Бэт Риклз - Бросок наудачу

Вспоминаю также о Тиффани – как она внезапно обозлилась на меня. Одарила нас с Джастином таким укоризненным взглядом, словно нас застали целующимися или что-то в этом роде. Интересно, может, Брайс сказал ей, мол, я «прижималась» к Джастину в танце, и вызвал тем самым у нее беспричинную ревность?

Знаю, Тиффани вполне способна на такие же выходки, как те девчонки, которые издевались надо мной в Мэне, но я была так счастлива, когда она взяла меня под свое крыло, и старалась об этом не думать. В ней есть и неплохие черты: она умная, но не хвастается этим, забавная и в хорошем настроении может быть очень милой.

Задерживаюсь в ванной еще на несколько минут, глубоко дыша и стараясь отогнать назойливые мысли. Мне просто нужно пережить остаток вечера, в себе я смогу разобраться и завтра. Не думать только сегодня вечером.

После целой вечности, показавшейся мне секундой, я поворачиваю ручку двери и выхожу.

И ничто – ничто – не предвещает той картины, которая мне открывается.

На кровати лежат двое, и мне инстинктивно тут же хочется отвернуться и заткнуть уши. Но поздно: я уже его узнала.

– Брайс? – Это похоже на какое-то хриплое карканье, нечто среднее между шепотом и криком потрясения.

Зажимаю рот рукой, жалея, что выдала свое присутствие. Начинаю пятиться к двери спальни, но уже слишком поздно: они услышали меня.

– Мэдисон? – Голос Брайса полон такого же ужаса, как и мой. – Твою мать. Мэдисон…

Он скатывается с девушки, лежащей на кровати, и натягивает трусы и джинсы, слегка дергая их, поскольку они цепляются за его лодыжки. Мне остается лишь пятиться к двери, открывая и закрывая рот, полностью лишившись дара речи.

Внезапно натолкнувшись спиной на дверь, я вздрагиваю. Моментально разворачиваюсь и нащупываю ручку – я должна поскорее выбраться отсюда.

– Мэдисон! Мэдисон, постой!

Мне хочется завопить и заорать на него, спросить, как давно он мне изменяет, разрыдаться. Но не получается. Я, кажется, физически не способна ни на что, кроме побега. Спускаюсь по лестнице, натыкаясь на людей, и добираюсь до входной двери. Она открыта. Хорошо. Музыку – а также шум смеющейся, кричащей, поющей и болтающей толпы – полностью заглушает рев в моих ушах.

Но я все равно слышу, как Брайс зовет меня.

– Мэдисон! Постой минутку! Мэдисон!

Нетвердыми шагами бреду по подъездной дорожке. Успеваю добраться до ее конца, когда Брайс догоняет меня и останавливается, преграждая путь. Рубашка на нем застегнута криво, а джинсы и вовсе не застегнуты. Идет дождь, и капли стекают по его лицу.

– Мэдисон… Пожалуйста, я могу все объяснить. Просто дай мне минутку, Модница, пожалуйста. Клянусь, это не то, что ты подумала…

Я лишь задаюсь вопросом, как он может надеяться помириться после всего случившегося.

Я как будто онемела. Меня слегка тошнит, но и только: все остальные чувства словно умерли. Кажется, я нахожусь в каком-то дурном сне. Ноги двигаются, но это не осознанное движение – тело неподвластно разуму. Иду, но куда – не имею понятия.

Прочь. Как можно дальше отсюда.

Я не могу позвонить маме, она придет в ужас. Не могу позвонить папе – он скажет маме.

Так что мои ноги, даже непослушные и негнущиеся, продолжают двигаться.

Но колени при ходьбе постоянно подкашиваются, и ступни подворачиваются при каждом шаге. До меня доходит, что виной тому каблуки, поэтому я снимаю туфли и несу их в руке. По неровному тротуару идти больно, но, по крайней мере, теперь я не упаду.

Ах да, и идет дождь.

Это не морось и не просто «осадки». Нет. Это настоящий ливень, капли которого рикошетят от тротуара, как пули, и превращают свет уличных фонарей в череду размытых янтарных пятен.

Я промокла до нитки, но практически не замечаю этого мелкого неудобства.

Мэдисон… Пожалуйста, я могу все объяснить. Просто дай мне минутку, Модница, пожалуйста. Клянусь, это не то, что ты подумала…

Слова Брайса так и звучат в голове, никак не могу от них избавиться. Это не то, что ты подумала. Ха. Интересно, какую ложь бы он сочинил, если бы я дала ему шанс объясниться. Это не то, что ты подумала… Это же полная чушь.

