Лейла Аттэр - Бумажный лебедь

— Хорошо, — Дамиан устроился поудобней и сложил руки на груди. Он должен был бы почувствовать хоть каплю радости от этой победы, от этой борьбы за справедливость, но ничего не могло заполнить пустоту, которую раньше заполняла в его душе Скай. — Не могу сказать, что он не заслужил это.

— Не надо, Дамиан. Время отпустить. Мой отец собирался увезти тебя и МаМаЛу оттуда. Он собирался дать вам новую жизнь, новые личности. Он приезжал, чтобы найти тебя после смерти МаМаЛу, но тебя нигде не было. Отец не мог предотвратить то, что он сделал, но он никогда не намеревался причинить никакого вреда тебе или МаМаЛу.

Болезненная, медлительная тяжесть наполнила вены Дамиана, вспышка счастья при виде Скай растаяла, как прохладный эфир. Она пришла не из-за него. Она пришла из-за своего отца.

— Так вот в чем дело? — спросил он. — Вот почему ты объявилась? Спустя год? Ты обвиняешь меня в том, что начал он? Я ушел, Скай. Из-за тебя. Но он не мог остаться в стороне, не так ли? Он просто должен был убедиться, избив меня, что я сохраню дистанцию. Словно я мог когда-нибудь даже подумать о том, чтобы связаться с тобой. Ты заслуживаешь лучшего. Я знал это. Он знал это, но он должен был убедиться в том, что по-прежнему владеет козырем в рукаве.

— Он сделал так не поэтому!

— Тогда почему, Скай? Почему? Я потерял МаМаЛу. Я потерял тебя. Я потерял восемь лет моей жизни. Почему блядь, он не мог просто оставить меня в покое?

— Потому что!

— Потому что, что? — Дамиан ударил ладонями по столу. — Я ненавижу этого чертового ублюдка и рад, что он умер. Чего ты ожидала, Скай? Ты ожидала извинений? Хотела, чтобы я сказал, что мне жаль?

— Прекрати, Дамиан, — Скай увидела, как охранник направляется к ним. — Я думала, что это будет по-другому. Я думала, ты будешь другим. Но ты все также переполнен гневом.

— А ты все также защищаешь его. — Дамиан поднялся и позволил охраннику надеть на него наручники. Его вспышка еще аукнется ему. Он желал, чтобы Скай никогда не приходила. Он желал никогда не знать ее или Уоррена Седжвика. Он желал остановить прострелившую его насквозь резкую боль.

— Я так и думал. Кровь не водица.

Лицо Скай изменилось от его прощального замечания. Она одновременно выглядела уязвленной и взбешенной. Последнее, что видел Дамиан, когда его уводили, — это ее спина и ссутулившиеся над столом плечи.

Это был единственный раз, когда Скай приходила навестить Дамиана в тюрьме. Он не видел ее больше ни разу до окончания срока его заключения, ни разу за эти семь лет.

Дамиан стоял у входа в Каса Палома, возле высоких кованных железных ворот, которые однажды преградили ему путь. Первое, что он сделал, выйдя из тюрьмы, — предложил свою цену, и теперь он стал владельцем там, где его мать прислуживала. Несколько потенциальных покупателей, которые имели возможность владеть этой собственностью, пугались трудностей, связанных с ее восстановлением. Годы пренебрежения превратили поместье в хаос.

Густо покрытые виноградными лозами стены и балконы скрывали утонченные линии Каса Паломы. Разросшиеся деревья мрачными тенями обрамляли все вокруг. Сад превратился в болезненного вида скопление сухих сорняков, мешков с мусором и пустых пивных бутылок.

Дамиан убрал цепи и открыл ворота. Они заскрипели на потрепанных ржавых петлях. Главный дом стоял перед ним, и заколоченные окна уставились на него бледными, пустыми глазами.

Дамиан прошел мимо, игнорируя веселье кузнечиков, которые шумели на его пути к небольшому, невзрачному зданию позади, которое когда-то служило жильем для прислуги. В домике были комнаты как в общежитии, с общей ванной комнатой и кухней. Он стоял напротив третьей двери, борясь с ностальгией и странным тугим узлом в горле. Метла МаМаЛу все еще стояла у стены, покрытая слоями пыли и паутины. Дамиан переминался с ноги на ногу у входа.

— Это я, МаМаЛу, — сказал он, попытавшись произнести слова сквозь ком в горле. — Твой Эстебандидо дома.

Дверь оставалась закрытой. Никто не впустил его, никто не заставил его опустить глаза как плохого мальчишку. Дамиан прислонился лбом к двери и пальцем очертил косяк. Краска осыпалась на его туфли. Он опустил руку на ручку двери, задержавшись на несколько минут, прежде чем войти.

