Посещала она и усадьбы, выстроенные из крупного камня, не имеющие величественного вида, по-купечески простые и удобные. Их обитатели тоже жили не роскошествуя, в ожидании лучших времен, когда местное дворянство сможет наконец занять достойное положение.

Анжелике было легко находить с ними общий язык. Она заводила речь об их славных предках, говорила о теперешних унижениях, звала к мести. Тогда они собирали своих крестьян во дворе замка или на отдаленной пустоши. Она появлялась перед толпой на лошади или всходила на верхнюю ступень лестницы из серого камня, и все видели ее надменный профиль и темный развевающийся плащ. И когда она начинала говорить четким, спокойным голосом, звенящим в морозном воздухе, эти примитивные существа пронимала дрожь, забытая гордость пробуждалась в душах, и они становились податливыми к ее доводам.

Она бередила раны их молчаливых сердец. Напоминала о страшных годах 1662-м и 1663-м, когда они ели крапиву и сено, кору, капустные кочерыжки, коренья, когда мололи ореховую скорлупу вместе с ядрами, чтобы добавить к последней горсти овса или ржи. Она говорила об умерших детях, о бегстве в города. (Именно тогда голодные крестьяне, среди которых был Никола, как волки, проникли в Париж. В тот самый год состоялся большой парижский карнавал, и все видели короля, его брата и принцев крови в одеждах, усыпанных драгоценностями.) Да, им было что вспомнить! А в следующем году, когда они только-только зализывали раны, министр Кольбер восстановил соляной налог: и тот, что «для горшка и солонки», и тот, что «для засолки мяса и рыбы», то есть обязал всех покупать соль в «закромах» королевства почти на вес золота.

Она угадала слабую струнку каждого французского крестьянина. Подавленные ожиданием новых поборов, поселяне видели в ее призывах прежде всего предлог не платить налогов будущим летом. Пока идет восстание, можно утопить сборщика податей в колодце или выгнать его, угрожая вилами, из деревни. А какое облегчение, если вдруг можно оставить для себя то немногое, что имеешь!

Она говорила им:

— Присутствующие здесь сеньоры — только они ваши подлинные господа! Когда вы голодаете, голодают и они. Сколько раз им приходилось платить десятину, талью, налог на наследство и еще одну десятую часть доходов за все недворянские земли, принадлежащие их феоду: Разве есть у них средства на это? И все же они это делали, чтобы спасти вас от хищных лап притеснителей.

— Это верно.., оно так… — бормотали крестьяне.

— Идите за ними! Они отвоюют для вас достаток и справедливость. Пора покончить с вашей нищетой.

Она называла цифры, поражающие их воображение. Рассказывала о диком расточительстве двора, свидетельницей которого была сама, о продаже должностей, о крупных мошенничествах и военных кампаниях, каждый год заставляющих государство ради сведения баланса казны черпать все новые деньги из единственного источника — крестьянской кубышки.

Семейства де Лагийоньер, д'Амбруаз, де Лафульер, Шеброн, д'Аспремон, Гробуа, Гинефоль и многие другие, менее родовитые, взялись за оружие.

Города Партене, Монтрей, Ла-Рош, поначалу колебавшиеся, подчинились угрозе, прямому захвату или увещеванию. Многие буржуа были недовольны королем. Анжелика умела говорить с ними на языке цифр и деловых бумаг. Городские запасы были перераспределены в предвидении голодного времени. Однако ни приказы, ни ограбление военных обозов не смогли бы спасти от голода народ французской окраины, если бы жители Атлантического побережья не пришли на помощь Бокажу.

В этих местностях обитало много протестантов, к тому же там добывали соль, а она служила поводом почти вековой тяжбы короны с собственным народом. Понс-ле-Палю, лже-солевар из Сабля, увлек за собой товарищей по негласной корпорации торговцев контрабандной солью. После этого по тайным тропам и речушкам продукты потекли в Пуату. За них платили золотом. Некий торговец из Фонтене-ле-Конт доказал своим собратьям по цеху, что не время скупиться: когда придет голодная смерть, золото не заменит хлеба.

Королевская власть приговорила Пуату к вымиранию. Зима преградила туда пути так же надежно, как и восстание. Во французском королевстве спокойно ждали, когда прекратятся холод и туманы, растают снег и лед и можно будет проникнуть в этот мятежный бастион, чтобы пересчитать трупы. Но жители не умирали.