Мне так и хочется смеяться над собственной глупостью.

Лишь позвонив в чью-то дверь, я осознаю, куда пришла.

Когда трель дверного звонка затихает, начинаю приходить в себя. Одежда прилипла к телу, волосы – ко лбу. Затем замечаю, что вся дрожу – легкие судороги пробегают от головы до ног, – а ступни сильно замерзли и болят, и я их почти не чувствую.

И не знаю, то ли это дождь стекает по лицу, то ли слезы.

Дверь приоткрывается, раздается какое-то шарканье, тяжелое пыхтение, затем лай и…

– Геллман, сидеть!

Дуайт протискивает голову и плечо в дверной проем. Увидев меня, мрачнеет и хмурится. Мне на ум приходит мысль: возможно, это была не такая уж хорошая идея; возможно, мне следовало просто позвонить маме и смириться с тем, что она придет в ужас. Этот парень ненавидит меня; не знаю, зачем я сюда явилась. Мне не нужна его жалость, мне не нужно слушать его «я же тебе говорил», мне не…

Мне просто нужен друг.

– Какого черта ты… – начинает Дуайт фразу, но потом, похоже, хорошенько меня рассмотрев и заметив мое состояние, умолкает.

В следующую секунду он широко распахивает дверь и затаскивает меня внутрь.

– Господи, Мэдисон, о чем ты только думала? Ты с ума сошла? У тебя же может наступить переохлаждение или что похуже! Ты в порядке?

Я слышу звуки включенной видеоигры. Через слегка приоткрытую дверь гостиной вижу мерцание экрана телевизора.

Дуайт перехватывает мой взгляд, препятствуя горе лохматого светлого меха по кличке Геллман прыгнуть на меня.

– У меня ребята в гостях. У нас типа вечеринка для «ботанов». – Слово «ботаны» он специально выделяет голосом, и я ощущаю укол вины. Весьма болезненный. Но я этому рада – видимо, все же способна чувствовать, хотя бы вину. Это означает, что я пока не стала совершенно бессердечной, что от меня еще пусть немного, но осталось.

– Мэдисон.

Перевожу взгляд обратно на Дуайта. Впервые за долгое время он смотрит мне прямо в глаза. Моргаю, кажется, не способная на большее. Просто продолжаю моргать.

– Мэдисон, – повторяет он и подходит ближе. А затем добавляет другим, более тихим голосом, который звучит так нежно, печально и взволнованно: – Дайс. Что случилось?

И я отвечаю:

– С меня течет вода, и она уже залила весь коврик у твоей двери.

Дуайт берет меня за руку и тащит по лестнице наверх. Ведет в ванную и включает горячую воду; через минуту комната наполняется паром.

– Вон там чистые полотенца, – сообщает он, указывая на держатель у входа. – Я оставлю тебе под дверью кое-какую одежду. Если ты выложишь свои вещи в коридор, я брошу их в сушилку.

Его голос по-прежнему звучит нежно. Как будто Дуайту не все равно. Совсем не так, как если бы он ненавидел меня до глубины души.

В ответ я просто киваю, поскольку опасаюсь, как бы не подвел голос. Дуайт закрывает за собой дверь, и, услышав удаляющиеся шаги по коридору, я начинаю срывать с себя одежду. Конечности слушаются плохо. Кажется, проходит вечность, прежде чем мне удается шагнуть под душ.

И для меня так и осталось тайной, сколько я там простояла. В голове полный хаос. В ней бьются миллиарды мыслей, но все они бессвязные. Я хочу, чтобы все они исчезли. Моя голова не выдерживает.

Но физически после душа мне становится лучше. Все тело болит, а боль в ногах просто невыносима, но я больше не дрожу и не немею и ощущаю себя обновленной. Плотно заворачиваюсь в полотенце и выглядываю в дверь.

Дуайт забрал мою промокшую одежду, а на замену положил красную фланелевую рубашку и серые спортивные брюки на завязках. К счастью, у меня хватило ума оставить при себе нижнее белье. Я положила его на пол возле радиатора, и теперь оно почти полностью высохло.

Одеваюсь, ощущая, как с влажных волос на шею падают капли. Смотрю в зеркало, убеждаясь, что смыла весь макияж и не похожа на кузину франкенштейновского монстра. Только после этого решаюсь выйти из ванной и осторожно спускаюсь по лестнице – какие же прекрасные ступеньки в доме Дуайта: они не выдают меня своим скрипом.

А вот собака своим лаем выдает.

