Глаза у Бомье были поставлены очень близко, он слегка косил, взгляд был инквизиторски проницательный. Насколько Никола де Бардань не подходил к своей служебной роли, настолько Бомье казался просто рожденным для нее. Анжелика это сознавала. Понимала, что придется бороться с ним. Молчание затянулось. Бомье любил прибегать к этому приему, чтобы заранее воздействовать на тех, кого собирался допрашивать, но на этот раз просчитался: у Анжелики было время собраться с мыслями. Она не знала, с какой стороны он нападет на нее. Пожалуй, он и сам еще не знал. Напряженно соображая, он водил языком по своим тонким губам и очень напоминал злую лисицу.

Наконец, приняв решение, он спросил притворно ласковым тоном:

— Скажите, красавица, куда вы девали трупы?

— Трупы? — удивленно повторила Анжелика.

— Ну, не притворяйтесь невинной. Вы бы не волновались, если бы не знали, о чем пойдет речь. Конечно, неприятно вспоминать, что эти трупы пришлось увозить.., прятать.., не так ли?

Анжелика сохраняла все то же выражение вежливого недоумения.

Бомье начал злиться.

— Нечего терять время даром.., так или иначе вам придется признаться. Эти тела.., эти люди.., помните? На одном был ярко-синий сюртук. — Он ударил кулаком по столу. — Вы что, станете утверждать, что примерно месяц назад на улице к вам не подходил человек в ярко-синем сюртуке и не пытался ухаживать за вами?

— Простите, — она заставила себя растерянно улыбнуться, — я не понимаю, о чем вы говорите. Не сердитесь на меня…

Управляющий религиозными делами покраснел от злости, и губы его сложились в ехидную гримасу.

— Так вы не помните этих двух человек?.. А третьего апреля точнехонько в час пополудни.., вы шли из магазина Маниго к гавани… Эти люди пошли за вами, по улице Перш, потом по улице Сура… И вы так ничего и не помните?

Он то ли смеялся над ней, то ли пытался убедить отвечать. Она не знала, что он еще скажет, и потому осторожно проговорила:

— Возможно.

— Ну, сдвинулись с места, — протянул он удовлетворенно, опять откинулся в кресле, глядя на нее как на добычу, которой не ускользнуть. — Расскажите же мне все.

Анжелика поняла, что поддаться дьявольской самоуверенности допрашивавшего значило погибнуть. Если начать признаваться, она скоро совсем увязнет. И резко, почти с вульгарной интонацией спросила:

— Что вам рассказывать? Вы что, не понимаете, что ко мне часто подходят на улицах мужчины? Ла-Рошель приобретает все более дурную славу, что говорить. И у меня хватает забот, мне некогда запоминать всех, кто ко мне пристает, и запоминать, какие на них были сюртуки…

Бомье жестом прервал ее протест.

— Но этих, я уверен, вы хорошо запомнили. Ну-ка постарайтесь припомнить. Они шли за вами.., а потом?

— Ну, если вы так настаиваете, что они шли за мной, наверно, я прогнала их.

— И пошли дальше своей дорогой?

— А как же?

— Третьего апреля, вернувшись от Маниго, вы прямо пришли в дом мэтра Берна, на улице Под городскими стенами?..

Она почуяла ловушку и сделала вид, что задумалась.

— Вы говорите, третьего апреля?.. Возможно, я не сразу вернулась домой в тот день, а зашла еще на склады моего хозяина, как нередко бывало, когда надо было передать ему что-то от господина Маниго.

Этот ответ понравился Бомье, и он приоткрыл в улыбке свои желтые зубы.

— Хорошо, что вы вспомнили, где разгуливали в тот день. Если бы вы солгали, я убедился бы в вашей недобросовестности. Потому что, изволите видеть, это я послал тех кавалеров и велел им следовать за вами. Я следил за ними из окна кабачка в гавани, где я был, когда вы вышли из дома Маниго, я видел, как они стали волочиться за вами. Другой мой подручный поджидал вас возле дома мэтра Берна, на улице Под городскими стенами. С ним были два стрелка. Так вот, этот человек уверяет, что в течение всего дня вы не проходили мимо него, ни вы, ни ваши кавалеры, совместно с которыми он должен был действовать. А тех двоих.., никто их больше не видел.

— Ax! — произнесла Анжелика, словно не понимая трагической подоплеки этих слов, подчеркнутой сугубо мрачным тоном.