Комната была намного меньше, чем он помнил. Единственный луч солнечного света осветил темное, заплесневелое место. Не было никакого следа аромата жасминового масла для волос, которым пользовалась МаМаЛу. Ткань, разделявшая их кровати, была сорвана той ночью, когда забрали МаМаЛу. Да, его не ждали тостадас (Примеч. Тостадас — мексиканское блюдо из лепешки тортилья с начинкой) и стаканчик орчаты (Примеч. Орчата — безалкогольный напиток из земляного ореха), но сломила Дамиана этим тихим утром ее кровать.

Кровать МаМаЛу никогда не была в беспорядке, но теперь на ней валялись скомканные простыни, смятая подушка, покрытая пылью. Они выволокли МаМаЛу прочь, и это место осталось пустым и заброшенным, никому не нужным целых двадцать три года.

Дамиан приступил к уборке. Он снял простыни с кровати, вынес на улицу и вытряхнул из них пыль. Он поколотил подушку, перевернул, положил ее верх ногами и встряхнул еще немного. Он застелил постель, туго натянув простыни, разгладив все складки. Загнул верхнюю часть простыни и заправил концы. Положил обратно подушку МаМаЛу, отступил, передвинув ее, и отступил снова. Пылинка легла на поверхность, и Дамиан твердо намеренный устранить малейший дефект на кровати МаМаЛу, начал весь процесс сначала.

Он все еще суетился над простынями, когда доселе сдерживаемые чувства, засевшие у него в горле, взорвались. Дамиан не плакал по МаМаЛу ни в Вальдеморо, когда они сказали, что она умерла, ни когда клал цветы на ее могилу каждый год, и ни тогда, когда открывал ее маленькую жестянку Lucky Strike.

Его горе останавливал гнев. Но теперь гнев ушел. Он отомстил за нее, заставив заплатить Эль-Чарро, заставив заплатить Уоррена. С ними покончено, и с ними ушла его острая необходимость отмщения.

Ему не за что было больше держаться, и ничто больше не удерживало его от слез. Все терзавшие его глубокие темные эмоции вдруг наполнились пустотой и рассыпались в прах, как древние скелеты. Ненависть была иллюзией, гнев был иллюзией, месть была иллюзией. Они все были пустоцветом, который он поливал и выращивал, но который не принес плодов.

Дамиан взобрался на кровать МаМаЛу и свернулся клубочком. Он был маленьким мальчиком, когда ушел, а теперь превратился в мужчину. Он был одиноким тогда и одинок теперь. Единственным отличием, единственным горьким, мучительным отличием было то, что он потерял свой единственный шанс на спасение. Он был настолько занят, держась за свою ненависть, что упустил любовь.

Дамиан вспомнил момент, когда в последний раз видел Скай.

«Ты все также переполнен гневом», — говорила она.

Он наконец-то понял, что она пыталась ему сказать.

Работа по восстановлению Каса Палома была грандиозной, но у Дамиана имелись на это и время, и денежные средства. В течение восьми лет он управлял своей компанией из тюрьмы. Его указания были необходимыми, но присутствие было необязательным. Дамиан добился успехов в том, что он делал, но это не принесло ему успокоения.

Он нашел утешение в реставрации, покраске и ремонте главного дома. Он сорвал с фасада виноградные лозы; почистил насосы, и фонтаны заработали снова; нанял команду ландшафтных дизайнеров — восстановить территорию. Они заменили крышу терракотовой черепицей и покрыли наружную часть штукатурки свежим слоем белой краски.

Потихоньку дом снова начал выглядеть живым. В саду расцвели цветы. Бабочки и колибри вернулись. За годы многое растащили, но кое-что из старой мебели осталось, как и канделябры. У матери Скай, Адрианы, была страсть к театральности. Дамиан не был уверен, стоит ли сохранить бархатные занавески в столовой. Он сидел за столом, где однажды Уоррен собирался с Эль-Чарро и его людьми, и рассматривал тяжелую бордовую ткань. Это придавало комнате некий оттенок старины, но заслоняло свет.

Мягкий глухой стук прервал его мысли. Бригада ремонтников уже ушла, но старые дома создавали всякого рода звуки. Дамиан проигнорировал его и поднялся, чтобы осмотреть занавески.

И снова. Еще один легкий удар. Дамиан обернулся. Звук исходил от старого тайника, в котором он раньше прятался. Это был тот самый тайник, из которого он наблюдал за Скай и МаМаЛу, когда они сорвали встречу Уоррена.

