Пьянящий перечень…

Билли сияла, кружилась на солнце, держа в руке путеводитель, стараясь ничего не пропустить.

В полдень мы сели отдохнуть на террасе кафе. Я пил один за другим эспрессо по-итальянски и наблюдал, как улыбающаяся Билли наслаждается творогом с медом и гренками с малиной. Между нами что-то изменилось. Наша взаимная агрессия испарилась, уступив место ощущению сопричастности. Мы стали союзниками и полностью осознавали, что моменты, проведенные вместе, были наперечет, что существующее положение вещей хрупко и что в наших общих интересах заботиться друг о друге.

– Идем туда, посмотрим вон ту церковь! – предложила Билли, указывая на колокольню Сен-Жермен.

Пока я доставал бумажник, чтобы расплатиться по счету, Билли допила последний глоток горячего шоколада и встала. Как ребенок, которому не терпится напроказничать, она поспешила пересечь улицу, не замечая приближавшейся машины.

И вдруг Билли упала посреди мостовой.

* * *

Сан-Франциско.

Больница «Ленокс»

Бонни разочарованно перелистала страницы романа и убедилась в том, что они пустые.

– Боюсь, миссис Кауфман, сегодня нам с вами не удастся узнать конец истории.

Этель нахмурилась и внимательнее посмотрела на книгу. Текст резко обрывался на странице 266 в середине фразы, которая осталась незаконченной.

– Явный типографский брак. Ты должна вернуть ее в книжный магазин.

– Я купила книгу через интернет!

– Что ж, тебя обманули.

Раздосадованная, Бонни почувствовала, как румянец заливает ей щеки. Обидно. Книга была увлекательной, да и иллюстрации, нарисованные акварелью, были выполнены очень тщательно.

– За стол! – оповестил служащий, толкая дверь палаты и внося поднос с едой.

Как и каждый раз, когда Бонни приходила в больницу, она имела право на свою порцию. В меню: овощной суп, салат из брюссельской капусты и свежая отварная треска.

Бонни стиснула зубы и заставила себя проглотить несколько ложек. Ну почему рыба плавает в воде? Ну почему у супа с зеленой фасолью такой странный коричневатый цвет? И винегрет без соли… брр.

– Не так уж ужасно, да? – вздохнула миссис Кауфман.

– Что-то между откровенно отвратительным и просто гнусным, – согласилась Бонни.

Пожилая женщина еле заметно улыбнулась.

– Я бы дорого отдала за хорошее шоколадное суфле. Водится за мной такой грешок.

– А я его никогда не пробовала! – воскликнула Бонни, облизывая губы.

– Давай я напишу тебе рецепт, – предложила Этель. – Дай-ка мне ручку и эту книгу! Пусть она хоть на что-то сгодится.

Пожилая женщина открыла роман и на первой же чистой странице вывела своим каллиграфическим почерком:

Шоколадное суфле

200 г темного шоколада;

50 г сахара;

5 яиц;

30 г муки;

500 мл молока средней жирности.

1) Разломать шоколад на кусочки и растопить его на водяной бане…

* * *

Париж. Сен-Жермен-де-Пре

– Открой глаза!

Тело Билли лежало посреди дороги.

«Рено Клио» затормозил вовремя, чтобы не наехать на нее. Движение на улице Бонапарта встало, и вокруг молодой женщины уже начала собираться толпа.

Я наклонился над ней и чуть приподнял ей ноги, чтобы кровь прилила к голове. Я повернул голову Билли набок и расстегнул на ней одежду, в точности следуя рекомендациям, которые мне дал доктор Филипсон. Наконец, Билли пришла в себя, на ее лицо вернулись краски. Короткий, но сильный приступ был похож на тот, который случился с ней в Мексике.

– Не спеши радоваться, я еще не умерла, – прошептала она.

Я сжал ее запястье. Пульс был все еще слабым, дышала она с трудом, а на лбу блестели капельки пота.

Профессор Клузо, врач, которого мне рекомендовала Аврора, ждал нас на другой день. Я от всего сердца надеялся, что его компетенция соответствует его репутации.

* * *

Лос-Анджелес

– Откройте, полиция!

Через глазок Анна рассматривала офицера полиции, барабанившего в ее дверь.

– Я знаю, что вы там, миссис Боровски! – крикнула Кароль, показывая свой значок.

Смирившись, Анна отодвинула задвижку и высунула голову в приоткрытую дверь.

– Что вам нужно?