— Не играйте опять в невинность, — закричал он, стукнув снова кулаком по столу и скрипя зубами от ярости. — Вы прекрасно знаете, почему они не вернулись. Потому что их убили. И я знаю, кто это сделал. Раз у вас такая плохая память, я объясню вам, как это все произошло. Вы подошли к складам вашего, так сказать, хозяина, и мои люди, исполняя данное им поручение, — они очень охотно взялись за это поручение, признаюсь, — пытались добиться от вас некоторой любезности. Тут вмешался господин Берн со своими приказчиками, возникла драка. Двое моих подручных оказались в меньшинстве и погибли под ударами. Я хотел бы только узнать, куда вы дели их тела.

Анжелике удалось выслушать это, раскрывая все шире удивленные глаза. В одном пункте — что касалось приказчиков — версия Бомье хромала, значит, он не совсем был уверен в том, что говорил.

— Боже мой! — воскликнула она с преувеличенной наивностью. — Что вы говорите! Какой ужас! Я ушам своим не верю. Вы обвиняете моего хозяина в убийстве?

— Да, он убийца.

— Но это невозможно. Он очень благочестивый человек, он каждый день читает Библию.

— Это ничего не значит, даже напротив. Эти еретики на все способны. Поверьте мне, я это знаю, я получаю жалованье за это.

— Да он и мухи не обидит, — продолжала она настаивать. — Это человек тихий, кроткий, добрый.

— Вы, конечно, эти качества могли оценить, — криво усмехнулся допрашивающий. — Вам, красавица, это сподручнее.

— Но мой хозяин…

— Ваш хозяин! Ваш хозяин! Не очень-то он вам хозяин; гораздо вернее то, что вы его любовница.

Анжелика не сразу приняла возмущенный вид. У нее была в запасе еще карта, которую она придерживала с самого начала, кажется, последняя надежда. Грубость Бомье послужила удобным предлогом.

— Вам должно быть известно, — сказала она с достоинством, опуская глаза,

— что, несмотря на мое скромное положение, господин де Бардань оказал мне честь обратить на меня внимание. Не думаю, чтобы он одобрил сомнительные и оскорбительные обвинения, высказанные вами.

Эти слова не произвели ни малейшего впечатления на Бомье. Напротив, он хитро и притворно улыбнулся, а потом взял со стола гусиное перо и стал задумчиво вертеть его между пальцами. Этот жест наполнил Анжелику глухим ужасом, вызвав в ее памяти уже пережитые допросы, особенно когда ей пришлось отвечать знаменитому сыщику Франсуа Дегре. Он так играл пером, когда собирался отправить ее к позорному столбу. Анжелика не могла оторвать взгляда от машинальных движений большого пальца, потемневшего от табака.

— Так вот, — с наигранной любезностью заявил Бомье, — господин де Бардань больше не вернется в Ла-Рошель. Наверху считают, что он с недостаточным рвением исполнял данное ему поручение. — Он презрительно выпятил губы и продолжал:

— Требовались не обещания, а положительные данные. Однако при его слишком снисходительном управлении дерзость гугенотов только возрастала, и те немногие обращения, которых удалось добиться за это время, были всецело обязаны моему усердию, пока приходится признать, недостаточно оцененному.

Он вытянул вперед руки и вдруг проговорил фамильярно, почти добродушно:

— Итак, милочка, положение ясное. Господина де Барданя больше нет, некому вас защищать, и некому попадать к вам в сети. Теперь вам придется иметь дело только со мной. Ручаюсь, что.., да, да.., мы договоримся.

Губы Анжелики задрожали. Она не смогла справиться с разочарованием и растерянно пробормотала:

— Так он не вернется?..

— Нет, не вернется. Но довольно об этом. Если этот любовник мог предоставить вам, признаю, серьезные преимущества, то и мэтр Берн неплохое завоевание. Вы умно сделали, посадив на крючок этого богатого вдовца. Дело стоящее…

— Я не позволю вам так…

— А я не позволю вам больше смеяться надо мной, бесстыдная притворщица, — заорал Бомье, словно его охватил священный гнев. — Что? Вы не его любовница?.. А что вы делали в конторе мэтра Берна в тот самый день третьего апреля, когда судебный пристав Громмер пришел получить пошлину?.. Громмер ведь видел вас!.. Корсаж у вас был расшнурован и волосы распущены по плечам… Ему пришлось бог весть сколько барабанить в дверь, пока этот протестантский грешник собрался открыть… И вы имеете наглость смотреть мне в глаза и утверждать, что вы ему не любовница?.. Лгунья, интриганка, вот вы кто!

Ему не хватило воздуха, и он умолк, с удовольствием наблюдая, как вспыхнули щеки Анжелики.

