Гийом Мюссо - Бумажная девушка

«Ну что я за дура!» – подумала она, выжимая волосы руками. Она не забыла взять с собой аптечку и зонтик от дождя и солнца, но не взяла ни полотенце, ни сменную одежду!

Прекрасное осеннее солнце сменило тучи, но было недостаточно тепло, чтобы ее высушить. Чтобы не чувствовать холода, Кароль решила возобновить бег, разрезая воздух равномерным ритмом, пьянея от красоты небольших бухт, сменявших друг друга на фоне гор, поросших кактусами.

На повороте петляющей тропинки, недалеко от песчаного берега перед ней неожиданно возник мужчина, вышедший из кустов. Пытаясь его обогнуть, она изменила направление бега, но зацепилась ногой за корень. Кароль вскрикнула и не смогла избежать зрелищного падения прямо в объятия навязчивого человека.

– Это я, Кароль! – успокоил Мило, нежно подхватывая ее.

– Какого черта ты здесь делаешь? – закричала она, высвобождаясь. – Ты преследовал меня? Ты просто больной!

– И сразу оскорбления…

– Перестань смотреть на меня глазами жареного мерлана, – выкрикнула Кароль, неожиданно заметив, что мокрая одежда не скрывает ее формы.

– У меня есть полотенце, – сказал Мило, роясь в своей сумке. – И сухая одежда тоже.

Кароль вырвала у него из рук сумку и ушла переодеваться за большую зонтичную сосну.

– Не вздумай подсматривать за мной, извращенец! Я не одна из твоих подружек!

– Ну как я могу тебя увидеть за такой ширмой, – ответил Мило, ловя на лету мокрые футболку и шорты, которые сняла с себя Кароль.

– Почему ты пошел за мной?

– Хотел провести с тобой немного времени, к тому же у меня появился вопрос, который я хотел бы тебе задать.

– Валяй, я готова к худшему.

– Почему ты мне сказала, что «Трилогия ангелов» спасла тебе жизнь?

Кароль помолчала, потом сурово ответила:

– Возможно, в тот день, когда ты поумнеешь, я расскажу тебе.

Странно. Мило и припомнить не мог, когда она была такой мстительной. Но он все же попробовал продолжить разговор:

– Почему ты не предложила мне сопровождать тебя во время прогулки?

– Хотела побыть одна, Мило. Это тебе в голову не приходило? – спросила она, натягивая пуловер с витым узором.

– Наше одиночество – это такая тоска! Быть одному – хуже и быть не может.

Кароль вышла из своего укрытия в мужской одежде, которая была ей слишком велика.

– Нет, Мило, самое плохое – это быть вынужденной выносить таких типов, как ты.

Тот принял удар.

– В чем конкретно ты меня обвиняешь?

– Забудь, потребуется часа три, чтобы составить список, – отмахнулась Кароль, продолжив спуск к пляжу.

– Нет, скажи! Мне любопытно, – признался Мило, подстраиваясь под ее шаг.

– Тебе тридцать шесть лет, но ты ведешь себя так, будто тебе восемнадцать, – начала она. – Ты безответственный и неуклюжий, ты бегаешь за телками, которых тут же бросаешь, для тебя ценны только ТПС…

– ТПС?

– Тачка, пиво, секс, – пояснила Кароль.

– Все?

– Нет. Я считаю, что женщина не может чувствовать себя рядом с тобой уверенно, – бросила ему в лицо Кароль, выходя на песок.

– Объясни.

Она встала перед ним, уперла кулаки в бедра и посмотрела ему в глаза:

– Ты принадлежишь к разряду «мужчин на минуту». Это ковбой, с которым женщина готова поразвлечься в минуту одиночества, с которым она, возможно, проведет ночь, но никогда не представляет такого мужчину в роли отца своих детей.

– Не все разделяют твое мнение! – попробовал защититься Мило.

– Нет, Мило. Все женщины, у которых есть хотя бы три грамма мозгов, думают в точности как я. Сколько нормальных девушек ты нам представил за это время? Ни одной! Мы видели многих, но они всегда одинаковые: стриптизерши, почти шлюхи или бедные жалкие девушки, которых ты подбираешь ранним утром, пользуясь их слабостью!

– А ты сама? Можно спросить, с каким нормальным парнем ты нас познакомила? Ах да, что это я? Мы ни разу не видели тебя с мужчиной! Это не странно, милочка? Тридцатник позади и ни одной известной связи!