– Все лишь задать вам несколько вопросов по поводу книги, которую вы продали через интернет.

– Я ее не украла! – ответила Анна. – Я нашла книгу в мусорном баке, только и всего.

Кароль посмотрела на Мило, и тот принял эстафету.

– Необходимо, чтобы вы дали адрес человека, которому вы ее продали.

– Мне кажется, это студентка.

– Студентка?

– Во всяком случае, она живет в кампусе университета Беркли.

* * *

Сан-Франциско. Больница «Ленокс». 16 часов

Этель Кауфман никак не могла уснуть. Когда Бонни ушла после обеда, она все ворочалась с боку на бок. Что-то было не так. То есть если не считать рака, съедавшего ее легкие…

Все дело было в книге. Или, скорее, в том, что она написала на ее пустых страницах. Этель привстала и взяла роман с прикроватной тумбочки, чтобы открыть его на той странице, где она каллиграфическим почерком написала рецепт своего детства. Откуда вдруг этот приступ ностальгии? Или всему виной неизбежность смерти, которая с каждым днем становилась все ближе? Возможно.

Ностальгия… Этель терпеть ее не могла. Дорога жизни была такой быстрой, что она решила никогда не оглядываться назад. Этель всегда жила настоящим, стараясь абстрагироваться от прошлого. Она не хранила воспоминания, не праздновала годовщины, переезжала каждые два-три года, чтобы не привязываться ни к вещам, ни к людям. Для нее это всегда было залогом выживания.

Но теперь прошлое постучало в дверь. Этель с трудом встала и сделала несколько шагов до металлического шкафа, где лежали ее вещи. Она достала чемоданчик из жесткой кожи с застежкой-молнией, который ей принесла ее племянница Катя во время последнего посещения. В нем были вещи, которые Катя нашла, очищая дом своих родителей перед тем, как выставить его на продажу.

Первое фото было датировано мартом 1929 годом. На снимке влюбленная чета гордо позировала со своими тремя детьми. Этель на руках у матери, а ее брат и сестра, близнецы четырьмя годами старше, возле отца. Красивая одежда, искренние улыбки, настоящее содружество: от этого снимка исходили семейная любовь и нежность. Этель отложила его в сторону на постель. Она не видела его несколько десятилетий.

Следом она достала пожелтевший журнал, иллюстрированный многочисленными фотографиями 1940-х годов: нацистская форма, колючая проволока, варварство… Журнал напомнил Этель ее собственную историю. Ей едва исполнилось десять лет, когда она приехала в США с братом. Они сумели выбраться из Кракова как раз перед тем, как немцы превратили часть города в гетто. Их сестра должна была присоединиться к ним позже, но ей не повезло: она умерла от тифа в Плашуве[74]. Не повезло и их родителям, которые умерли в концентрационном лагере Бельжец.

Этель продолжила свое возвращение в прошлое. Она достала черно-белую почтовую открытку с изображением балерины, элегантно танцевавшей на пуантах. Это была она, в Нью-Йорке. Этель провела там всю юность в семье родителей матери, которые сумели разглядеть и поощрить ее способности к танцам. Очень быстро она заявила о себе, и ее приняли в «Балет города Нью-Йорка», труппу, только что созданную Джорджем Баланчиным.

«Щелкунчик», «Лебединое озеро», «Ромео и Джульетта», она станцевала ведущие партии в самых известных балетах. В двадцать восемь лет Этель пришлось отказаться от балета. Неудачно сросшийся перелом оставил ей некрасивую хромоту.

От ощущения потери у нее по коже побежали мурашки. За почтовой открыткой она нашла программку нью-йоркского спектакля. После несчастного случая она стала преподавать балет в Школе американского балета, одновременно участвуя в постановке сцен в некоторых музыкальных комедиях на Бродвее.

Еще одно фото, такое же болезненное, даже спустя десятилетия. Это был снимок подлого любовника. Мужчина, десятью годами моложе ее, в которого она влюбилась в тридцать пять лет. Страстная история, несколько часов эйфории, стоивших ей долгих лет страданий и разочарований.

А потом…

А потом кошмар…

Кошмар, который начинается со следующего снимка, немного размытого. Она сфотографировала себя сама, глядя в зеркало. На этом фото хорошо виден ее округлившийся живот.

Почти в сорок лет, когда Этель этого уже не ждала, она забеременела. Подарок судьбы, который она приняла с бесконечной благодарностью. Никогда она не была так счастлива, как в первые шесть месяцев своей беременности. Разумеется, была и тошнота, и усталость, но малыш, который рос у нее в животе, преобразил ее.