А она никак не могла справиться с собой. Что же делать? Как отбиваться?.. Судебный пристав не заметил, к счастью, в полутьме конторы, что платье ее было порвано и выпачкано кровью. Это еще не так страшно — он приписал беспорядок ее одежды лишь фривольным причинам. Но кто же подумал бы иначе?..

— Перестали чваниться? То-то же… — торжествовал ее мучитель, очень довольный, что заставил ее опустить глаза. Просто поразительно, до чего доходит наглость этих женщин. Готовы убеждать вас, что вам все пригрезилось.

— Ну?.. Что же вы скажете?

— Бывают у людей слабости…

Бомье сдвинул веки, на лице его появилось ласково-ехидное выражение.

— О, конечно, слабости!.. Почему бы их не иметь такой женщине, как вы, которая привлекает внимание мужчин и знает это… Да это ведь ваше постоянное занятие. Я бы удивился противоположному. В конце концов, это ваше дело — то, что вы увлекли этого Берна. Но вы мне нагло солгали, когда я вас об этом спрашивал, и продолжали бы защищать свою оскорбленную добродетель, если бы я не доказал вам обратное… Раз вы так лгали в одном, значит, можете лгать и в ответах на другие вопросы! Теперь я вас поймал, красавица! Знаю, чего вы стоите. Вы сильны, но я посильнее вас.

Анжелика поняла, что попала в ловушку. Этот человечек, от которого несло ладаном и канцелярскими бумагами, был очень хитер, а она словно утратила свою прежнюю находчивость. С этим было страшнее, чем с Дегре. Даже в тот день, когда Дегре вынуждал ее признаться, что она причастна к делу ограбления, все-таки между ними было что-то общее — плотское влечение, делавшее увлекательной самую ожесточенную борьбу. Но тошно было даже подумать о том, чтобы воспользоваться своим очарованием для преодоления злобы этого дурно пахнущего пройдохи. Это было выше человеческих сил, да и могло ничего не дать. Бомье принадлежал к тому же типу людей, что Солиньяк, только стоял ступенькой ниже. Он находил наслаждение в неуклонном исполнении своих обязанностей, при виде униженных и молящих о пощаде людей, в сознании своей силы, позволяющей одним росчерком пера загубить чью-то жизнь.

Сейчас он сидел, скрестив руки на тощем животе с таким блаженным видом, который бывает только у толстяков. Этот жест подчеркивал его ограниченность, делал его чем-то похожим на старую деву.

— Что же, милочка, будем говорить по-хорошему? Так зачем же вы связались с этими еретиками? Не спорю, в другое время Берн с его состоянием мог показаться хорошей добычей. Но вы достаточно умны, чтобы понимать — сейчас состояние реформата уже висит на волоске. Если только он не обратится! Ну, тогда дело будет другое. Будь вы половчее, вы бы давно преподнесли нам обращение Габриэля Берна и всей его семьи. Тогда бы вы выиграли по всем статьям, а теперь смотрите, куда вы себя затащили: соучастница в убийстве, соучастница в гугенотских замыслах. Вы утратили все преимущества католички. Вас можно обвинить в намерении вступить в эту ересь. А это очень опасно.

Он снова заглянул в лежавшую перед ним бумажку.

— Вот и кюре ближайшего к месту вашей службы прихода, Сен-Марсо, заявляет, что вы не ходите на его службы и не приходили к нему исповедоваться. Как это понимать? Вы отказываетесь от католичества?

— Что вы! Нет, конечно! — вскричала Анжелика, на этот раз с искренним возмущением.

Бомье почувствовал это и разозлился. То, что он задумал, не получалось. Он засунул в нос понюшку табаку, втянул его, потом чихнул, не извиняясь, и долго сморкался с отвратительным присвистыванием. Анжелике вспомнилось, как Онорина выскочила с глазенками, сверкающими под ее зеленым чепчиком, и бросилась на Бомье, размахивая палкой и крича: «Я тебя убью». Сердце ее охватила любовь к непокорной крошке, уже сейчас готовой восстать, как и она сама, против всего подлого и гнусного. Надо было скорее выбраться отсюда, вернуться к Онорине, использовать немногие часы, остающиеся до бегства.

— А что вы об этом скажете?

Бомье подал ей несколько листков. Это был список имен, включавший Габриэля Берна с домочадцами, семьи Мерсело, Каррера, Маниго и других. Анжелика два раза перечитала список, сначала не поняв, что это значит, потом встревожась, и вопросительно взглянула на Бомье.

— Все эти люди завтра будут арестованы, — удовлетворенно ухмыльнулся он и быстро нанес удар:

— Потому что они хотят бежать.