Анна Голон - Бунтующая Анжелика

Герцог глубоко вздохнул:

— Сударыня, ваши слова верны. Действительно, единственно стоящая цель — то, о чем вы говорили. И если мы замахиваемся на меньшее, впору уже сейчас сложить оружие… Но потерпите. Помогите нам. И однажды это случится, я в том ручаюсь.

Число стычек и преступлений весьма возросло, и ненависть к драгунам проникла во все поры провинции, подобно тому как корни трав пронизывают почву. Все началось, когда на Развилке Трех Филинов нашли четырех повешенных солдат. К груди каждого была приколота табличка: «Поджигатель», «Грабитель», «Голод», «Разруха». Их товарищи не осмелились вынуть тела из петли: слишком уж близко подступал лес, про который доподлинно было известно, что там скрываются банды протестантов. Отвратительные призраки в пунцовых мундирах еще долго висели там, медленно вращаясь и напоминая прохожим о том, чем они угрожают всему Пуату: о пожарах, грабежах, голоде и разрухе… Густая летняя листва сияла над ними, как свод роскошного изумрудного храма, и от этого трупы казались еще мертвее и омерзительнее.

Монтадур бесился, мечтая нанести ответный удар. Он подверг пытке одного из протестантов в надежде дознаться, где скрывается де Ламориньер. Потом с самыми отчаянными солдатами углубился в лес. После нескольких часов блужданий молчание, сумрак, невероятно густая листва, невообразимо толстые стволы деревьев с низко нависающими перепутанными ветвями и предательски подворачивающимися под сапог корнями — все это поумерило храбрость солдат. Внезапный крик разбуженной совы заставил их остановиться.

— Это сигнал, капитан! Они засели на деревьях! Сейчас как посыплются нам на головы…

Смешавшись, драгуны повернули назад. Они жаждали чистого неба, ровной, озаренной солнцем дороги, но впереди снова и снова вырастали непролазные кусты, ноги вязли в заболоченных ямах, по лицу хлестали ветки. Когда солдаты к вечеру наконец выбрались на опушку, они так возликовали, что некоторые даже повалились на колени, давая клятву поставить свечку Богородице. Впрочем, если бы они и дошли до цели своей экспедиции, им бы и тогда пришлось возвращаться ни с чем. Гугеноты были предупреждены…

Монтадур и в мыслях не имел, что возможна какая-либо связь между его неудачами и нежданной приветливостью очаровательной пленницы. Она, столь надменная, избегавшая встреч, теперь приглашала его к «своему» столу. Ему-то казалось, что она заскучала, и его авантажность, известная всем, наконец оценена. Он усердствовал в предупредительности. К этим важным дамам по-драгунски не подступишься. Надо посуетиться. Монтадур открыл для себя прелести долгой осады и впал в поэтическую чувствительность. Если бы не эти бесстыдники гугеноты, ничто не могло бы омрачить столь приятного досуга. Капитан написал де Марильяку и попросил подкрепления. Ему послали еще один отряд, который должен был разместиться в Сен-Мексане. Однако командовавший ими лейтенант де Ронс известил капитана депешей, что не смог стать на квартиры в указанном ему месте, поскольку вооруженные гугеноты заняли старый замок, господствовавший над дорогой и Севрой. Надо ли брать его приступом?

Монтадур выругался. Что происходит? Эти протестанты вздумали сопротивляться?! Похоже, растяпа лейтенант ничего не смыслит. Придется поехать самому и…

— Вы уже покидаете меня, капитан? — ласково промурлыкала Анжелика. Она сидела напротив него. Ей только что принесли корзинку ранних вишен, и она лакомилась ими. Рядом с красными ягодами ее молодые зубы казались еще белей. Посмотрев на нее, Монтадур решил, что, пожалуй, Роне и сам справится. Ему стоит только подняться повыше и стать у Партене. Черт возьми, у капитана и здесь забот по горло! Жители непокорны. Рассыпают гвозди под копыта лошадей… Негодяи они все, что протестанты, что католики! В погребах-то, небось, припрятаны укладки, набитые экю, но им этого мало. Всюду им чудятся горящие глаза трех их наследственных врагов: волка, солдата и сборщика налогов.

Что правда, то правда: когда жгли урожай протестантов, огонь перекидывался и на посевы католиков. А те уж сразу и в панику! Ни один из этих заскорузлых мужланов не согласится потерять и трех экю ради победы правой веры. Все они одним миром мазаны, эти крестьяне из Пуату с арабскими глазами и ножом за пазухой.

— Посылайте ко мне самые горячие головы, — предложила Анжелика. — Я тоже буду их увещевать.