Однажды утром, на три месяца раньше срока, у нее без всякой видимой причины отошли воды. Ее отвезли в больницу, где провели все необходимые исследования. Этель удивительно отчетливо все это помнила. Малыш по-прежнему оставался у нее в животе. Она чувствовала, как он бьет ножкой, слышала, как бьется его сердечко. Потом дежурный гинеколог сказал ей, что околоплодный пузырь лопнул и без амниотической жидкости ребенок не может жить. Плацента высохла, поэтому необходимо вызвать роды. А потом была та ужасная ночь, когда она родила ребенка, заранее зная, что он не выживет. Промучившись несколько часов, она дала не жизнь, а смерть.

Этель смогла увидеть его, прикоснуться, поцеловать. Он был таким маленьким, но таким красивым. В момент родов она еще не решила, как назвать своего сына. Мысленно она называла его бамбино, мой бамбино.

Бамбино прожил минуту, а потом его сердце остановилось. Этель никогда не забудет эти шестьдесят секунд своего материнства. Нереальные шестьдесят секунд. После этого она уже больше не жила. Она лишь делала вид. В эту минуту сгорели и ее свет, и ее радость, и ее вера. Весь тот огонь, который еще оставался в ней, угас вместе с ее бамбино.

Слезы текли по щекам старой женщины и капали на маленький плотный конверт из перламутровой бумаги. Этель, дрожа, открыла его и достала прядь волос бамбино. Она долго плакала, но эти слезы освободили ее от той тяжести, которую она столько лет носила в себе.

Этель почувствовала себя очень усталой. Прежде чем снова лечь в постель, она, повинуясь внезапному вдохновению, наклеила фотографии, статью из журнала, открытку и прядь волос на пустые страницы книги. Резюме главных моментов ее жизни заняло с десяток страниц.

Если бы нужно было начать все сначала, изменила бы она что-то в своей жизни? Этель отмахнулась от этого вопроса. Он не имел никакого смысла. Жизнь – это не видеоигра с большим числом вариантов, из которых можно выбирать. Время проходит, ты проходишь вместе с ним, чаще поступая так, как можешь, чем так, как хочешь. Остальное делает судьба, а удача вносит в это свою лепту. И все.

Этель убрала книгу в большой крафтовый конверт, позвала дежурную медсестру и попросила ее передать этот пакет Бонни Дель Амико, когда та в следующий раз придет в больницу.

* * *

Женское общежитие. Кампус университета Беркли. 19 часов

– Не ешь в Риме слишком много тирамису! – коварно посоветовала Ю Чан. – В нем не меньше миллиарда калорий, а ты в последнее время немного поправилась, верно?

– За меня не беспокойся, – парировала Бонни, застегивая чемодан. – Насколько я успела понять, парням это нравится…

Она посмотрела в окно. Уже стемнело, но она увидела огни заказанного ею такси.

– Все, я пошла.

– Смелей! Устрой взбучку этим мужикам! – подбодрила ее китаянка.

Бонни спустилась по лестнице и отдала багаж таксисту. Тот погрузил его в машину.

– Вы едете в аэропорт, мисс?

– Да, но сначала мне бы хотелось ненадолго заехать в больницу «Ленокс».

В пути Бонни погрузилась в свои мысли. Откуда эта потребность немедленно увидеть миссис Кауфман? Когда они расстались в полдень, Этель выглядела уставшей и немного грустной. Старушка слишком торжественно сказала ей «до свидания» и настояла на том, чтобы поцеловать ее, что было совсем на нее не похоже.

Как будто они виделись в последний раз…

Такси остановилось у входа.

– Я оставлю сумку, ладно? Мне нужно всего пять минут.

– Не спешите. Я поставлю машину на стоянку.

* * *

Женское общежитие. Кампус университета Беркли. 19 часов 30 минут

– Откройте, полиция!

Ю Чан подскочила. Она воспользовалась отсутствием своей соседки по комнате, чтобы порыться в ее компьютере и постараться прочесть письма. На несколько секунд она запаниковала, решив, что камера видеонаблюдения, спрятанная в комнате, ее выдала.

Китаянка торопливо выключила монитор и открыла дверь.

– Я сержант полиции Кароль Альварес, – представилась Кароль, отлично зная, что у нее нет никаких прав действовать на территории университетского кампуса.