Правда открылась сама по себе. Как будто пчела вылетела из банки, где была пленницей долгие годы.

Мило застыл на месте. Он видел лишь глаза Кароль, которые сверкали в ночи, словно звезды с огромным сердцем.

Молодая женщина достала свой билет на самолет и положила его на стол.

– Ты хочешь знать подробности? Хорошо. Я расскажу тебе. Доверю тебе мой секрет, но потом я не потерплю от тебя ни одного слова, ни одного комментария. Я расскажу тебе то, о чем никто не знает. Когда я закончу, я встану и поеду на такси в аэропорт. Последний рейс в Лондон в 21:30, а оттуда есть рейс в 6 утра в Лос-Анджелес.

– Ты уверена, что…

– Уверена. Я рассказываю тебе и ухожу. Потом ты выждешь по крайней мере неделю, прежде чем позвонить мне или прийти ко мне ночевать. Либо так, либо никак.

– Согласен, – уступил он. – Я сделаю так, как ты хочешь.

Кароль огляделась по сторонам. В центре площади зацепившиеся за обелиск огромные статуи фонтана Четырех рек бросали на нее суровые и угрожающие взгляды.

– В первый раз он сделал это в день моего рождения, – начала Кароль. – Мне исполнилось одиннадцать лет.

* * *

Бретань. Плогоф – мыс Ра

– Ты же не будешь уверять меня, что умеешь зажигать огонь в камине? – засмеялась Билли.

– Разумеется, я умею это делать! – обиделся я.

– Отлично, начинай, о, мужчина, я будут смотреть на тебя восхищенными глазами покорной женщины.

– Если ты намерена на меня давить…

К большой радости Билли, над Финистером разразилась гроза: дрожали ставни, ливень лупил по окнам нашего дома, в котором царил полярный холод. Судя по всему, на французском языке выражение «сельское очарование» было синонимом «отсутствия радиаторов отопления» и «незаделанных щелей».

Я чиркнул спичкой и попытался поджечь кучку опавших листьев, которые положил на поленья. Листья занялись очень быстро… и почти мгновенно погасли.

– Не слишком убедительно, – оценила Билли, пытаясь скрыть улыбку.

Закутанная в купальный халат, с волосами, закрученными в полотенце, она подбежала к камину.

– Найди мне, пожалуйста, старые газеты.

Порывшись в ящике буфета, я нашел номер газеты «Экип», датированный 13 июля 1998 года. Накануне сборная Франции победила на чемпионате мира по футболу. Первую страницу перерезал заголовок «НАВСЕГДА», а на фото Зинедин Зидан бросался в объятия Юрия Джоркаеффа.

Билли разорвала газету на отдельные листы и смяла их, чтобы получился неплотный комок.

– Бумага должна дышать, – объяснила она. – Этому меня научил отец.

Затем, не экономя на количестве, она перебрала щепки, оставив только самые сухие, и положила их на скомканную бумагу. Более толстые поленья она поставила так, чтобы получилось некое подобие индейского типи.

– Теперь можешь зажигать, – с гордостью сказала Билли.

И, в самом деле, спустя две минуты в камине потрескивал веселый огонь.

От порывов ветра стекла в рамах дрожали с такой силой, что я боялся, как бы они не разлетелись вдребезги. Потом громыхнул ставень, и в ту же минуту произошло короткое замыкание. Комната погрузилась в темноту.

Я покопался в счетчике, надеясь, что свет включится.

– Это пустяки, – сказал я с уверенным видом. – Скорее всего, что-то с пробками или с предохранителем…

– Возможно, – насмешливо ответила Билли, – но в данный момент ты возишься со счетчиком воды. Электрический счетчик висит в прихожей…

Я умел проигрывать, поэтому ответил на ее замечание улыбкой. Когда я проходил через комнату, она схватила меня за руку и…

– Подожди!

Она сняла полотенце, удерживавшее ее волосы, развязала пояс халата, и он упал на пол.

Я обнял ее, и наши изломанные тени соединились на стенах.

* * *

Рим. Пьяцца Навона. 19 часов 20 минут

Прерывающимся голосом Кароль начала рассказ о своем искалеченном детстве. Кошмар длился годами: отчим приходил к ней в постель. За эти годы она потеряла все: свою улыбку, свои мечты, невинность и радость жизни. Кароль говорила Мило о тех ночах, когда, уходя от нее, это животное, наконец утолившее свою похоть, всегда повторяло ей: «Ты же ведь не скажешь маме, правда? Ничего не говори маме».