После этого в замок зачастили люди со всей округи. Анжелика приняла также и нескольких землевладельцев католиков. Господина дю Круасека, который за это время стал еще толще, но с прежней готовностью внимал всему, что говорили прелестные уста, так как тайно обожал их обладательницу. Господина и госпожу Фейморон, семейства Мермено, Сент-Обенов, Мазьеров. Всеми заброшенные обитатели Бокажа и гонимая Версалем дама составили светский кружок. Монтадур растроганно смотрел на эти визиты. Он написал де Марильяку, что госпожа дю Плесси оказывает ему самую усердную помощь в просвещении округи.

Капитан все с большим трудом отрывал себя от общества той, в ком день ото дня открывал новые чары. Обворожительная, вновь возымевшая склонность к красивым нарядам, Анжелика беспечно царила в своем замке. Вправду ли ее волосы и лицо приобрели особый блеск и свежесть после таинственных отваров колдуньи? Кто знает. В тело ее вселились сила и гибкость, в душу — страсть. Ее пьянило ощущение непобедимости, особенно после того, как удавалось преодолеть какую-нибудь преграду. Конечно, она могла обманываться. Почва под ее ногами колебалась, замок лихорадило, тучи, как в жарком грозовом июле, сгущались…

Между тем лето входило в свои права. Наступила пора сенокоса. Однако работы часто прерывались. «Драгуны, — писал современник, — хватали женщин за волосы и волоком тащили к мессе. Если они не желали идти в церковь, им прижигали подошвы, и войско проходило по их телам…» Но часто крестьяне, вооружившись цепами и косами, давали отпор миссионерам в мундирах.

Общее напряжение нарастало.

Герцог де Ламориньер и Анжелика обменивались посланиями с помощью ученого сокола. Прилетая в замок, он садился Лавьолету на перчатку. Свидания назначались в римском лагере, у Камня Фей, на Развилке Трех Филинов, около Чертова Ключа, в пещере… Анжелика отправлялась туда одна. Эти ночные прогулки не страшили ее, а, напротив, забавляли. Любопытно: признал бы Монтадур свою элегантную пленницу в скользившей среди кустов женщине в бумазейной крестьянской юбке?

Никогда она не боялась ночной встречи с диким зверем, хотя знала, что в лесу обитают волки, кабаны, и, если верить молве, даже медведи. Лес ее меньше пугал, нежели общество людей, несчастных и часто озлобленных, как раненое животное. Здесь в ней просыпалось ощущение невинности природы, которое она впервые испытала в пустыне.

Когда же она приходила на место свидания, счастливое чувство покидало ее. Она с нетерпением ожидала прихода гугенотов. Их шаги по шуршащей листве были слышны издалека, и сквозь ветви она видела, как мелькают их факелы.

Сначала герцог де Ламориньер являлся в сопровождении братьев, потом все чаще стал приходить один, и это ее обеспокоило. Если герцог был один, он обходился без факела, как и она, хорошо различая в темноте самые неприметные тропки. Когда, внезапно возникнув из мрака чащи, он пересекал белесую в лунном свете поляну — огромный черный призрак в тяжелых сапогах, давивших сухие сучки, — она не могла удержать дрожи, о природе которой часто спрашивала себя. Голос Патриарха был резким и таким низким, словно исходил из пещеры, а его горящий взгляд, казалось, проникал в глубь ее души. Она читала в нем вызывающее презрение. Было в этом человеке что-то приводившее ее в содрогание. Даже марокканский султан не казался ей таким опасным: он, конечно, был свирепым правителем, но как женщине ей не приходилось бояться его.

Любя женщин, султан делал все, чтобы их приручить. Он поддавался чарам и мелким хитростям красавиц. Маленькая ловкая ручка могла легко осадить этого льва пустыни…

Напротив, герцог делил женщин на две категории: праведных и грешных. Он славился анафемами в адрес версальских блудниц и, вероятно, никогда не замечал уродства и грубости собственной добродетельной супруги. Овдовев, он не женился вторично. Может статься, суровая жизнь, бесконечные охоты и посты помогали ему потушить жар в крови? Он презирал женщину, как нечистую тварь, и ему было неприятно, что ей отведена какая-то роль в делах Создателя.

Анжелика угадывала его чувства, и они ее бесили. Тем не менее ей необходима была его сила, чтобы противостоять королю. Он пойдет до конца. И все же она считала себя виновной перед Богом и Девой Марией за то, что имеет дело с гугенотом.

