаю взгляд. Затем до меня доходит, как он ко мне обратился, и я тут же спрашиваю: – Зачем ты меня так назвал?

– Но тебя ведь так зовут, верно?

– Ну да, но… то есть нет… Так меня называют только родители. Больше никто. Никто и никогда, на самом деле.

– А вообще, как так повелось?

– Когда я была маленькой и училась говорить, то не могла произнести «Мэдисон», только повторяла «Дайс». Так прозвище и прилипло.

– Значит, я буду называть тебя так, – заявляет он с очаровательной легкой улыбкой. – Тебе идет.

– В чем же?

– Тебе идет, – повторяет он, но не вдается в подробности. Я жду и округляю глаза, побуждая его ответить, но ничего не выходит.

– А у тебя есть прозвище? – спрашиваю его.

– Вообще-то, нет. Сложно выдумать что-то к имени Дуайт.

– Большой Ди? – с невозмутимым выражением лица предлагаю я.

– Разве только это, – смеется он и качает головой.

– Зато я попыталась. Значит, просто Дуайт?

– Просто Дуайт, – подтверждает он.

Некоторое время мы сидим молча, затем Дуайт снова говорит:

– В детстве у меня никогда не было качелей из покрышек. Зато имелся домик на дереве. Ну, я сказал «имелся», но он все еще там, на прежнем месте – на дереве на заднем дворе, где папа с моим дядей его и построили. В детстве я все время играл там, но потом в какой-то момент перестал. У тебя когда-нибудь возникало такое чувство: однажды ты просыпаешься и вдруг понимаешь, что уже не ребенок? Тем утром – я помню, это было в середине апреля, выдался очень солнечный день, мне исполнилось двенадцать. Так вот, тем утром я просто проснулся, и впервые мне не захотелось играть в домике на дереве. И все, конец.

Я чувствую: он ждет реакции от меня, но понятия не имею, что сказать. И вместо этого спрашиваю:

– А твоя сестра там играла?

Дуайт качает головой.

– Это нравилось только мне. Ей было там не интересно.

Я кручусь еще немного, а затем снова обращаюсь к нему:

– Дуайт?

– Да?

– Я… Ты не обязан отвечать, и прости, если лезу не в свое дело, и можешь попросить меня заткнуться, но… но твой… твой папа – я имею в виду, он?..

– Мой папа умер пять лет назад, – тихо отвечает Дуайт на мой не сформулированный до конца вопрос.

– Ох.

– Только не выражай соболезнования, ладно? – просит он. – Они не помогут. Я справлялся с этим, справляюсь с этим и буду справляться с этим до конца моего сознательного существования. И это нормально. Но соболезнования не улучшат мою жизнь.

– И не собиралась выражать соболезнования, – признаюсь честно. – Я все понимаю.

– Спасибо.

– Хочешь вернуться в дом?

– Мое любопытство по поводу яблони было удовлетворено. – Он встает, поддергивает вниз правую штанину джинсов, а затем поправляет футболку.

Я выбираюсь из качелей, и мы возвращаемся в дом, чтобы продолжить планирование нашего проекта по физике.

В понедельник утром я с трудом вылезаю из постели. Как по мне, выходные пролетели слишком быстро – весь субботний вечер я провела у Брайса, впервые официально познакомившись с его родителями за ужином; а весь субботний день общалась с Тиффани по телефону, переживая о том, как одеться для встречи с его родителями и как себя вести. Теперь я заставляю себя встать и надеть хоть что-нибудь, слишком сонная, чтобы тщательно продумывать наряд.

Мама готовит себе кофе, а я плюхаюсь на стул за кухонным столом с бубликом из цельного зерна и стаканом апельсинового сока. Перед моими глазами стоит пелена, и разум еще не проснулся; я действую машинально.

– Тебя подвезти до школы, – спрашивает мама, – или ты пойдешь пешком?

– М-мгм.

– Хорошо, – произносит она так, словно прекрасно меня поняла. Я-то сама себя ни черта не поняла.

– Дуайт звонил вчера вечером, – спокойно сообщает она. – Пока ты была на пляже с Брайсом.

– Что он хотел? – поднимаю я взгляд, внезапно слегка проснувшись.