Как будто мама ничего не знала!

Кароль мучило чувство вины, она страдала от необходимости молчать, и каждый вечер, когда она возвращалась из школы, ей хотелось броситься под автобус. А потом тот аборт, который она сделала тайно в четырнадцать лет, оставивший ее истерзанной, почти мертвой, с непреходящим страданием где-то глубоко в животе.

Она рассказала Мило о Томе, который помог ей уцепиться за жизнь, день за днем придумывая для нее волшебную Вселенную «Трилогии ангелов».

И, наконец, Кароль попыталась объяснить недоверие, которое она испытывала к мужчинам; потерянную веру в жизнь, которую она не смогла обрести вновь, и те приступы отвращения, которые до сих пор неожиданно накатывали на нее, даже когда она чувствовала себя лучше.

Кароль закончила говорить, но не встала и не ушла.

Мило сдержал свое слово и не произнес ни слова. Но один вопрос он не мог не задать:

– Но когда все это закончилось?

Кароль медлила с ответом. Она повернула голову и увидела, что маленькая австралийка ушла со своими родителями. Кароль отпила глоток воды и надела пуловер, наброшенный на плечи.

– Это другая часть правды, Мило, но я не уверена, что она принадлежит мне.

– И… кому же она принадлежит?

– Тому.

* * *

Бретань. Плогоф – мыс Ра

Огонь постепенно угасал, освещая комнату неярким мигающим светом. Тесно прижавшись друг к другу, укутавшись в одно одеяло, мы страстно целовались, словно влюбленные в первый раз подростки.

Часом позже я встал, чтобы поворошить угли и подложить в камин еще пару поленьев.

Мы умирали с голода, но в шкафах и холодильнике было пусто. В буфете я сумел отыскать бутылку сидра со странной надписью: «Made in Quebec»[85]. Это был «ледяной» сидр, напиток, который делают из замерзших яблок, снятых с веток в разгар зимы. Я открыл бутылку, поглядывая в окно. Гроза продолжала бушевать, было не видно ни зги.

Закутавшись в одеяло, Билли подошла ко мне с двумя керамическими чашками и тоже встала у окна.

– Я бы хотела, чтобы ты рассказал мне кое-что, – начала она, целуя меня в шею.

Билли взяла мою куртку, висевшую на спинке стула, и достала из нее мой бумажник.

– Можно?

Я кивнул. Из наполовину отпоротого потайного кармашка в отделении для банкнот Билли достала гильзу.

– Кого ты убил? – спросила она, показывая ее мне.

* * *

Лос-Анджелес. Квартал Макартур-парк. 29 апреля 1992 года

Мне семнадцать лет. Я готовлюсь к экзаменам в школьной библиотеке, когда туда вбегает девочка и кричит: «Их оправдали!» В читальном зале все понимают, что она говорит о деле Родни Кинга.

Годом раньше полицейские Лос-Анджелеса остановили за превышение скорости Родни Кинга, двадцатишестилетнего афроамериканца. Он был пьян и отказался подчиниться патрульным. Те попытались усмирить его с помощью электрошокеров. Парень продолжал сопротивляться, и тогда полицейские зверски избили его, не подозревая о том, что со своего балкона всю эту сцену снимал кинооператор-любитель. На следующий день он отправил кассету на телевидение. Кадры мгновенно разошлись по телеканалам всего мира, вызвав ярость, стыд и возмущение.

– Их оправдали!

Разговоры мгновенно прекращаются, раздаются ругательства. Я чувствую, как нарастают негодование и ненависть. В квартале чернокожих больше всего. Я сразу понимаю, что дело принимает скверный оборот и что мне лучше вернуться домой. Известие о приговоре суда распространяется по кварталу словно вирус. Воздух насыщен электричеством и отчаянием. Разумеется, это не первый случай полицейского произвола и не первое судебное фиаско, но на этот раз сцену видели все, и это все меняет. Вся планета видела, как четверо полицейских избивали бедного парня: более пятидесяти ударов дубинкой и десяток ударов ногой получил задержанный в наручниках. Этот непонятный оправдательный приговор становится той каплей, которая переполнила чашу. Годы президентства Рейгана и Буша нанесли чудовищный ущерб самым бедным. Люди устали терпеть безработицу и нищету, наркотики и систему образования, которая закладывает основу неравенства.