Анжелика кружила по провинции, не останавливаясь нигде подолгу. Она ночевала в крестьянских лачугах, грелась у очагов, украшенных мраморными гербами владельцев замка, встречала утро в доме фермера, а вечер — в задней комнате богатой лавки городского торговца. Ей нравилось беседовать со всеми, и быстрота, с которой она находила общий язык с каждым, казалась ей залогом правоты ее замыслов.

Но настоящим, любимым жильем были для нее заросшие овраги, лесные дебри, глухие тропы, по которым гулко стучали копыта ее коня и лошадей ее спутников.

Среди них был барон дю Круасек. Это он первым дал ей приют после той трагической ночи. С тех пор тучный воин с кем-либо из своих прислужников сопровождал ее повсюду.

Протестанты из челяди Анжелики присоединились к Ламориньеру. Прочие под водительством Мартена Жене сбились в своего рода вольный отряд: жили по домам, но готовы были выступить по первому знаку.

С Анжеликой остались слуги из замка. Ален-конюх, младший повар Камиль, старый Антуан со своей аркебузой, Флипо — хотя бывший малец со Двора чудес не слишком уютно чувствовал себя в лесу, Мальбран Верный Клинок, вопреки постоянному ворчанию радостно принимавший все тяготы походной жизни. Особенно неотступно держался рядом с ней аббат де Ледигьер. Он боялся оставлять ее одну. Его страшило то, что он угадывал за мраморной неподвижностью ее лица и холодным, замкнутым взглядом. Лютая тревога снедала ее, изнуряющая, непобедимая душевная смута. Порой она впадала в такую глубокую задумчивость, что, казалось, окружающее более не существовало для нее.

Анжелика сидела у огня в большом зале со старинным оружием и шпалерами на стенах. Это была обстановка ее детства. Снаружи выл ветер, мотая разболтанные ставни и скрипучие флюгера на острых башнях. К тоскливым жалобам ветра примешивался скрип сапог де Ламориньера. Герцог бродил взад и вперед по каменным плитам пола, и его огромная тень вздрагивала от колебания пламени, пылавшего в очаге. Время от времени он подбрасывал в огонь охапку хвороста. Этой женщине холодно. Ее нужно обогреть. Он продолжал шагать, словно зверь в клетке. Перед его мрачным взглядом мелькали то профиль Анжелики, застывшей в полной безучастности, то легкий силуэт аббата де Ледигьера, присевшего на табурете немного в стороне, с устало склоненной головой. Бессильная ярость душила старого воина, но гневался он отнюдь не на аббата.

Неодолимое препятствие, что воздвигалось между ним и Анжеликой, было другого рода. При чем здесь этот миловидный паж с девичьим взглядом? Он шутя отшвырнул бы его, если б не существовало нечто иное, с чем не могли совладать ни его безжалостная воля, ни страсть. Он чувствовал, Анжелика ускользает от него навсегда.

Узнав о штурме Плесси, он поспешил туда с отрядом. Несколько дней он метался по всей округе в поисках исчезнувшей владелицы замка. Он нашел ее. Теперь его ненависть к Монтадуру и его солдатам порой отступала перед совсем иным чувством — страданием. Мысль о том, как оскорбили эту женщину, доводила его до безумия. Порой им овладевало искушение покончить с собой, лишь бы избежать муки, испепеляющей душу и тело. Отчаяние было таким всепожирающим, что он даже не мог произнести имя Создателя, воззвать к нему.

Однажды вечером, сидя у подножия благодарственного креста, стоявшего на продуваемом ветрами перекрестке дорог, этот жестокий человек почувствовал, как светлая незнакомая боль переполняет его сердце и щеки обжигают слезы. Он

— любил. В его памяти образ Анжелики был озарен любовью, словно сиянием.

Найдя ее, он был готов броситься перед ней на колени и целовать подол ее платья. У нее был спокойный взгляд, и темные круги под глазами лишь подчеркивали таинственность недоступной, как бы измученной красоты. Потом мечты о ней лишь усиливали его любовную лихорадку.

Оставшись с нею наедине, он попытался обнять ее. Она побледнела и отшатнулась. Ужас исказил ее черты:

— Не подходите.., о, не приближайтесь ко мне…

Это сводило его с ума. Ему хотелось целовать оскорбленные другими губы, стереть все следы надругательства, сделать ее своей, чтобы очистить от скверны. Его поразило какое-то безумие, смесь отчаянья, страстной любви, желания обладать ею. Он пренебрег ее мольбой, потеряв голову, прижал ее к себе. Но тут она замерла, словно окоченела, сведенное страданием лицо стало белым как мел — и она лишилась чувств. Это его отрезвило. Дрожащий, потерянный, он опустил ее на каменный пол. Прибежавший аббат при виде этого зрелища преобразился из серафима в ангела-мстителя:

— Несчастный, вы осмелились дотронуться до нее!

