пожелали друг другу доброй ночи и отправились по кроватям. Этой ночью я спала,

как младенец, с блаженной улыбкой на губах.

На утро я проснулась в липком поту. Нахлынуло осознание происходящего.

Стыдом опалило щеки, стало трудно дышать.

Что я делаю? Почему я здесь? Что, черт возьми, на меня нашло? Я танцую, смеюсь,

сплю - рядом с мужчиной, с которым не смогу остаться. Чем я лучше Елены

Вячеславовны и всех тех женщин, которых так открыто осуждала? У меня есть

жених, он любит меня, верит мне, а я...

Я чувствовала себя гадкой, мерзкой, грязной.

От близости Максима Георгиевича кружилась голова, тело покрывалось

испариной. А желание оказаться совсем рядом, утонуть в его объятьях было

настолько чувственным, сильным, неудержимым, что мне становилось страшно.

Слезы брызнули из глаз, орошая подушку и рассыпавшиеся по ней волосы. Я

сжалась в комочек, закрыла руками лицо и разрыдалась, всхлипывая как

маленький ребенок. Я не хотела расставаться с Максимом Георгиевичем. Я любила

его - любила так, что стыло под ложечкой. Хотелось выть от бессилия и отчаяния.

Но что я могла сделать в подобной ситуации?

Единственное, что было в моих силах, это сбежать. И я быстро оделась, начеркала

короткую записку, прошмыгнула в ванную, быстро почистила зубы, привела себя в

порядок и на цыпочках спустилась вниз. Прислушалась - в кухне что-то

шкворчало, Екатерина Васильевна бодро напевала незнакомый мотивчик. Я

накинула пальто, завязала шарф, обулась и выскочила за дверь. Жаль, что с

Екатериной Васильевной не удалось попрощаться. Надеюсь, она поймет. И

простит.

Я стояла на дороге и безуспешно пыталась поймать какую-нибудь попутку. Но

первого января весь мир словно вымер. Мимо меня еще не проехала ни одна

машина. А я простояла уже около часа. Слезы отчаяния залили лицо, превращаясь

на морозе в холодящие кожу ледяные дорожки. Пальцы ног я уже не чувствовала,

холод пробирал до костей. Но я была настроена решительно. Возвращаться я не

собиралась. Уж лучше пусть замерзну тут - и мой хладный труп похоронят под

каменной плитой с табличкой "Тут покоится неверная невеста".

Когда вдали показались очертания машины, я едва не закричала от радости. Уже

было плевать и на маньяков и на серийных убийц. В любом случае помирать - так

хоть в тепле.

Я открыла рот от удивления, когда наконец разглядела мчавшийся ко мне

автомобиль - белый "ягуар", из которого выскочил такой же белый Максим

Георгиевич и бросился ко мне, на ходу скидывая с себя пальто. Ни слова не говоря,

он закутал меня в него, подхватил на руки и усадил в машину. У меня зуб на зуб не

попадал и руки едва шевелились, иначе я бы не вела себя, как безголосая

марионетка. Максим Георгиевич молчал всю дорогу. Лишь бросал на меня полные

беспокойства взгляды. А я силилась держать лицо. Ну и пусть оно одеревенело. И

плевать, что нос красный и губы синие. Даже лучше, если он, наконец,

разочаруется во мне и не будет больше преследовать. Вызовет такси и отправит

куда подальше.

Екатерина Васильевна, увидев меня, зашмыгала носом и принялась вытирать

катящиеся по морщинистым щекам слезы. Я зажмурилась, чтобы не видеть ее

жалостливого, полного немого укора взгляда. Меня отнесли наверх, раздели - до

нижнего белья - и опустили в горячую ванну. Затем напоили горячим вином со

специями, насухо вытерли махровым полотенцем и, подождав, деликатно

повернувшись ко мне спиной, пока я сниму дрожащими руками лифчик с

трусиками и переоденусь в пижаму, уложили в постель. Уже в кровати я

почувствовала соль на губах, провела пальцами по щекам и обнаружила, что

плачу. Закрыла ладонями лицо и разрыдалась - беззвучно, вздрагивая всем телом.

И вдруг услышала полный боли голос:

- Саша, пожалуйста, простите меня. Я не должен был преследовать вас. Чертов

эгоист! Я совершенно потерял голову. Ведь понимал, что ставлю вас перед

сложным выбором. Но я обещаю, что больше не побеспокою вас. Вы можете

оставаться здесь, пока не почувствуете себя лучше. Потом я отвезу вас домой и...

Надеюсь, те страдания, которые я неосознанно причинил вам, скоро забудутся и

вы будете счастливы.

Когда за Максимом захлопнулась дверь, я ощутила почти физическую боль.

Словно меня кто-то ударил в живот. Его слова разрывали меня изнутри. Хотелось

кричать, плакать, выть. Я уже соскочила было с постели, чтобы вернуть его, когда

почувствовала сильное головокружение. Все поплыло перед глазами и, я потеряла

сознание.

Вечером того же дня я попросила Максима Георгиевича отвезти меня домой. На

все уговоры Екатерины Васильевны остаться я только сильнее сжимала губы и

прятала заплаканные глаза.

Максим Георгиевич, не проронив ни слова, помог мне собрать вещи и отнес их в

машину.

В дороге мы не разговаривали - совсем. Это были самые тяжелые сорок минут в

моей жизни. Сердце разрывалось на части. Слезы застилали глаза. Я лишь

ожесточенно терла их кулаками и усиленно пыталась сфокусировать взгляд на

проплывавших мимо деревьях. Я ненавидела себя - за слабость, нерешительность

и за еще кучу своих недостатков. Когда-то люди боролись за свою любовь, дрались

на дуэлях, бросали все и ехали за супругами в ссылку, умирали во имя любви. Я же

сижу рядом с любимым человеком и вместо того, чтобы наслаждаться

счастливыми мгновениями, беззвучно реву, боясь поднять на него глаза.