Вернувшись домой, я кладу себе в миску хлопья и включаю телевизор. В разных местах вспыхнули бунты, и я вижу первые кадры того, что станет обыденным в следующие три дня: грабежи, поджоги, стычки с полицией. Кварталы вокруг пересечения Флоренция-стрит и Нормандия-стрит в огне, там льется кровь. Какие-то типы бегут с коробками продуктов, которые они украли в лавках. Другие тащат тележки, чтобы перевезти мебель, диваны или бытовую технику. Власти впустую призывают к спокойствию, и я догадываюсь, что это не прекратится. Честно говоря, меня это устраивает…

Я собираю все сэкономленные деньги, которые прячу в радиоприемнике, беру скейтборд и отправляюсь к Маркусу Блинку.

Маркус – мелкий хулиган в нашем квартале, он не принадлежит ни к одной из банд и довольствуется тем, что торгует краденым, «травкой» и оружием. Я учился вместе с ним в начальных классах, и он неплохо ко мне относится, потому что я пару-тройку раз помогал его матери заполнить бумаги на выдачу социального пособия. В квартале все взбудоражены. Люди уже поняли, что банды воспользуются удобным случаем, чтобы свести счеты друг с другом и с полицией. За мои двести долларов Маркус находит «глок-22». В наше прогнившее время таких пистолетов в каждом городе десятки. Продажные полицейские торгуют своим табельным оружием, предварительно заявив о том, что они его потеряли. Еще за пятнадцать долларов Маркус продает мне обойму с пятнадцатью патронами. Вооружившись, я возвращаюсь домой, чувствуя тяжесть и холод пистолета в кармане.

* * *

В ту ночь я мало сплю. Думаю о Кароль. У меня только одна цель: сделать так, чтобы мучения, которые она испытывает, прекратились раз и навсегда. Вымысел может многое, но не все. Истории, которые я ей рассказываю, позволяют Кароль на несколько часов погрузиться в вымышленный мир, где она может укрыться от физических и психических страданий, которые терпит по вине своего мучителя. Но этого уже мало. Жизнь в придуманном мире – это не долгосрочное решение, как не являются им наркотики или выпивка, позволяющие забыть о своем несчастье.

Тут уж ничего не поделаешь: рано или поздно жизнь в конце концов берет верх над вымыслом.

* * *

На следующий день насилие вспыхивает с новой силой при полной безнаказанности. Вертолеты, арендованные телекомпаниями, постоянно летают над городом, ведя прямую трансляцию из осажденного города, которым стал Лос-Анджелес: грабежи, драки, перестрелки между бунтовщиками и силами правопорядка. И эти многочисленные репортажи выдают неорганизованность и бездействие полиции, неспособной остановить разбой.

Число погибших продолжает расти, и мэр сообщает средствам массовой информации, что объявляет чрезвычайное положение и намерен призвать на помощь солдат Национальной гвардии, которые будут следить за соблюдением комендантского часа с сумерек до рассвета. Идея неудачная: люди сказали себе, что праздник вот-вот закончится, и грабежи только усилились.

В нашем квартале разграблению подверглись заведения, которыми владели азиаты. В этот период напряженные отношения между чернокожими и корейцами достигают апогея. На второй день беспорядков большинство маленьких магазинчиков, минимаркетов и винных лавок, принадлежащих корейцам, уже сожжены и разграблены. Полиция не вмешивается.

Скоро полдень. Уже около часа я на моем скейте дежурю возле продуктовой лавки, которой владеет отчим Кароль. Несмотря на риск, он все-таки открыл свой магазинчик, явно надеясь на то, что его никто грабить не станет. Но теперь и он не чувствует себя в безопасности, и я догадываюсь, что он собирается опустить железные жалюзи.

Именно этот момент я выбрал, чтобы выйти из засады.

– Помочь вам, мистер Альварес?

Меня он не боится. Отчим Кароль хорошо меня знает, и мой вид внушает доверие.

– ОК, Том! Помоги мне убрать деревянные поддоны.

Я беру по поддону в каждую руку и вхожу следом за Альваресом в лавку.

Это жалкий продуктовый магазинчик, в квартале таких десятки. В нем торгуют товарами первой необходимости, и вскоре Альваресу все равно придется его закрыть из-за конкуренции «Уолмарта».

Крус Альварес – латиноамериканец среднего роста, довольно плотный, с широким квадратным лицом. Внешность вполне подходящая, чтобы сыграть третьеразрядную роль сутенера или владельца ночного клуба.

– Я всегда говорил, что когда-нибудь эти ублюдки… – начал он, но, обернувшись, увидел направленный на него «глок-22».