– Что, если я просто не отправляю тебе факс каждый раз, когда в моей жизни кто-то появляется?

– Ну да, как же! Ты была бы счастлива стать женой писателя, правда? Чтобы тебя упоминали на четвертой странице обложки. Вот послушай: «Том Бойд живет в Бостоне, штат Массачусетс, со своей женой Кароль, двумя детьми и лабрадором». Этого ты ждала, да?

– Тебя перемкнуло, дружок. Ты несешь чушь, которая вызывает только смех.

– А ты лжива, как бюстгальтер.

– Опять твои сексуальные метафоры. У тебя действительно с этим проблемы, бедненький.

– Это у тебя с этим проблемы! – парировал Мило. – Почему ты никогда не носишь платья или юбки? Почему ты никогда не надеваешь купальник? Почему ты покрываешься мурашками всякий раз, когда кто-то касается твоей руки? Ты предпочитаешь женщин или что?

Прежде чем Мило успел договорить, его оглушила оплеуха, по силе сравнимая с ударом кулака, которую ему отвесила Кароль. Он едва успел перехватить ее руку, чтобы не получить еще одну.

– Оставь меня!

– Когда успокоишься, оставлю!

Она отбивалась, как черт, тянула свою руку изо всех сил и едва не опрокинула Мило. В конце концов она упала на спину на песок и увлекла его за собой. Он тяжело рухнул на нее и собрался встать, когда почувствовал у виска дуло пистолета.

– Слезай! – приказала Кароль, взводя курок.

Она сумела достать оружие из сумки. Возможно, иногда она забывала о сменной одежде, но о служебном оружии – никогда.

– Отлично, – произнес Мило бесцветным голосом.

Обескураженный, он медленно поднялся и грустно смотрел на свою подругу, убегавшую от него, вцепившись в пистолет обеими руками.

Прошло много времени после бегства Кароль, а Мило, совершенно сбитый с толку, все еще оставался в маленькой лагуне, окруженный белым песком и бирюзовой водой.

В этот день тень Макартур-парка протянулась до западной оконечности Мексики.

Ресторан «Ла Иха де ла Луна»[60]. 9 часов вечера

Прилепившийся к прибрежному утесу ресторан класса «люкс» нависал одновременно над бассейном и над морем Кортеса. Ночью пейзаж был таким же впечатляющим, как и при свете солнца, выигрывая в романтизме и загадочности, хотя и проигрывая в глубине. Медные фонари висели вдоль беседок из виноградных лоз, а цветные светящиеся нити создавали вокруг каждого столика нимб приглушенного света.

В платье, усеянном серебристыми пайетками, Билли прошла вперед. Женщина-администратор тепло поприветствовала нас и провела к столику, где Мило уже несколько минут ждал нас. Явно захмелевший, он не сумел объяснить мне причину отсутствия Кароль.

В нескольких столиках от нас в середине террасы, словно драгоценность в футляре, Аврора и Рафаэль Баррос выставляли напоказ свою новую любовь.

Ужин прошел мрачно. Даже Билли, обычно веселая, казалось, потеряла все свое оживление. Заметно уставшая, она была бледной и измученной. В начале вечера я нашел ее в нашем номере, где она свернулась калачиком на кровати, проспав так весь день.

– Последствия путешествия, – отмахнулась она.

В любом случае, мне пришлось с ней повоевать, чтобы вытащить ее из постели.

– Что случилось с Кароль? – спросила она у Мило.

Глаза моего друга налились кровью, на лице было озадаченное выражение, как у человека, который вот-вот упадет на стол. Он как раз бормотал какое-то объяснение, когда тишину ресторана нарушил тенор.

La cucaracha, la cucaracha,

Ya no puede caminar[61]

К нашему столику подошли марьячи, чтобы спеть нам серенаду. Оркестр был мощный: две скрипки, две трубы, гитара, гитаррон и виуэла.

No tiene, porque le falta

Marijuana que fumar[62]

Их костюмы заслуживали отдельного описания: черные брюки с вышивкой на боковых швах, короткие пиджачки с лацканами, украшенными серебряными пуговицами, элегантно завязанные галстуки, ремни с пряжкой, на которой красовался орел, начищенные до блеска ботинки. И конечно же, сомбреро с широкими полями, большие, как летающие тарелки.

Жалобный голос солиста сменил хор, шумно выражавший несколько принужденное веселье, больше похожее на выход чувств, чем на радость жизни.

– Настоящий китч, да?