Дура! Сама виновата. Не нужно было переходить черту. Позволила себе слишком

многое. Вот и расплачивайся теперь. И не разводи влажность. Уж этим вряд ли

сейчас поможешь.

Я с силой втянула воздух, вытерла мокрые щеки и, сделав над собой усилие,

взглянула на Максима Георгиевича. И слезы вновь заструились по щекам: его

лицо было бледным, осунувшимся, губы плотно сжаты, взгляд, сосредоточенный

на дороге, грустный, опустошенный, полный немого страдания. Руки с силой

сжимали руль, так что на них проступили жилы. Он, видимо, заметил мой взгляд.

Я увидела, как он с трудом сглотнул, но головы не повернул.

Закусив губу, я вновь отвернулась к окну. Я нутром ощущала исходящие от него

волны отчаяния, боли, бессилия, и лишь глубже втягивала голову в плечи и

сильнее вонзала ногти в ладони.

"Прости, любимый. Прости меня... Прости..."

ГЛАВА 7

ВЕСНА ПО ГОРОДУ ИДЕТ

Ты не со мной, но это не разлука,

Мне каждый миг - торжественная весть.

Я знаю, что в тебе такая мука,

Что ты не можешь слова произнесть.

Анна Ахматова

Максим Георгиевич сдержал слово.

С тех пор я редко видела его в школе. А когда мы все же случайно встречались, он

сухо здоровался и поспешно проходил мимо. Словно я прокаженная какая-то.

Даже Инна заметила, что директор как-то странно себя ведет.

- Обычно он останавливался, вежливо интересовался как дела, острил и смеялся

над шутками других, - заметила она однажды. - Но в последнее время его словно

подменили: постоянно какой-то хмурый, раздраженный, после работы - сразу

домой. Елена Вячеславовна пожаловалась, что пригласила его как-то в ночной

клуб, а он нахмурив брови, заявил, что уже стар для подобных

времяпрепровождений. Представляешь? Что-то с ним не так, ты не находишь?

Может он влюбился?

- Занят, наверное, - отмахнулась я нарочито равнодушно.

- А к тебе он клиньев не подбивал? - насмешливо поинтересовалась Инна.

- Еще скажи, что он в меня влюбился, - постаралась я перевести все в шутку.

- Мне показалось, что он неравнодушен к тебе...

- Вот именно что "показалось", - невесело усмехнулась я.

Больше мы этот разговор не поднимали. Я вообще старалась как можно реже

встречаться с Инной в приватной обстановке - боялась, что она все-таки выведет

меня чистую воду и мне придется признаться в том, что произошло между мной и

Максимом Георгиевичем. Меньше знает - лучше спит.

Все это было слишком сложно для меня. Я едва сдерживалась и лишь после

занятий, закрывшись в своей комнате, давала волю слезам и накопившимся за

день эмоциям.

В общем, все вернулось на круги своя. Разве что Пашка стал чаще приглашать

меня куда-нибудь: то в кино, то в боулинг, то в пиццерию. Отказываться было

неудобно. Я все еще чувствовала себя виноватой перед ним.

***

Весна в этом году наступила неожиданно. Вроде бы совсем недавно ходили в

шапках и варежках, кутаясь от покусывающего нос и щеки морозца, и вдруг

незаметно как-то переобулись в туфли и на смену пуховикам и шубам пришли

легкие плащи и жакеты.

Я шла по словно пробудившимся ото сна улицам и бубнила себе под нос

стихотворение Юнны Мориц:

...Это чей пушистый луч

Так щекочет из-за туч,

Заставляя малышей

Улыбаться до ушей?

Это чья же теплота,

Чья такая доброта

Заставляет улыбаться

Зайца, кyрицy, кота?

И по какому поводу?

Идёт Весна

По городу!..

Весна Мартовна Подснежникова,

Весна Апрелевна Скворешникова

Весна Маевна Черешникова!

Улыбалась во весь рот и мое весеннее настроение передавалось шедшим навстречу

прохожим, которые - кто-то смущенно, кто-то искренне, открыто - отвечали мне

улыбкой на улыбку.

Ах, сколько всего можно сделать весной. Надо бы запланировать поездку в лес.

Сходить на речку. Устроить веселые старты.

В школу я вбежала возбужденная, счастливая от предвкушения. Занятия

проводила на одном дыхании. Весной была пропитана вся моя речь - даже смех

звучал как-то по особенному.

А дома меня ждала записка - Екатерина Васильевна просила меня перезвонить ей.

Сердце ошалело забилось в груди, на лбу выступила испарина. Неужели с НИМ

что-то случилось? Я не переживу... Не переживу этого.

Я бросилась к телефону, на ходу скидывая жакет с палантином и закидывая под

стул пакет с тетрадками.

- Екатерина Васильевна, здравствуйте, - выдохнула я в трубку, услышав ее бодрый

голосок, - что-то с Максимом? С ним все в порядке?

- Ах, Сашенька, как я рада тебя слышать. Моя дорогая, милая девочка, я так по тебе

соскучилась. Вот хотела услышать твой голос. С Максимом все хорошо. Не

переживай. Он, правда, стал реже захаживать ко мне. Все дела у него какие-то.

Видела бы ты его. Осунулся весь, похудел. На себя не похож. Но здоровье у него