Дамиан остановился перед ним и услышал отчетливый звук. Возможно, это была птица или бездомная кошка, и существо видело его. Впрочем, это могло быть нечто менее безвредное, например, змея. Дамиан встал на четвереньки и медленно открыл дверцу.

Это была худенькая крошка с загорелой кожей и длинной неряшливой косичкой. Ее согнутые в коленях ноги подпирали подбородок, а огромные глаза цвета какао уставились на Дамиана. Она была одета в белую рубашку со школьной эмблемой и темно-синюю юбку. Ее носки были перекошены, один натянут до колена, другой болтался на лодыжке.

— Все хорошо, — сказал Дамиан, когда она настороженно посмотрела на него. — Тебе не нужно прятаться.

Он протянул руку, но она отказалась принять ее.

Последнее, что он ожидал найти, так это маленькую девочку, прячущуюся в тайнике. Возможно, ее отец был одним из рабочих, которых он нанял, и она пришла навестить его. Возможно, она направлялась в школу, и любопытство привело ее в Каса Палома — она ходила мимо заброшенного дома, а вот внезапно в нем закипела работа. Бригада ремонтников, которая то приезжала, то уезжала на грязных грузовиках, сверление, лязганье, бабаханье, стуки. Тележки разбитых плит и старых половых досок были выстроены в линию возле ворот. И раскинувшиеся вдоль ограждения цветы, которые так долго были вялыми и мертвыми, теперь казались пышными и зелеными. Дамиан был удивлен, что никто до сих пор не рискнул проверить. Маленькая девочка была первой гостьей, и очевидно она боялась, что ее поймают.

— Я не обижу тебя, — он откинулся на пятки и ждал, пока она его оценивала.

Он, должно быть, активировал ее сканер опасности — девочка вылезла из укрытия и встала напротив, теребя подол юбки. Дамиан слишком хорошо помнил это ощущение, когда ты знаешь, что у тебя проблемы, но понятия не имеешь, как поступить. Во многих случаях это было хуже, чем само наказание.

— Как тебя зовут? — спросил он.

На мгновение она уставилась на него, прежде чем опустила взгляд на свою обувь. Туфли были потрепанными и выглядели так, будто прошли огонь, воду и медные трубы.

— Ты живешь неподалеку? — он склонился ближе, пытаясь встретить ее взгляд.

— Отвали от меня! — она отвела ногу назад и жестко заехала ему прямо по шарам.

Контакт был, что называется, полным.

Черт, за что? В неверии Дамиан посмотрел на девочку и рухнул на пол, зажав руками яички в запоздалой попытке защититься.

Охтыжебтвоюмать. Это. Охрененно. Больно.

Он согнулся пополам, пытаясь отдышаться.

Боль от яичек зажгла в его брюшных мышцах адское пламя, а потом перебралась в почки. Каждая мышца от колен к груди как будто сжалась в судороге. У Дамиана начала кружиться голова. Сильно затошнило, но он подавил рвоту, так как малейшее движение только усилило бы боль. После несколько резких, мучительных вздохов, боль перешла в тупую пульсацию.

Дамиан открыл глаза. Девочки не было. Его яйца были разбиты. Уничтожены. Он однозначно уверен в этом. Он лежал на полу, мысленно исследуя свое тело.

Ноги? Ну да, все еще на месте.

Руки? Есть. И функционируют.

Туловище? Все органы работают нормально.

Причиндалы?

Ну же, причиндалы? Живы, капитан. Не счастливы, но живы.

Дамиан сделал глубокий вдох и уставился на пустое место в тайнике. Он пережил восемь лет тюрьмы, но один удар маленькой девчушки отправил его в нокаут и поверг в шок. Он лежал, свернувшись как ребенок, и смеялся. Впервые со времен Скай и острова Дамиан смеялся долго и сильно, придерживая свои шары, пока они болезненно негодовали.

Одна комната в Каса Палома оставалась нетронутой. Дамиан игнорировал ее так долго, как только мог, и хотя дверь в комнату Скай оставалась закрытой, она взывала к нему каждый раз, когда он проходил мимо.

И когда Дамиан наконец-то вошел, он пробудил призраков детства, смеющихся, прыгающих и поющих песни на кровати. Они разбросали пожелтевших бумажных животных на его пути и наполнили его разум отдаленным шепотом воспоминаний. Теперь было не спрятаться. Теперь не было барьера, чтобы держать их в страхе, никаких оков гнева или ненависти, чтобы отогнать их прочь. Он слышал их, видел их, чувствовал их всех.