Геллман шлепает ко мне, спустившейся вниз. В коленях что-то щелкает, когда я наклоняюсь, собираясь почесать его за ушами. Высунув язык, пес пристально смотрит на меня дивными черными глазищами, и мои губы начинают раздвигаться в улыбке.

– Мэдисон?

Я буквально подпрыгиваю, когда Дуайт произносит мое имя. Геллман тоже поворачивает голову и снова лает. Смотрю на Дуайта. Открываю рот, пытаясь издать какой-нибудь звук, но ничего не получается. Не могу найти нужные слова. Не знаю, что говорить. А ведь столько всего нужно ему рассказать.

Он слегка притворяет дверь гостиной. Кивая в сторону лестницы, произносит:

– Пойдем.

– Но… – Горло болит. Собственный голос кажется чужим. – Ты не можешь… Твои друзья…

– Они поймут. Пойдем.

Бросаю еще один взгляд в сторону гостиной, где мерцает экран телевизора. Держу пари, Энди и Картер там. Может быть, и еще кто-то из друзей Дуайта. Не знаю. И не желаю это выяснять. Не хочу сейчас никого больше видеть.

Поэтому поднимаюсь обратно по лестнице вслед за Дуайтом.

Войдя в свою комнату, он включает свет и только прикрывает дверь. Я стою и оглядываюсь по сторонам.

Здесь чище, чем можно было ожидать от комнаты подростка, но более грязно, чем я ожидала от Дуайта. На полу валяется пара футболок, носки и коробки с видеоиграми, а на столе рядом с компьютером стоит открытая банка содовой. Книжный шкаф переполнен всевозможными книгами, гаджетами и техническими штуковинами – например там есть металлический жук на дистанционном управлении, модель «Спитфайра» времен Второй мировой войны, маятник Ньютона – и полка с наградами, к которой я подхожу ближе, чтобы рассмотреть.

Эти призы Дуайт получил не за победы в матчах по футболу или еще какие-нибудь школьные спортивные достижения. Здесь награда за прохождение орфографического диктанта, завоеванная в третьем классе. Кубок чемпионата по математике 2008 года. И трофей времен участия в детской сборной по бейсболу.

– Извини за беспорядок, – смущенно произносит Дуайт, и боковым зрением я вижу, как он ногой отшвыривает подальше валяющиеся трусы. Мысленно улыбаюсь. – Я не… Ладно, что ж, меня здесь все устраивает. Просто не ждал гостей.

Я бы посмеялась над этим. Он пытается меня рассмешить. И мне правда хочется рассмеяться.

– Э-э, садись… садись же, – предлагает Дуайт. – Хочешь, я принесу тебе чего-нибудь попить? Мне следовало еще раньше предложить.

– Прости меня, – говорю я.

Он перестает бормотать и в замешательстве хмурит темные брови.

– За что простить?

– За то, что нагрянула к тебе сегодня, – объясняю я. – Знаю, ты ненавидишь меня, но я не… я не собиралась, я просто…

– Эй, подожди. Думаешь, я тебя ненавижу?

Теперь наступает мой черед хмуриться и смущаться.

– Ну да, я хочу сказать… ты же не разговаривал со мной и даже не смотрел на меня с тех пор, как… – Я не заканчиваю фразу, но уверена, что Дуайт понял.

Дуайт издает короткий невеселый смешок.

– Мэдисон, я не ненавижу тебя. Я никогда не ненавидел тебя. Конечно, я на тебя злился, но это ты не могла даже взглянуть на меня и вела себя так, словно меня для тебя не существует. Я думал, это ты меня ненавидишь.

Неужели это правда? Неужели я так себя вела?

– Мне казалось, ты не выносишь моего присутствия, – бормочу я.

Дуайт снова сдержанно усмехается и проводит пальцами по волосам.

– Так значит, ты не ненавидела меня, или…?

– Я не ненавидела тебя, – признаюсь я тихо и искренне. – Всего лишь не могла посмотреть тебе в глаза. А потом так поверила в то, что ты меня ненавидишь…

– Дайс, иди сюда, – мягко зовет Дуайт, и я делаю маленький шаг вперед. Вздохнув, он одним шагом сокращает оставшееся между нами расстояние и молча обнимает меня. Вот и все. Он просто меня обнимает. После того как мы оба неделями игнорировали друг друга, Дуайт меня обнял, поскольку знает: именно в этом я сейчас нуждаюсь. Мгновение я стою неподвижно, потом обхватываю руками его худощавое, нескладное тело и зарываюсь лицом в его грудь, вдыхая его запах. Но не плачу.