Борясь с голиафом, он пытался отвести от нее его толстую, поросшую шерстью руку.

— Как вы смели? Вы что, не понимаете? Она не может этого вынести… Она не терпит ничьих прикосновений.., несчастный!

Потом, во время военных стычек, герцог и Анжелика иногда случайно сталкивались в жилищах своих сторонников. И тогда на долгие вечера хозяева дома, подавленные смутным страхом, оставляли гугенота и католичку наедине. Молчание. Звуки шагов. Потрескивание очага… Так протекали часы этой немой разрушительной драмы.

В феврале Анжелика очутилась около Плесси. Она не желала видеть пепелище и остановилась в родовом поместье Геменея дю Круасека.

Толстый барон, казалось, находил в неиссякающей преданности Анжелике цель и оправдание всей своей жизни бесцветного мелкопоместного холостяка. В эти четыре месяца он суетился больше, чем за всю предыдущую жизнь. Он считал себя другом прекрасной воительницы, вернейшим соратником, на которого она может всецело полагаться. И действительно, он вовсе ее не стеснял.

Братья де Ламориньер и другие предводители заговора тоже прибыли туда, чтобы обсудить положение. Можно было ожидать, что к весне королевские войска предпримут общее наступление по всей границе. На севере сил было довольно мало. Можно ли рассчитывать на бретонцев, которые к тому же и бретонцы-то лишь наполовину, поскольку живут по эту сторону Луары?

Вскоре произошло несколько довольно жарких стычек неподалеку от Плесси. Эти места снова и снова подвергались нашествиям королевских войск. Считая, что зараза пошла именно оттуда, власти, должно быть, подозревали, что и Бунтарка из Пуату находится там. За ее голову была назначена награда, хотя никто не знал, как она выглядит. Поле, где перерезали драгун, было поблизости, и память об этом распаляла охотничий пыл военных. Анжелика чуть не попала в засаду. Спас ее Валентен, у которого она укрылась вместе с раненым аббатом. Чтобы уберечь ее от возможной погони, мельник увез их в глубь болот, где было совсем безопасно.

Глава 2

Несколько недель Анжелика пробыла в хижине Валентена. Низкое строение, стоящее у самой воды, с почерневшей соломой на крыше, похожей на меховую шапку, оказалось довольно удобным. Изнутри стены были покрыты особым составом, секрет которого свято хранили местные строители — «шалашники». Туда входили голубоватая глина, солома и навоз. Утепленные таким образом стены не пропускали холод и влагу, и поэтому, когда в очаге мелкими фиолетовыми язычками горели куски торфа, становилось тепло, и можно было почти забыть об окружающей промозглой стуже.

В хижине была единственная низкая комната и огороженный закут. Там позванивал колокольчик козы — ее на плоскодонке привез Валентен, чтобы каждый день были молоко и творог. Был также каменный бассейн, где копошились черные угри для «варева», имелись запасы бобов, лука, хлеба, а также бочонок вина. Обстановка домика была довольно причудлива. Вместо кровати — подстилка из папоротника, положенная на деревянный щит. Но хозяин не преминул привезти туда «Ларец Девы Марии» — предмет роскоши, милый сердцу каждого, кто жил на берегах Вандеи. То был стеклянный колокол, под которым стояло изображение Богородицы в обрамлении цветов из ракушек, кружев, лент, брелоков из разноцветных камней и настоящих золотых экю, выложенных в форме солнца. Анжелика, видевшая его и раньше, испытала странное чувство возврата в прошлое. На миг к ней вернулось ощущение детского блаженного восторга. Тем тягостнее было внезапное возвращение к реальности. Словно кишащие угри, адским черным клубком зашевелились в душе привычный страх и отвращение к себе. К горлу подступила дурнота. Анжелика прислонилась к стене. Ей почудилось, что под ногами разверзлась бездна. Подсознательно она испугалась какой-то ужасной напасти, коренящейся, может быть, не во внешних обстоятельствах, а в ней самой. Потом все прошло, возвратилась обычная безрадостная уравновешенность.

Здесь у нее исчезло желание бежать, не разбирая дороги, мучившее ее на твердой земле. Тут не нужно было возводить баррикады между нею и королем. Боязнь Версаля стала для нее своего рода навязчивой идеей, а в болотах солдаты короля не могли ее найти. Она решила немного переждать, чтобы выйти из болот весной, когда начнется наступление. Тогда ей надо будет вернуться назад, подбодрить сомневающихся, напомнить каждому об общих целях бунта.