Мэй Макголдрик - Бунтарка

Лондон

Декабрь 1770 года

Снег лежал белой глазурью на величавых платанах и тротуарах Беркли-сквер. Но гости лорда и леди Стенмор в изысканных шерстяных плащах и меховых манто, расходясь после ужина, едва обращали внимание на живописный пейзаж, торопясь к поджидавшим их каретам. Дувший с реки ветер гулял по площади, взметая в воздух хрустальную пыль с голых ветвей. Подхваченные ветром снежинки кружили, мерцая в свете, лившемся из окон великолепного городского дома. Вскоре все кареты, кроме одной, укатили во тьму города. Падавший снег приглушал ржание лошадей, голоса возниц, стук колес по каменной мостовой.

В ярко освещенном холле сэр Николас Спенсер, приняв от лакея перчатки и пальто, повернулся к хозяину и хозяйке, чтобы попрощаться.

– Проводить Рождество в одиночестве! – с легкой укоризной произнесла Ребекка. – Пожалуйста, Николас, поезжай с нами в Солгрейв на праздник. Прошу тебя!

– Чтобы помешать вашему первому совместному Рождеству? – Николас с улыбкой покачал головой. – Этот первый праздник – ваш. Вашей семьи.

Ребекка приблизилась к Николасу и коснулась его руки.

– Ты не можешь помешать. Ведь мы друзья. Какими одинокими мы с Джеймсом чувствовали бы себя в Филадельфии, особенно во время праздников, если бы не поддержка друзей.

Николас поднес руку молодой женщины к губам.

– Твоя доброта трогает, Ребекка, и ты знаешь, как трудно мне отказать тебе в чем-либо. Но большую часть своих праздников я проводил с этим чудовищем, которое ты называешь своим мужем. К тому же, насколько я понял, у тебя есть радостная новость, которой ты хотела бы поделиться с юным Джеймсом…

Прелестный румянец покрыл щеки леди Стенмор, и она оглянулась на мужа:

– Государственные секреты я храню лучше, любовь моя.

Стенмор привлек жену к себе.

Еще некоторое время Николас наблюдал, как его друзья погружаются в мир, где существуют только они двое. Николас нахмурился. Однако отвел взгляд в сторону и прогнал с лица хмурое выражение. Только дурак стал бы завидовать жизни, от которой он бежал, как от чумы.

Он уже надел пальто и натягивал перчатки, когда двое вспомнили о его присутствии. Николас не мог не заметить, как по-хозяйски ладонь Стенмора обнимает Ребекку за талию, как тесно переплетены их пальцы.

– В любом случае приезжай, – сказал Стенмор. – После Рождества, если не можешь раньше. Ты знаешь, мои родные любят, когда ты наведываешься… хотя одному Богу известно – почему. А если без шуток, Джеймс с удовольствием расскажет тебе о своем семестре в Итоне, а миссис Трент будет рада вокруг тебя похлопотать.

Николас кивнул:

– Ладно. Если только моя матушка и сестрица не выполнят угрозу явиться в гости из Брюсселя. Судя по тону последнего письма матушки, ей стало трудно справляться с проказницей Фрэнсис. Последний раз она пригрозила, что оставит ее в Англии, чтобы девчонка могла закончить учебу.

– Какая восхитительная новость! – воскликнула Ребекка.

– Только не для меня. – Николас покачал головой, беря из рук лакея свою широкополую шляпу из мягкого фетра. – Не имею представления, как обращаться с шестнадцатилетними подростками, которые не перестают болтать о всякой чепухе, возомнив себя при этом взрослыми.

– Всему свое время, – заключил Стенмор, провожая Николаса к двери. – Это все этапы жизни. Брак. Дети. Мы переносим фокус своего внимания с себя на тех, кого любим. Как красноречиво выразился Гаррик[1] на прошлом спектакле в «Друри-Лейн»: «Зима нашего неудовольствия сделала еще краше лето».

Николас наклонился и чмокнул Ребекку в щеку.

– Счастливого Рождества.

Снегопад усилился, ветер разыгрался не на шутку. Николас надел шляпу и махнул друзьям рукой. Дверь закрылась, а Николас повернулся к кучеру:

– Поезжай домой, Джек, согрейся. А я пройдусь пешком.

Порывом ветра вскинуло пелерину плаща Николаса. Баронет поднял воротник и зашагал вдоль фешенебельных домов на площади. Несмотря на поздний час, в большинстве из них в окнах горел свет. Сезон развлечений был в самом разгаре. Подгоняемый ветром, по заснеженной улице летел одинокий листок, пока не попал в дорожную колею. Студеный ветер обжигал лицо Николаса, напоминая о камине в библиотеке Стенморов. Николас не переставал думать о Стенморе и Ребекке.

