Гийом Мюссо - Бумажная девушка

Он закончил с едой и вышел из кафе, держа находку под мышкой. В подземном паркинге Лука нашел свой старый «Ситроен дэ эс» – кабриолет цвета бордо, недавно приобретенный им на распродаже. Положив книгу на пассажирское сиденье, он отправился в юго-западную часть города.

Лука жил за площадью Санта-Мария на последнем этаже дома цвета охры в живописном и красочном квартале Трастевере в большой квартире, которую он превратил в лофт и использовал как мастерскую. Как только он вошел в свое логовище, резкий свет, необходимый ему для работы, затопил комнату. Лука укротил его, нажав на выключатель. Из-за пустоты место казалось нежилым. Пространство было организовано вокруг огромного центрального камина, окруженного стеклом. Там и сям стояли подмостки, лежали кисти всех размеров, малярные валики, скребки кожевника и ножи пасечника, количество банок с краской измерялось десятками. Но не было ни детской кроватки, ни книжного шкафа, ни дивана, ни телевизора.

Лука внимательно изучил свои последние полотна. Все они были монохромными: вариации на тему белого цвета с зарубками, бороздами, рельефами и мазками, которые создавали оригинальные световые эффекты. Его картины ценились очень высоко, за ними охотились коллекционеры. Но Лука не был дураком. Он знал, что успех и признание критиков не всегда свидетельствовали о таланте. Время было настолько насыщено потреблением, испорчено шумом, скоростью и вещами, что людям казалось, будто, приобретая его работы, они получают некое очищение.

Художник снял куртку и, захваченный эмоциями, начал листать страницы с фотографиями Этель Кауфман.

Из его жизни давным-давно исчезла фантазия. Но все-таки в этот вечер ему отчаянно захотелось шоколадного суфле…

Париж. 14–24 сентября

Несмотря на угрожающую болезнь Билли, две недели перед ее операцией стали одним из самых гармоничных периодов для нашей «пары».

Работа над моим романом продвигалась хорошо. Ко мне вернулся вкус к сочинительству, и я работал ночами, повинуясь порыву энтузиазма и творчества. Я изо всех сил старался заложить основы для счастливой и спокойной жизни Билли. Сидя за компьютером, я создавал в романе существование, о котором она всегда мечтала: жизнь более безмятежную, свободную от мучивших ее демонов, разочарований и ран.

Как правило, я работал до зари, потом выходил на улицу ранним утром, когда уборочные машины поливали тротуары Сен-Жермен. Я выпивал первую чашку кофе за стойкой бистро на улице Бюси, потом отправлялся в булочную в пассаже Дофины, где пекли слоеные пирожные с золотистыми, тающими во рту яблоками, и возвращался в наше гнездышко на площади Фюрстемберг, где готовил два кофе с молоком, слушая радио. Ко мне присоединялась зевающая Билли, и мы завтракали, облокотившись на барную стойку в «американской» кухне, окно которой выходило на маленькую площадь. Она напевала, пытаясь понять слова французских песенок. Я подбирал крошки слоеного теста в уголке ее губ, глядя, как она жмурится, защищая глаза от освещавшего ее лицо солнца.

Я снова садился за работу, а Билли коротала утро за чтением. Она нашла английские книги в магазине возле собора Парижской Богоматери и попросила меня составить список романов, которые нужно было прочесть обязательно. Начиная со Стейнбека и Сэлинджера и не пропуская Диккенса, молодая женщина «проглотила» за эти пятнадцать дней некоторые из романов, оставивших отпечаток на моей юности. Она всегда делала краткую аннотацию, расспрашивала меня о биографии авторов и записывала в блокнот те фразы, которые произвели на нее впечатление.

Во второй половине дня, проспав несколько часов, я сопровождал ее в маленький кинотеатр на улице Кристины, где крутили старые шедевры, о которых Билли никогда не слышала, и теперь она с восхищением открывала их для себя: «Heaven Can Wait»[76], «The Seven Year Itch»[77], «Shop Around The Corner»[78]… После сеанса мы обсуждали фильм за чашкой венского шоколада, и каждый раз, когда я упоминал что-то ей неизвестное, она обязательно записывала это в свой блокнот. Я был Генри Хиггинсом, она – Элизой Дулитл[79]. Мы были счастливы.