– Вы шутите! – воскликнула Билли. – Они чертовски классные!

Я с сомнением посмотрел на нее. Определенно, мы с ней по-разному понимали прилагательное «классный».

– Господа, мотайте на ус, – сказала Билли, поворачиваясь к нам с Мило. – Перед вами настоящее олицетворение мужественности.

Певец пригладил усы и, чувствуя одобрение, запел следующую песню, сопровождая ее прилежными танцевальными па.

Para bailar la bamba,

Se necessita una poca de gracia.

Una poca de gracia pa mi pa ti

Arriba y arriba[63]

Концерт продолжился добрую часть вечера. Переходя от столика к столику, марьячи представляли свой репертуар народных песен, в которых говорилось о любви, о храбрости, о красоте женщин и засушливых пейзажей. Для меня – посредственный и утомительный спектакль, для Билли – выражение гордой души народа.

Когда представление подходило к концу, в отдалении раздался рокот. Одинаковым движением посетители повернули головы к морю. Урчание становилось все глуше, и в небе появился силуэт старого гидросамолета. На небольшой высоте железная птица пролетела над рестораном, чтобы сбросить на террасу цветы. Несколько секунд шел дождь из разноцветных роз, которые в результате полностью закрыли блестящий паркет ресторана. Бурные аплодисменты встретили этот неожиданный цветочный ливень. Потом гидросамолет снова появился над нашими головами и принялся исполнять хаотичную хореографию. Цветные дымы нарисовали в небе невероятное сердце, которое быстро растворилось в мексиканской ночи. Аудитория снова зааплодировала, когда в зале выключили свет, и метрдотель подошел к столику Авроры и Рафаэля Барроса. Он нес на серебряном подносе кольцо с бриллиантом. Рафаэль опустился на одно колено, чтобы сделать ей предложение руки и сердца. В сторонке стоял официант, готовый открыть шампанское, чтобы отпраздновать «да» Авроры. Все было идеально, продумано и просчитано, в духе любителей слюнявого романтизма и праздников, продаваемых по каталогу.

Но разве не это ненавидела Аврора?

* * *

Я сидел слишком далеко, чтобы услышать ее ответ, но достаточно близко, чтобы прочесть по губам.

– М.н.е. ж. а.л. ь… – прошептала она, хотя я не знал наверняка, кому адресованы эти слова: ей самой, присутствующим или Рафаэлю Барросу.

Почему парни не думают хорошенько перед тем, как делать такое предложение?

Повисло тягостное молчание, как будто весь ресторан был смущен при виде этого низвергнутого полубога, превратившегося в обычного беднягу, стоявшего на одном колене на полу, неподвижного, как соляной столб, застывшего в стыде и недоумении. Я прошел через это до него и именно в этот момент испытывал к нему скорее сострадание, чем радость неожиданного реванша.

Во всяком случае, так было до того момента, когда он встал, пересек зал с видом оскорбленного величия и совершенно неожиданно для меня нанес мне удар правой, достойный Майка Тайсона.

* * *

– И этот мерзавец подошел, чтобы заехать вам кулаком в лицо, – подвел итог доктор Мортимер Филипсон.

Клиника отеля. Три четверти часа спустя

– Примерно так оно и было, – кивнул я, пока он дезинфицировал мою рану.

– Вам повезло: крови было много, но нос не сломан.

– И это уже хорошо.

– На вашем лице столько синяков, как будто вас избили. Вы недавно дрались?

– У меня была стычка в баре с неким Хесусом и бандой его приятелей, – неопределенно ответил я.

– К тому же у вас сломано ребро и серьезный вывих щиколотки. Она очень сильно распухла. Сейчас я смажу ее мазью, но вы должны будете прийти ко мне завтра утром, чтобы я наложил вам компрессионную повязку. Как это получилось?

– Я упал на крышу автомобиля, – ответил я, как будто это было совершенно естественно.

– Гм… Опасная у вас жизнь.

– Последние несколько дней – определенно.

Медицинский центр отеля оказался не скромным кабинетом, а современным комплексом с высокотехнологичным оборудованием.

– Мы лечим самых крупных звезд планеты, – ответил мне врач, когда я сказал ему об этом.

Мортимеру Филипсону было недалеко до пенсии. Его вытянутый, очень британский силуэт контрастировал с загорелым лицом, резкими чертами и светлыми смеющимися глазами. Он был похож на Питера О’Тула в роли постаревшего Лоуренса Аравийского.