После того как, забрав сына Джеймса, от Стенмора ушла первая жена, Стенмор был убит горем. А теперь, после того как нашел сына и женился на Ребекке, обрел счастье.

До дома Николаса на Лестер-сквер оставалось совсем немного, но он чувствовал, что ему еще рано отправляться в постель. Поскольку снегопад пошел на убыль, баронет повернул к Сент-Джеймсскому парку.

По возвращении из колоний, где провел более десятка лет, Николас Спенсер старался ничем не обременять свою жизнь.

Никаких привязанностей, никакой душевной боли. Николас служил солдатом, видел страдания раненых, смерть товарищей, которых оплакивали родные.

Николас обнаружил, что ему большей частью встречаются женщины, которые хотят поразвлечься и получить удовольствие. Живи, пока живется. Не вреди другим.

Богатство значило для него лишь возможность хорошо одеваться, иметь отличных лошадей, немного тратить на азартные игры и тайком заниматься филантропией. Его не волновало, что представители приличного общества с осуждением взирают на его слишком беспечный образ жизни. Он знал, что в нем видят игрока, волокиту, жуира, отказавшегося нести бремя ответственности, которое налагало на него его положение в обществе.

И Николас Спенсер не оспаривал эту репутацию. Скорее гордился ею. Он ее заслужил.

Когда же именно у него возникло чувство неудовлетворенности?

Он вошел в аллею Сент-Джеймсского парка. Проститутки и щеголи, которых здесь было полно даже в столь поздний час, видимо, нашли места поуютнее, скрываясь от непогоды. Николас свернул с прогулочной аллеи на открытую поляну. Сухой снег под сапогами поскрипывал.

Николас никак не мог понять, что с ним творится. Последние полгода он много времени проводил в обществе Ребекки и Стенмора, однако настроения ему это не улучшало. Напротив, он острее сознавал, как пуста и никчемна его собственная жизнь.

Сердце Николаса жаждало принадлежать кому-то, жаждало постоянства. Однако Николас старался избавиться от этого чувства и убедить себя, что нынешний, образ жизни его вполне устраивал.

– Не найдется ли у доброго господина полпенни? Всего полпенни для моей сестренки и меня?

Он увидел, как из тени зарослей деревьев к нему протянулись тощие голые руки мальчишки. Николас остановился, чтобы рассмотреть его.

– Полпенни, сэр…

К нему осторожно приблизилась фигура беспризорника с грязными обмотками на ногах вместо обуви. Его макушка едва достигала пояса Николаса. От холода у него стучали чубы.

За спиной ребенка он увидел клубок сплетенных вместе голых рук и ног, лежавший в неподвижности под деревом. Лицо второго ребенка скрывали нечесаные пряди темных волос.

– Это твоя сестра?

Мальчик потянул Николаса за рукав:

– Полпенни, сэр…

Малыш покачнулся, и баронет выпростал руку, чтобы поддержать ребенка. Тонкая, изношенная до дыр рубашка, прикрывавшая костлявое тело, заставила Николаса содрогнуться. Сняв перчатки и шляпу, он протянул их мальчику.

– Полпенни, сэр?

Только накинув на худенькие плечики ребенка плащ, Николас уловил исходивший от него запах алкоголя.

– Если вы с сестрой пойдете со мной, я отведу вас в безопасный дом, где о вас позаботятся, дадут горячую пищу, теплую одежду и полшиллинга.

Утопая в слишком большой для него одежде, мальчик уставился на него бессмысленным взглядом и молчал.

– Никто не причинит вам зла, ни тебе, ни твоей сестре. Даю слово.

Николас переключил внимание на девочку на земле. Она была гораздо меньше мальчика, и когда он откинул с ее лба темную прядь волос, то был поражен ангельским выражением невинности на спящем личике. Как и брат, она была одета в жалкие лохмотья, едва скрывавшие наготу. Он дотронулся до ее лица. Оно было мертвенно холодным.

Николас подхватил ребенка на руки и повернулся к брату. Мальчик исчез.

Невесомый комочек костей, обтянутых кожей, все же больше заботил Николаса, поэтому он направился через парк к одному дому на Энджел-Корт в районе Кинг-стрит. Там две добрые души присмотрят за малышкой, пока он отыщет ее брата.

Его беспокоила не потеря плаща и шляпы. Он был готов отдать мальчику одежду. Николаса тревожили деньги, которые тот обнаружит в карманах. Их хватит взрослому мужчине, чтобы беспробудно пьянствовать две недели. Для ребенка, который пустит их на спиртное, деньги обратятся в орудие самоубийства.