Вечером мы пытались приготовить какие-нибудь блюда по рецептам из старой кулинарной книги, которую мы нашли в маленькой библиотеке нашей квартиры. Это был своего рода вызов. С большим или меньшим успехом мы колдовали над рагу из телятины под белым соусом, уточкой с грушами и – это удалось нам лучше всего – бараньей голяшкой с медом и тимьяном.

В эти две недели я открыл для себя другую грань ее личности и увидел умную и тонкую молодую женщину, твердо намеренную приобретать новые знания. Но, самое главное, стоило нам сложить оружие, как меня сбили с ног новые чувства, которые я к ней испытывал.

После еды я читал Билли страницы романа, написанные днем, что становилось отправной точкой для долгих разговоров. В буфете маленькой гостиной мы нашли начатую бутылку грушевой водки. Кустарная этикетка почти стерлась, но она уверяла, что напиток «был дистиллирован в соответствии с традициями предков» мелким производителем из северной части Ардеша. В первый вечер сивуха обожгла нам горло, и мы сочли ее непригодной для питья. Но это не помешало нам на следующий день налить себе по глоточку. Вечером третьего дня она показалась нам «не такой уж плохой» и «просто великолепной» вечером дня четвертого. Потом «огненная вода» стала неотъемлемой частью нашего церемониала, и под действием алкоголя, развязывающего языки, мы все больше доверялись друг другу. Билли рассказала мне о своем детстве, о мрачной юности, об отчаянии, в которое ее погружало ощущение одиночества, всегда толкавшее ее на неудачные любовные истории. Она призналась мне, как это больно ни разу не встретить мужчину, который любил бы и уважал, как она надеялась на будущее и мечтала создать семью. Обычно Билли в конце концов засыпала на диване, слушая старые пластинки в 33 оборота, забытые владельцем квартиры, и пытаясь переводить песни поэта с поседевшими волосами. Он держал сигарету в нагрудном кармане пиджака и считал, что «со временем все проходит», что «забываются страсти и те голоса, которые совсем тихо повторяли вам слова бедняков: поздно не возвращайся, и главное, не простудись»[80].

* * *

Отнеся Билли в ее спальню, я возвращался в гостиную и садился за компьютер. С этого начиналась для меня ночь работы в одиночестве, порой возбуждающая, но чаще болезненная: я сознавал, что годы счастья, которые я создавал для Билли, она проведет вдали от меня. В созданном мной мире я не буду существовать, а она будет рядом с мужчиной, который был моим злейшим врагом.

Когда Билли еще не ворвалась в мою жизнь, я создал сильный мужской образ и назвал его Джек. Я сделал это для контраста: он олицетворял в мужественности все то, что я в ней презирал или что вызывало у меня чувство неловкости. Джек был моей противоположностью, типом мужчины, который я ненавидел и которым не хотел стать.

Чуть за сорок, красивое лицо, отец двоих детей, он работал в Бостоне заместителем директора крупной страховой компании. Очень рано женился и с радостью изменял своей жене, примирившейся с этим. Уверенный в себе, прекрасный рассказчик, Джек отлично разбирался в женской психологии и обладал талантом в первую же встречу вызывать у своей собеседницы доверие. Он охотно демонстрировал в своих словах и в отношении некоторую дозу мачизма, делавшую его неотразимо мужественным. Но с той женщиной, которую он хотел соблазнить, Джек чаще всего бывал нежным и мягким, и женщины влюблялись в это противоречие, оказываясь во власти пьянящего чувства эксклюзивности: им он давал то, в чем отказывал другим.

На самом же деле, как только Джек добивался своего, его эгоцентричный характер снова брал верх. Он легко манипулировал людьми, и ему всегда удавалось играть роль жертвы, чтобы повернуть ситуацию так, как это было выгодно ему. Стоило ему усомниться в самом себе, как он унижал свою любовницу нелицеприятными словами, всегда попадавшими в цель, поскольку Джек умел распознавать слабости женщин, чтобы подчинить их своей власти.

В лапы этого самовлюбленного соблазнителя-извращенца, наносившего своим жертвам незаживающие раны, я имел несчастье отправить мою Билли. Именно в него она влюбилась и попросила меня выстроить ее жизнь рядом с ним.

И я попался в мою же собственную ловушку, потому что невозможно целиком и полностью изменить характер персонажа романа. Пусть я был автором книги, Богом я не был. Вымысел живет по своим собственным законам, и этот откровенный мерзавец не мог в следующем томе внезапно превратиться в идеального мужчину.