В одну из ночей их взаимное раздражение выплеснулось наружу. Они пробирались по гребню утеса, чтобы выйти на болота. Там пастор из Ниора ждал герцога, и Анжелика вызвалась его провести. В лесу светлело. Полная луна изливала бледное сияние, и в провале между деревьями неожиданно блеснули аметистовые крыши и прозрачные колоколенки. Под ногами у них высилось резное серебряное здание Ниельского аббатства.

У Анжелики перехватило дыхание: какое чудо! Святая обитель раскинулась перед ней, безмятежная, укрывая в своих стенах молитвенный шепот монахов. В памяти Анжелики всплыла ночь, которую она ребенком провела в аббатстве. Вспомнился брат Жан, отвративший ее от сомнительных предприятий монаха Фомы… Он привел ее в свою келью, где она была в безопасности. Он глядел на нее со светлой нежностью: «Вас зовут Анжеликой… Анжелика, Дочь Ангелов!» И показывал большие синие пятна на своем теле: «Смотрите! Смотрите, что сделал со мной Сатана!» И очарование той таинственной ночи вновь согрело ее душу.

Вдруг раздался исполненный ненависти голос герцога де Ламориньера:

— Да будут прокляты трусливые монахи-идолопоклонники! Однажды огонь пожрет эти стены, камня не останется на камне… И земля очистится!

Анжелика обернулась к нему вне себя:

— Молчите, еретик! Еретик! Ах, как я ненавижу вашу нечестивую секту!

Еще не отзвучало эхо, подхватившее ее крик, но сама она замолкла, охваченная тревожным ожиданием расплаты. Герцог подошел к ней. Она слышала его тяжелое дыхание. Мощная рука упала ей на плечо, и перчатка впилась в тело. К горлу подкатил комок, она хотела скинуть эту тяжесть, но не могла. Он стоял страшно близко, его массивная фигура загородила от нее лунный свет, и она замерла, вдыхая до головокружения резкий звериный дух, запах воина и охотника.

— Что вы сказали? — прошипел он. — Вы ненавидите нас? Пусть так! Но помогать нам вы все-таки будете. — И добавил с угрозой:

— Вы нас не предадите!

— Я никогда никого не предавала, — гордо ответила она, глотая слезы. Ноги у нее дрожали. Она боялась, что силы изменят ей, и она упадет прямо на него. Она напряглась, пытаясь высвободить плечо от больно сжимавшей его руки.

— Оставьте меня, — выговорила она слабым голосом. — Вы меня напугали.

Тиски пальцев разжались, и он медленно убрал руку.

Анжелика пошла вперед. Сердце стучало. Да, она испугалась. И его, и себя. Испугалась, что скользнет в эту тень без имени, как в объятия лесных ветвей. Под утро они вышли к жилищам угольщиков. Анжелике было холодно, она зябко куталась в плащ.

— Эй, бродяги! — крикнул герцог. — У вас есть кипяток, хлеб и сыр?

В закопченной хижине им дали место на шаткой скамье за столом. Женщина поставила на него кринку молока, принесла блюдо очень горячей фасоли с салом и чесноком… Пока они молчаливо ели, полуголые дети обалдело разглядывали этих двоих, что пришли к ним сквозь утренний туман по засыпанному пеплом полю, словно призраки ночи. Угрюмый гигант-бородач и женщина с золотыми, влажными от росы волосами, рассыпанными по плечам, явно поразили малышей.

Анжелика украдкой поглядывала на де Ламориньера. Ее тянуло к нему, наверное, оттого, что он чем-то походил на Колена Патюреля. Но Колен ее воспоминаний был Адамом, великолепным пришельцем из потерянного рая… А сейчас перед ней — человек темный, греховный, исчадие ночного мрака.

— Он приходил ночью и скребся в дверь вашей комнаты! — шепнула ей Бертиль, ее маленькая служанка, когда Анжелика вернулась в Плесси.

— О ком ты?

— Гаргантюа! Он кричал, стучал, скребся… Но вы не отвечали.

«И не без причины», — подумала она.

На следующую ночь капитан Монтадур явился снова.

— Маркиза! Маркиза!

Его рука елозила по закрытым створкам, и было Слышно, как трутся о дерево пуговицы на его толстом животе. Она слушала, приподнявшись на локте. Страсть Монтадура, громко сопевшего за дверью, ее не столько испугала, сколько озадачила.

Зато на него порой нападала какая-то жуть. Иногда по ночам тишина за дверью маркизы становилась такой странно-глубокой, что капитан был почти готов поверить россказням прислуги, будто хозяйка по ночам превращается в лань и мчится в лес…

Близилась осень, на яблонях зрели плоды. Внезапно трое братьев де Ламориньер принялись объезжать провинцию. От Тифожа на севере до Монконтура на востоке сопротивление протестантов приняло невиданный размах.