От девочки, весившей не больше котенка, тоже исходил сильный запах алкоголя. Пьянство, как бедных, так и богатых, стало для Англии настоящим проклятием. В то время как богатые могли позаботиться о себе и своих семьях, бремя пьянства бедных целиком и полностью ложилось на плечи их детей.

Николас постучал в дом на Энджел-Корт. Ему открыла старая женщина.

– Я нашел ее в парке. – Баронет вошел в дом. – Думаю, она отключилась от спиртного, хотя холод наверняка сделал свое дело.

Старушка торопливо открыла дверь справа от себя, которая вела в просторную комнату, где вдоль стен стояла дюжина кроватей. Небольшой огонь в камине отбрасывал на них теплые блики.

Из-под одеял на него таращилось несколько пар детских глаз.

– Куда, Сейди?

Старая женщина сняла с пустой постели корзинку с рукоделием, и Николас осторожно положил девочку на чистое одеяло.

– Ступай, приведи мне Марту, дорогой, – попросила Сейди мальчика с ближайшей койки.

Ребенок бросился выполнять поручение. Николас выпрямился, наблюдая, как морщинистые руки старой женщины скользят по лицу и шее девочки.

Он не мог точно судить о возрасте ребенка, но малышке было едва ли больше пяти. Маленькие скрюченные ручки лежали на одеяле. Из-под лохмотьев платья виднелись грязные босые ножки.

Николас поймал себя на том, что лихорадочно строит планы. Город – неподходящее место для круглого сироты. Возможно, когда этой беспомощной малышке станет лучше, Николас отвезет ее в Солгрейв. Стенмор наверняка не станет возражать, тем более Ребекка. В конце концов, они дали приют Израилу, и спустя полгода он совершенно преобразился. В деревне она сможет посещать сельскую школу в Небуорте.

Пронзительный взгляд Сейди прервал его размышления.

– Бедняжка уже отправилась к своему Создателю, сэр.

Николас хотел опровергнуть ее слова, но сдержался, вышел на улицу и стал бродить по улицам. Николаса потрясла несправедливость такой смерти. Его окружают и другие невинные души, беспомощные и умирающие. Но то, что он делает для них, видимо, капля в море.

Приют – там, приют – здесь. Дом, где предлагают еду и постель. Но куда детей отправляют оттуда? Как влияют его благотворительные акты на их жизнь? Что он сделал, чтобы оградить их от пьянства, насилия или смерти на улице?

Николас подумал, что надо построить дом в деревне, где они будут расти в счастье и довольстве. Им нужно что-то вроде постоянного жилья.

Внезапно он обнаружил, что снова находится на Беркли-сквер и смотрит на темные окна дома своих друзей. Даже ночь и зима не могли приглушить сияние тепла, исходившего изнутри.

Перед мысленным взором Николаса возникло невинное лицо мертвого ребенка. Прожитых лет не вернешь, но многое еще можно сделать. Правда, для этого ему придется изменить свою жизнь, создать семью. Лишь в этом случае он сможет по-настоящему влиять на судьбы этих бедных, заблудших детей.

Ему нужна жена, но где, черт побери, ее взять?

Уотерфорд, Ирландия

Август 1771 года

По каменистым полям с ревом распространялся огонь, взметая вверх языки пламени и снова устремляясь вперед, – живое чудовище, жадно пожирающее все на своем пути. В ночном небе кружили вихри дыма и пепла, затягивая непроницаемой пеленой звезды, заменяя их искрами и тлеющими угольями, которые, взлетая вверх горящими точками, тут же гасли.

Легионы людей, вооруженных дубинками, вторглись в долину, предавая поля огню. Огонь лизнул камышовые крыши первых лачуг, и десятки перепуганных мужчин, женщин и детей, охваченных паникой, выбежали во тьму ночи.

Из-под шкуры, служившей пологом дверного проема одной из лачуг, выполз хнычущий ребенок.

Пожар набирал силу. В каменистых полях вокруг мечущихся людей занялся огнем урожай, с таким трудом сжатый и политый потом и кровью. Ячмень, картофель, капуста, пшеница – все сгорело.

Рыдающая мать, подхваченная под руки соседями, оглянулась в отчаянии на огненную массу, которая была когда-то ее домом. Увлекаемая толпой односельчан, она следовала на болота, начинающиеся севернее лачуг, – единственное место, куда не мог добраться огонь. За зловонной топью, поросшей болотной растительностью, лежала безопасная возвышенность.