Каждую ночь я изо всех сил старался понемногу отыгрывать назад, позволяя Джеку эволюционировать очень и очень медленно, чтобы облагородить его.

Но для меня Джек все равно оставался Джеком, пусть и изменившимся к лучшему: такой тип мужчины я ненавидел больше всего на свете, но именно ему, по странному стечению обстоятельств, я был вынужден отдать женщину, в которую уже был влюблен…

* * *

Пасифик-Палисейдс. 15 сентября. 9 часов 01 минута

– Полиция! Откройте, мистер Ломбардо!

Мило с трудом проснулся. Он протер глаза и выбрался из кровати. Его пошатывало.

Накануне они с Кароль засиделись допоздна, проведя добрую часть ночи перед экранами своих компьютеров, прочесывая, но, к сожалению, безуспешно дискуссионные форумы и сайты онлайн-продаж, пытаясь найти потерянный экземпляр. Каждый раз, когда это было возможно, они оставляли объявления или отправляли электронные письма. Это была утомительная работа, но они задействовали все итальянские сайты, которые так или иначе имели отношение к продаже книг или к литературе.

– Полиция! Откройте, или мы…

Мило приоткрыл дверь. Перед ним стояла помощница шерифа, маленькая брюнетка с зелеными глазами и ирландско-американским шармом, возомнившая себя Терезой Лисбон[81].

– Здравствуйте, мистер Ломбардо. Я Карен Каллен, из офиса шерифа Калифорнии. У нас ордер о вашем выселении.

Мило вышел на веранду как раз в ту минуту, когда перед домом припарковался фургон для перевозки вещей.

– Это что еще за дерьмо?

– Не усложняйте нашу работу, прошу вас! – с угрозой сказала офицер Каллен. – В последние несколько недель вы получили множество предупреждений от вашего банка.

Два грузчика уже встали перед дверью. Они ждали только приказа, чтобы начать выносить вещи из дома.

– Кстати, – продолжала женщина-полицейский, протягивая ему конверт, – вот повестка с вызовом в суд за похищение имущества, на которое был наложен арест.

– Вы говорите о…

– …о «Бугатти», который вы заложили.

Кивком головы помощница шерифа дала знак грузчикам, и они меньше чем за полчаса вынесли из дома всю обстановку.

– И это пустяки по сравнению с тем, что с вами сделает налоговая служба! – с садистским удовольствием бросила Карен, захлопывая дверцу своего автомобиля.

Мило остался один на тротуаре с чемоданом в руке. Он вдруг понял, что ему негде ночевать. Как оглушенный боксер, он сделал несколько шагов направо, потом налево, не зная толком, куда ему идти. Три месяца назад он уволил двух своих сотрудников и продал свой офис в центре города. Вот так. У него больше не было работы, крыши над головой, машины, ничего. Слишком долго он отказывался посмотреть в лицо реальности, думая, что все так или иначе уладится. Но на этот раз реальность его настигла.

В лучах утреннего солнца засверкали татуировки, украшавшие его руки. Стигматы прошлого, они возвращали его на улицу, к дракам, к насилию и нищете, от которых, как ему казалось, он избавился.

Вой полицейской сирены вырвал его из круговерти мыслей. Он повернулся, охваченный желанием убежать, но это был не враг.

Это была Кароль.

Она сразу поняла, что произошло, и не позволила чувству неловкости взять верх. Молодая женщина решительно подхватила чемодан Мило и сунула его на заднее сиденье патрульной машины.

– У меня очень удобный диван-кровать, но не думай, что сможешь жить у меня, ничего не делая. Нужно будет снять обои в гостиной, о чем я давно мечтаю, а потом заново побелить известью кухню, да и швы в душе требуют ремонта. К тому же в ванной течет кран, и там появились следы сырости, от которых надо избавиться. Так что, как видишь, твое выселение мне только на руку…

Мило поблагодарил ее еле заметным кивком головы.

Пусть у него не было больше работы, дома, машины.

Но у него оставалась Кароль.

Он все потерял.

Кроме главного.

* * *

Рим. Квартал Трастевере. 23 сентября

Художник Лука Бартолетти вошел в маленький семейный ресторан. В интерьере со старинной мебелью заведение предлагало римскую кухню без затей. Здесь ели пасту за столиками, накрытыми скатертями в красную клетку, и пили вино из графинов.